При быстром течении реки теряется ощущение времени. Кажется, что ты уже давно в ледяной воде, а на самом деле нет. Вода поднялась, и с берегов чего только не посмывало. Со строительной балкой мне повезло: я свободно держался за нее обеими руками, положив сверху подбородок. Я опасался судорог, и оставалось надеяться, что меня скоро прибьет к берегу. Река делала длинный изгиб. Уже чуть-чуть развиднелось, и я мог разглядеть прибрежные кусты. Впереди показался островок, поросший кустарником. Течение стало сносить меня к берегу, и я подумал, не скинуть ли мне ботинки и одежду и не попытаться ли доплыть, но отказался от этой мысли. Я рассчитывал так или иначе оказаться на берегу, и лучше не босиком, иначе как я доберусь до Местре?
Берег приближался, потом удалялся и снова приближался. Течение замедлилось. Берег был уже совсем рядом. Я мог разглядеть веточки на плакучей иве. Но тут балка развернулась, берег оказался за моей спиной, и я понял, что мы угодили в водоворот. Мы медленно крутились. Я снова увидел берег, на этот раз совсем близко, и, держась одной рукой за балку, принялся загребать другой и подрабатывать ногами, но результат был нулевой. Боясь, как бы течение не унесло меня прочь, я подтянул ноги и резко оттолкнулся от балки. До кустов, казалось, было рукой подать, однако несмотря на все мои усилия, меня относило течением. Я подумал, что намокшие башмаки сейчас потянут меня на дно, и замолотил руками по воде. Когда я в очередной раз поднял глаза и увидел, что берег приближается, то еще наддал в панике отяжелевшими ногами и, в конце концов, доплыл. Я повис на плакучей иве, не имея сил подтянуться, но по крайней мере знал, что уже не утону. Все это время, пока держался за балку, я не верил, что утону. Опустошенный, с ноющими от усилий животом и грудью, я вцепился в ветки и затаился. Когда неприятные ощущения прошли, я подтянулся и снова взял паузу, хватаясь за какой-то кустарник. После чего, продравшись сквозь ветки ивы, я все-таки выполз на берег. Еще не совсем рассвело. Вокруг не было ни души. Я растянулся на земле, вслушиваясь в шум реки и дождя.
Отдышавшись, я встал и пошел по берегу. Я знал, что моста через реку не будет до самой Латизаны. Сейчас я находился примерно напротив Сан-Вито. Встал вопрос о дальнейших действиях. Я направился к оврагу, спускавшемуся к реке. Хотя место было безлюдное, я спустился в овраг и, прикрытый какими-то кустами, стащил ботинки и вылил из них воду. Потом снял китель и, вынув из внутреннего кармана бумажник с насквозь промокшими документами и деньгами, хорошенько его отжал. Снял штаны, рубашку, нижнее белье и тоже отжал. Всего себя обшлепал и растер, после чего снова оделся. Пилотку я где-то посеял.
Прежде чем натянуть китель, я срезал с рукавов суконные звездочки и спрятал их во внутренний карман вместе с намокшими, но вполне пригодными купюрами, предварительно их пересчитав. Три тысячи лир с мелочью. Влажная одежда липла к телу, и я похлопал себя по предплечьям, чтобы разогнать кровь. Я решил, что в трикотажном белье не простужусь – главное, двигаться. Пистолет у меня отобрали, и пустую кобуру я спрятал под китель. Оставшись без плаща с капюшоном, я мерз под дождем. Я пошел по берегу канала. При дневном освещении местность выглядела промозглой, болотистой и унылой. Голые вымокшие поля. Вдалеке торчала колокольня. Я выбрался на дорогу. Увидев приближающийся отряд, я захромал по обочине; они прошли мимо, меня проигнорировав. Это был отряд пулеметчиков, который направлялся в сторону реки. Я пошел дальше по дороге.
За день я пересек Паданскую равнину. Под дождем эта низменность кажется совсем плоской. Еще до моря тебя ждут соленые топи. Дорог там совсем мало, и все они ведут вдоль устья реки к морю, а чтобы пересечь местность, надо идти по тропам вблизи каналов. Идя на юг, я пересек две железнодорожные ветки и множество троп, и, наконец, дорога вывела меня к полотну, огибавшему очередную топь. Это была главная ветка, соединявшая Венецию и Триест, с высокой мощной насыпью, основательным земляным полотном и двухколейкой. В отдалении, на остановке по требованию, я заметил караульных. Еще дальше был мост через речку, впадавшую в заболоченный водоем. У моста также стоял караульный. Идя через поля на север, я видел, как по этой ветке прошел поезд, долго находившийся в поле зрения на открытой плоской равнине, и я предположил, что он идет из Портогруаро. Я залег за насыпью, отслеживая движение поездов в обе стороны и посматривая на охранников. Солдат, стоявший у моста, прогулялся вдоль путей в мою сторону, развернулся и пошел обратно. Я лежал, голодный, и ждал поезда. Тот, который я видел ранее, был такой длинный, что паровоз с трудом его волочил, и я подумал, что наверняка смог бы запрыгнуть на ходу. Я уже почти отчаялся дождаться проходящего, когда он вдруг показался. Паровоз медленно надвигался на меня, увеличиваясь в размерах. Я бросил взгляд на караульного. Он шагал по мосту в мою сторону, но по противоположной стороне колеи. Значит, поезд скроет меня из виду. Паровоз приближался, с натугой таща длинный состав. Я знал, что вагоны должны охраняться, но пока никого не заметил – впрочем, я старался особенно не высовываться. Паровоз со мной поравнялся, пыхтя нешуточно, я увидел машиниста и, выждав немного, поднялся во весь рост. Если охранники поглядывают из вагонов, то лучше мне открыто стоять на насыпи, не так подозрительно. Мимо проплыло несколько закрытых товарных вагонов. За ними я увидел низкостенный открытый вагон, так называемую гондолу, сверху покрытую брезентом. Пропустив его мимо себя, я запрыгнул на ступеньку, подтянулся за поручни и угнездился на буфере между «гондолой» и прикрывающим меня сзади товарным вагоном. Вряд ли меня кто-то успел заметить. Держась за поручни, я сел пониже и опустил ноги на сцепку. Мы подъезжали к мосту, и я вспомнил про караульного. Он оказался совсем мальчишкой в сползающей на глаза каске. Наши взгляды встретились. Я окатил его волной превосходства, и он отвернулся. Видимо, подумал, что я в составе поездной бригады.
