– Мне много не нужно. Чуть-чуть поспал.
– Завтра мы будем спать на королевском ложе, – сказал Бонелло. Он был в отличном настроении.
– В дерьме мы будем спать, – возразил Пиани.
– Лично я буду спать с королевой. – Бонелло проверил, оценил ли я его шутку.
– С королевской шлюхой, – пробормотал клюющий носом Пиани.
– С нами за столом изменник родины, лейтенант, – сказал Бонелло. – Разве это не измена?
– Помолчите, – попросил я. – Что-то вы слишком раздухарились.
На улице зарядил настоящий дождь. Я глянул на часы. Было полдесятого.
– Пора, – сказал я и поднялся.
– С кем вы поедете, лейтенант? – спросил меня Бонелло.
– С Аймо. За нами вы. А последним Пиани. Едем в сторону Кормонса.
– Не уснуть бы за рулем, – сказал Пиани.
– Ладно. Я поеду с вами. За мной Бонелло. А последним Аймо.
– Вот это правильно, – одобрил Пиани. – А то я засыпаю.
– Я сяду за руль, а вы поспите.
– Нет. Я могу вести машину, когда знаю, что меня разбудят, если я начну засыпать.
– Я вас разбужу. Барто, погасите свет.
– Зачем, – сказал он. – Этот дом нам больше не понадобится.
– В моей комнате остался сундучок, – сказал я. – Вы его не захватите, Пиани?
– Захватим, – ответил он. – Пошли, Альдо. – Они с Бонелло ушли в дом, и я слышал, как они поднимались по лестнице.
– Хорошее было местечко. – Эти слова Бартоломео относились к Аймо. Он сложил в заплечный мешок две бутылки вина и полкруга сыра. – Другого такого у нас уже не будет. Куда мы отступаем, лейтенант?
– Говорят, за Тальяменто. Госпиталь и штаб разместятся в Порденоне.
– Этот городок будет получше, чем Порденоне.
– Про Порденоне ничего не знаю, – сказал я. – Я там был проездом.
– Так себе городишко, – заметил Аймо.
Глава двадцать восьмая
В промозглой ночи город, когда мы из него выезжали, казался опустевшим, если не считать боевых колонн и самоходных орудий, двигавшихся по главной улице. А еще с боковых улочек на главную выезжали грузовики и повозки. Пробравшись мимо дубилен на основную трассу, мы встроились в одну широкую, медленно текущую колонну, состоявшую из солдат, грузовиков, лошадиных повозок и самоходных орудий. Мы медленно, но верно продвигались под дождем, едва не утыкаясь радиатором в задний бампер доверху груженного грузовика, покрытого мокрым брезентом. Но вот грузовик остановился. Как и вся колонна. Потом тронулась и снова остановилась. Я вылез из машины и пошел вперед, лавируя среди грузовиков, повозок и мокрых лошадиных шей. Где-то дальше образовалась пробка. Я свернул с дороги, перемахнул через канаву и дальше уже пошел по полю вдоль канавы. Стоящая автоколонна просматривалась далеко впереди между деревьями. Я прошел около мили. Наш ряд застрял намертво, хотя по другой стороне дороги двигались войска. Я вернулся к нашим машинам. Пробка могла растянуться до самого Удине. Пиани спал, положив голову на руль. Я сел рядом и тоже уснул. Спустя несколько часов я услышал, как завелся стоящий перед нами грузовик. Я разбудил Пиани, мы проехали несколько метров, остановились, снова поехали. Дождь не прекращался.
Колонна снова встала, на этот раз основательно. Я вылез и пошел назад проведать Аймо и Бонелло. У последнего в салоне обнаружились два сержанта инженерных войск. При виде меня они напряглись.
– Их оставили чинить мост, – стал оправдываться Бонелло. – Они отстали от части, и я взялся их подвезти.
– С разрешения господина лейтенанта.
– Разрешаю, – сказал я.
– Наш лейтенант американец, – пояснил им мой водитель. – Он любого подвезет.
Один сержант улыбнулся. А другой спросил Бонелло, из каких краев ваш итальянец. Из Северной или из Южной Америки.
– Он не итальянец. Он англичанин из Северной Америки.
Сержанты из вежливости сделали вид, что поверили. Я вернулся к себе. В нашей машине сидели две девушки, а Аймо курил, притулившись в уголке.
– Барто, Барто. – Я покачал головой. Он засмеялся.
– Поговорите с ними, лейтенант. Я их не понимаю. Эй! – Он положил руку на бедро ближней девушке и ущипнул по-дружески. Та оттолкнула его руку и плотнее завернулась в платок. – Эй! Скажи лейтенанту, как тебя зовут и что ты здесь делаешь.
Девушка бросила на меня свирепый взгляд. Вторая опустила глаза. Та, что на меня посмотрела, произнесла что-то на диалекте, но я не понял ни единого слова. Это была пухленькая брюнеточка лет шестнадцати.
– Sorella?[24] – спросил я, показывая на вторую.
Она кивнула и улыбнулась.
– Все хорошо, – сказал я и похлопал ее по коленке. Она вся сжалась. Ее сестра ни разу не подняла головы. Она казалась на год моложе. Аймо положил руку старшей на бедро, и та снова ее скинула. Он заулыбался.
– Хороший. – Он показал пальцем на себя. – Хороший. – Он показал на меня. – Можешь не волноваться.
Теперь свирепый взгляд достался ему. Они были похожи на парочку ястребов.
