– Как ты себя чувствуешь?
– Я чувствую себя отлично. У нас была чудесная ночь.
– Ты проголодалась?
Она проголодалась, я тоже, и мы позавтракали в постели. Ноябрьское солнце заливало комнату, а поднос с едой я держал на коленях.
– Почему ты не попросил газету? В госпитале ты всегда просил газету к завтраку.
– Не хочу никаких газет, – сказал я.
– Неужели все было так плохо, что ты даже не хочешь про это читать?
– Я не хочу про это читать.
– Жаль, меня не было рядом, а то бы я тоже все знала про это.
– Я тебе расскажу, если когда-нибудь сумею в этом разобраться.
– Но ведь тебя могут арестовать за то, что ты не в военной форме?
– Даже расстрелять.
– Тогда нам нельзя здесь оставаться. Мы уедем из страны.
– Я уже думал на эту тему.
– Мы уедем. Милый, ты не должен так глупо рисковать. Расскажи, как ты добрался из Местре до Милана?
– На поезде. Тогда я еще носил форму.
– Но ведь ты подвергал себя опасности?
– Не особенно. У меня был старый литер. Я просто исправил в нем число.
– Милый, тебя могут арестовать в любую минуту. Я этого не допущу. Глупо так рисковать. Что будет с нами, если тебя уведут?
– Давай не думать об этом. Я уже устал об этом думать.
– Что ты сделаешь, если за тобой придут?
– Перестреляю.
– Не говори глупости. Ты будешь сидеть в этом отеле, пока мы отсюда не уедем.
– И куда же мы уедем?
– Не надо так, милый. Мы уедем, куда ты скажешь. Но ты уж поскорее реши куда.
– На той стороне озера Швейцария. Мы можем отправиться туда.
– Вот и прекрасно.
За окном начали сгущаться тучи, над озером потемнело.
– Почему мы должны всегда жить, как преступники? – сказал я.
– Милый, не надо так. Если ты им и стал, то совсем недавно. И мы никогда не жили, как преступники. Все у нас будет хорошо.
– Я чувствую себя преступником. Я дезертировал.
– Милый, будь благоразумным, прошу тебя. Какое дезертирство? Это ведь итальянская армия.
Я рассмеялся:
– Ты чудо. Давай еще поваляемся. Мне хорошо в постели.
Позже Кэтрин спросила меня:
– Ты уже не чувствуешь себя преступником?
– Нет, – ответил я. – С тобой – нет.
– Ты такой глупыш, – сказала она. – За тобой нужен глаз да глаз. Правда здорово, милый, что меня по утрам не тошнит?
– Просто отлично.
– Ты не ценишь, какая у тебя хорошая жена. Ну и ладно. Я увезу тебя туда, где тебя никто не арестует, и мы будем чудесно проводить время.
– Поедем прямо сейчас.
– Да, милый. Я с тобой поеду, куда захочешь, в любое время.
– Давай ни о чем не думать.
– Хорошо.
Глава тридцать пятая
Кэтрин отправилась по берегу озера в маленькую гостиницу к Фергюсон, а я сел в баре почитать газеты. Там были удобные кожаные кресла, вот в одно из таких я уселся и читал, пока не вошел бармен. Наши войска не стояли в Тальяменто. Они отступали к Пьяве. Я помнил реку Пьяве. Возле Сан-Доны ее пересекала железная дорога, ведущая к фронту. Река была глубокая и довольно узкая, с медленным течением. Южнее были болота с москитами и каналы. Еще мне запомнились чудесные виллы. Однажды, еще до войны, по дороге в Кортина-д’Ампеццо я несколько часов отмахал по холмам вдоль берега реки. Сверху она больше напоминала быстрый горный поток, где водится форель, с мелководьями и запрудами в тени скал. Возле Кадоре дорога сворачивала. Интересно, подумал я, как армия будет оттуда спускаться. Тут как раз вошел бармен.
– Граф Греффи спрашивал про вас, – сказал он.
– Кто?
– Греффи. Помните, старик, который тут был, когда вы у нас в прошлый раз останавливались?
– Он здесь?
– Да, вместе с племянницей. Я ему сказал, что вы приехали. Он хочет сыграть с вами в бильярд.
– И где он сейчас?
– Пошел прогуляться.
– И как он?
– Еще помолодел. Вчера перед ужином выпил три коктейля с шампанским.
– А играет как?
– Здорово. Меня он разделал. Он очень обрадовался, узнав, что вы здесь. Ему тут не с кем играть.
Графу было девяносто четыре года. Современник Меттерниха, седой, усатый, с прекрасными манерами. Он поработал на дипломатической службе двух стран, Австрии и Италии, а вечеринки, которые он закатывал по случаю своего очередного дня рождения, превращались в событие миланского высшего света. Он собирался дожить до ста, и его кий летал над столом, что никак не вязалось с тщедушным на вид стариком столь преклонных лет. Мы познакомились, когда я первый раз был в Стрезе во внесезонье, и играли в бильярд под шампанское. Этот обычай меня тогда сильно порадовал. Граф дал мне пятнадцать очков форы из ста и выиграл.
– Почему вы мне раньше не сказали, что он здесь?
– Забыл.
– А еще кто, кроме него?
– Вы их не знаете. Всего-то шесть человек.
– Вы сейчас заняты?
– Да нет.
– Почему бы нам не порыбачить?
– Я могу на часок выбраться.
– Давайте. Захватите леску с блесной.