Я посмотрел ему вслед. Пока он с озабоченным видом присматривался к следующим вагонам, я решил проверить, как крепится брезент. Через веревочные кольца был пропущен шнур. Я достал нож, перерезал шнур и пошарил под натянувшимся мокрым брезентом. Рука нащупала жесткие округлые выступы. Я бросил взгляд вперед. Из товарного вагона высунулся охранник, но смотрел он перед собой. Я выпустил поручни и нырнул под брезент. Я обо что-то ударился лбом, набив огромную шишку, и лицо стала заливать кровь, но я все равно пробрался внутрь, лег на пол, потом развернулся и снова закрепил веревочное кольцо.
Я оказался в компании с орудиями. Они приятно пахли свежей смазкой. Я лежал, слушая дробь дождя по брезенту и стук колес. Пробившийся луч света дал мне возможность разглядеть орудия. Они были в холщовых чехлах. Наверно, из Третьей армии, подумал я. Шишка на лбу вздулась. Я лежал неподвижно, пока не остановилось кровотечение, и снял сухую корку, не трогая саму ранку. Ничего серьезного. Носового платка у меня не было, поэтому я смыл остатки запекшийся крови кончиками пальцев, намочив их под каплями дождя, что стекали с брезента, а потом протер лицо рукавом. Я не хотел вызывать подозрение своим видом и понимал, что должен покинуть поезд до его прихода в Местре, где будут сгружать эти орудия. Каждое на счету, так что про них не забудут. Я умирал с голоду.
Глава тридцать вторая
Я лежал под брезентом на полу «гондолы» рядом с орудиями, мокрый, замерзший и жутко голодный. В какой-то момент я перевернулся на живот и положил лицо на руки. Больное колено одеревенело, но в остальном я был им очень доволен. Валентини отлично потрудился. С его коленом я половину отступления прошагал да еще поплавал в Тальяменто. Да, это его колено. А второе мое. После того, что с тобой проделали доктора, твое тело тебе больше не принадлежит. Еще мои голова и внутренности, которые урчали и переворачивались от голода. Голова, хотя и моя, была не способна мыслить, только помнить, да и то крохи.
Я мог вспоминать Кэтрин, но понимал, что сойду с ума, если начну о ней думать, даже не зная, увижу ли ее когда-нибудь, поэтому я о ней не думал, так, самую малость, пока вагон медленно ехал, позвякивая на стыках, и кое-где пробивался свет, а я лежал на полу вместе с Кэтрин. Хотя жестковато было лежать на полу, ни о чем не думая, а только чувствуя, после такой долгой разлуки, в мокрой одежде, на поерзывающим под тобой полом, один-одинешенек, мокрый насквозь, на жестком полу, заменяющем тебе жену.
То еще удовольствие лежать на голом полу «гондолы» в компании с орудиями в холщовых чехлах и вдыхать запахи металла и смазки и видеть над собой протекающий брезент, хотя в принципе очень даже и неплохо под брезентом вместе с пушками. Только к чему притворяться, что рядом та, которую ты любишь, ты же все видишь ясным и холодным взглядом – не столько холодным, сколько ясным и пустым. Ты все видишь пустым взглядом, лежа ничком, недавний свидетель того, как одна армия отступала, а другая наступала. Ты потерял свои «санитарки» и своих людей, как администратор универсального магазина теряет весь товар во время пожара. Правда, в моем случае нет страховки. Теперь ты вышел из игры. У тебя больше нет обязательств. Если бы администраторов после пожара расстреливали только потому, что они говорят с акцентом, а это бывает сплошь и рядом, то некому было бы вернуться в магазины после ремонта. А выжившие администраторы искали бы другое место работы – если, конечно, позвали бы и если бы их сразу не замела полиция.
Мой гнев вместе с моими обязательствами смыла река. Хотя он весь вышел в тот момент, когда карабинер схватил меня за шкирку. Я был бы не прочь снять с себя военную форму, при том что не придавал особого значения внешним признакам. Звездочки я спорол, просто так было удобнее. Это не было вопросом чести. Не то что я был против. Просто мы расстались, и я им пожелал удачи. Люди приличные и отважные, выдержанные и благоразумные их вполне заслуживают. Но это уже не мое шоу, и я мечтал только о том, чтобы этот чертов поезд довез меня до Местре, где я поем и перестану думать. Пора уже перестать.