– Зачем она со мной поехала, если я ей не нравлюсь? – спросил Аймо. – Я им только рукой махнул, и они сразу сели в машину. – Он повернулся к девушке. – Ты не волнуйся. Никто тебя не… – Он употребил вульгарное словцо. – Тут особенно не… – По ее затравленному взгляду я догадался, что она поняла, о чем идет речь. И еще плотнее укуталась в платок. – Мы же не одни, – продолжал он, – так что никто вас не…
Каждый раз, когда произносилось это слово, девушка вся сжималась. И, в конце концов, заплакала. Сначала задергались губы, а затем по пухлым щечкам потекли слезы. Ее сестра, не поднимая головы, взяла ее за руку, и так они сидели вместе. Старшая, со свирепым взглядом, почти рыдала.
– Кажется, я ее напугал, – прервал молчание Аймо. – Я не хотел.
Бартоломео достал свой заплечный мешок и отрезал два ломтика сыра.
– Возьми, – сказал он. – Только не плачь.
Старшая помотала головой, продолжая реветь, а вот младшая взяла ломтик и стала есть. В какой-то момент она все-таки всучила сестре второй ломтик, и они обе зажевали. Старшая еще немного всхлипывала.
– Сейчас успокоится, – сказал Аймо. Вдруг в голове у него мелькнула мысль. – Девственница? – спросил он у сидящей рядом девушки. Она энергично закивала. – Тоже девственница? – Он показал на младшую сестру. Обе девушки покивали, и старшая сказала что-то на своем диалекте. – Ну и хорошо, – успокоил их Бартоломео. – Ну и хорошо.
Девушки как-то сразу повеселели.
Я оставил их с Аймо и вернулся к Пиани. Автоколонна по-прежнему не двигалась, хотя мимо нас шли войска. Лило как из ведра, и я подумал, что остановки автоколонны могут быть связаны с мокрой проводкой в отдельных автомобилях. Хотя скорее из-за лошадей или уснувших за рулем водителей. Впрочем, заторы случаются и в городе, при том что за рулем никто не спит. Лошади и автомобили – не самое лучшее сочетание. Да еще крестьянские повозки вдобавок. Классных девочек подцепил Барто. Отступление – это не для девственниц. Тем более настоящих. И наверняка набожных. Если бы не война, мы бы, очень может быть, сейчас все валялись бы в постели. А ушком я прижмусь к подушкам. Все включено, ночлег и стол. Лежит всю ночь, доска доской. А Кэтрин сейчас спит, под ней одна простынка, сверху другая. Интересно, на каком боку? А может, не спит? Может, лежит и думает обо мне? Дуй, ветер, дуй, ветрище. Он и дул, и всю ночь напролет шел проливной дождь. Еще какой, ты только глянь. Боже, сделай так, чтобы я снова лежал в своей постели, а моя любовь в моих объятиях. Моя Кэтрин, моя сладчайшая любовь, да прольется благодатным дождем. Принеси ее ветром ко мне. Мы в западне. Вокруг нас полыхает, и простым дождиком этот огонь не затушишь. «Доброй ночи, Кэтрин, – произнес я вслух. – Спи крепко. Если тебе, милая, неудобно, перевернись на другой бок. Я принесу тебе холодной воды. Скоро уже утро, и тебе станет легче. Бедная, как же ты с ним намаялась. Попробуй, милая, уснуть».
«Я спала крепко, – раздался ее голос. – А ты разговаривал во сне. Все хорошо?»
«Ты все там же?»
«Ну конечно. Я никуда не уеду. Хотя это ничего бы не изменило между нами».
«Ты такая чудесная и милая. Ты же никуда не уйдешь среди ночи?»
«Никуда. Я здесь. И приеду, как только я тебе понадоблюсь».
– Так разэдак! Ну вот, поехали, – сказал рядом Пиани.
– Задремал. – Я посмотрел на циферблат. Три часа ночи. Я пошарил сзади в поисках бутылки барберы.
– Вы во сне разговаривали.
– Мне снился сон на английском, – сказал я.
Дождь малость утих, и мы понемногу продвигались вперед. Но еще до восхода снова встали, а когда рассвело, с горушки, на которой мы оказались, я разглядел дорогу для отступления на мили вперед: мы основательно застряли, если только не считать продвигающуюся пехоту. Когда мы снова кое-как поехали, я понял при свете дня, что рано или поздно нам придется свернуть с главной дороги на проселочные, если мы хотим когда-нибудь добраться до Удине.
За ночь к нам пристроились крестьяне из окрестных деревень, и к автоколонне добавились повозки, груженные домашним скарбом: торчащие зеркала, переложенные матрасами, привязанные к телегам куры и утки. На одной из передних повозок дождь поливал швейную машинку. Увезли все самое ценное. Некоторые женщины во что-то кутались на телегах, другие шли своим ходом, держась поближе к пожиткам. Под телегами прятались собаки. Дорогу развезло, придорожные канавы заполнились водой, а просматривавшиеся между деревьями поля казались слишком раскисшими, чтобы по ним проехать. Я вышел из машины и пошел вперед в надежде выйти на точку, откуда можно было бы увидеть подходящую для съезда проселочную дорогу. Я знал, что их много, но боялся уехать в никуда. В памяти они не остались, так как мы всегда неслись по главной дороге, и все проселочные были похожи. Но сейчас я понимал: если мы хотим добраться живыми, надо найти трассу. Никто не знал, где сейчас австрийцы и как обстоят дела, однако у меня не было никаких сомнений, что если развиднеется и появятся самолеты и начнут бомбить эту колонну, то от нее ничего не останется. Достаточно будет кому-то из шоферов бросить свои грузовики или нескольким лошадям издохнуть, чтобы движение полностью парализовало.