Бармен надел куртку, и мы отправились. В лодке я сел на весла, а он устроился на корме и закинул спиннинг с тяжелым грузилом в расчете на форель. Мы шли вдоль берега, и, держа леску в руке, он ее время от времени подергивал. Со стороны озера Стреза казалась обезлюдевшей. Длинные ряды голых деревьев, большие отели, закрытые виллы. Я догреб до Изола-Белла, под самые скалы, где вода резко темнела, и в ней отчетливо было видно, как каменная гряда сначала уходит вниз под уклон, а затем повернул вдоль береговой линии к рыбачьему острову. Солнце скрылось за тучей, и вода сразу потемнела; поверхность была ровной, а сама вода очень холодной. Рыба ни разу не клюнула, хотя мы видели круги на воде, когда кто-то поднимался.
Я подгреб к рыбачьему острову, где стояли пришвартованные лодки и чинили сети рыбаки.
– Не выпить ли нам?
– Давайте.
Я завел лодку на стапель каменного пирса, а бармен вытащил леску и намотал ее на днище, а спиннинг закрепил на планшире. Я сошел на пирс и привязал лодку. Мы зашли в маленькое кафе, сели за голый деревянный стол и заказали вермут.
– Устали? – спросил он меня.
– Да нет.
– Обратно погребу я.
– Я люблю сидеть на веслах.
– Подергайте леску вы, может, это принесет нам удачу.
– Ладно.
– Расскажите, как идет война.
– Скверно.
– Меня не заберут. Я почти так же стар, как граф Греффи.
– Может, еще заберут.
– В следующем году начнут забирать призывников моего возраста. Но я не пойду.
– А что вы сделаете?
– Уеду из страны. На войну я не пойду. Я уже повоевал в Абиссинии. С меня хватит. А вы зачем пошли?
– Не знаю. Дурак был.
– Еще вермута?
– Валяйте.
Обратно греб бармен. Мы порыбачили за Стрезой, а затем южнее, недалеко от берега. Я держал натянутую леску, чувствуя слабое пульсирование вращающегося спиннера и поглядывая то на темную ноябрьскую воду, то на безлюдный берег. Бармен делал длинные гребки, и каждый раз, когда лодка ускорялась, леска натягивалась. Однажды у меня клюнуло: леска вдруг натянулась как струна, потом дернулась. Я потянул на себя и почувствовал живой вес форели, но затем леска снова дернулась. Рыба ушла.
– Большая была?
– Приличная.
– Как-то я ловил на блесну, зажимая леску зубами, и рыбина чуть не вырвала у меня челюсть.
– Лучше всего намотать на ногу, – сказал я. – Тогда все чувствуешь, и зубы целы.
Я опустил руку в воду. Какая же холодная. Мы были почти напротив нашего отеля.
– Мне пора, – сказал бармен. – Я должен вернуться к одиннадцати. L’heure du cocktail[31].
– Как скажете.
Я выбрал леску и намотал ее на палку с зарубками на концах. Бармен подгреб к кнехту на каменном причале и закрепил лодку с помощью цепи и замка.
– Можете ее брать в любое время, – сказал он. – Я вам дам ключ.
– Спасибо.
Мы поднялись в отель и дошли до бара. У меня не было желания снова пить в такую рань, поэтому я поднялся наверх. В нашем номере коридорная как раз закончила уборку, а Кэтрин еще не вернулась. Я прилег на кровать и старался ни о чем не думать.
Потом пришла Кэтрин, и все встало на свои места. Внизу нас дожидалась Фергюсон. Она пришла на ленч.
– Ты ведь не против? – спросила Кэтрин.
– Нет, – ответил я.
– Милый, что-то случилось?
– Сам не знаю.
– Я знаю. У тебя ничего не осталось. Только я, а я взяла и ушла.
– Точно.
– Прости, милый. Я понимаю, как это ужасно – когда вдруг у тебя ничего не остается.
– Моя жизнь всегда была чем-то заполнена, – сказал я. – А теперь, если тебя нет рядом, у меня больше ничего нет.
– Но ведь я буду с тобой. Я ушла всего на пару часов. Неужели ты не мог себя ничем занять?
– Я поехал с барменом на рыбалку.
– Ты получил удовольствие?
– Да.
– Не думай обо мне, когда меня нет рядом.
– Так я поступал на фронте. Но тогда мне было что делать.
– Отелло, оставшийся без войска, – подразнила она меня.
– Отелло был мавром, – сказал я. – К тому же я не ревнив. Просто я так тебя люблю, что все остальное не существует.
– Обещаешь быть пай-мальчиком и быть обходительным с Фергюсон?
– Я с ней всегда обходителен, если она меня не костерит.
– Будь с ней обходительным. Сам подумай, у нас столько всего, а у нее ничего нет.
– Не думаю, что ей нужно то, что есть у нас.
– Такой умный мальчик и так мало понимает.
– Я буду с ней обходителен.
– Не сомневаюсь. Ты ведь такой милый.
– Она же не останется после ленча?
– Нет. Я от нее избавлюсь.
– И мы придем сюда?
– Конечно. А чего, по-твоему, я хочу?
Мы спустились вниз. На Фергюсон огромное впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Хороший ленч мы сопроводили двумя бутылками белого капри. Граф, войдя в ресторан, отвесил нам поклон. С ним была племянница, чем-то напомнившая мне мою бабушку. Я рассказал про него девушкам, и Фергюсон мой рассказ изрядно впечатлил. Несмотря на то что роскошный отель был практически пустой, кормили нас хорошо, вино было отличное, и после двух бутылок все пребывали в прекрасном расположении духа. Кэтрин не надо было ничего другого. Она выглядела счастливой. Фергюсон развеселилась. И мне было хорошо. После ленча Фергюсон ушла в свою гостиницу. Сказала, что хочет прилечь после такого застолья.