ы на подошвах и каблуках впивались в замерзшую колею, шагалось легко, и это придавало дополнительные силы. Но гулять по лесу было приятно.
Дом, в котором мы жили, стоял на склоне горы, которая круто спускалась к лощине, тянувшейся вдоль озера, и, сидя на крыльце под солнышком, мы видели вьющуюся по склону дорогу, и террасы виноградников под нами, такие мертвые зимой, и поля, разделенные каменными оградами, а еще ниже – домики в лощине. На островке посреди озера росли два дерева, похожие на паруса рыболовецкого судна. Горы по ту сторону озера были крутыми, с остроконечными вершинами, а совсем вдалеке, между двух горных цепей, раскинулась долина Роны, которую разрезала Дан-дю-Миди. Хотя эта высокая заснеженная гора доминировала над долиной, из-за большого расстояния казалось, что она не отбрасывает тени.
В солнечные дни мы проводили ленч на веранде, но в основном ели у себя наверху, в комнатке с простыми деревянными стенами и большой печкой в углу. Мы покупали в городе книги, журналы и газету «Хойл». А еще мы освоили разные карточные игры для двоих. Комнатка с печью служила нам гостиной. Там было два удобных кресла, журнальный столик и обеденный стол, где мы играли в карты, после того как уносили грязную посуду. Месье и мадам Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали их разговоры; они тоже были счастливы вдвоем. Когда-то он был старшим официантом в гостинице, а она там работала горничной, и они скопили достаточно денег, чтобы купить это шале. Теперь их сын учился на официанта, подрабатывая в цюрихском отеле. На первом этаже в зальчике продавались вино и пиво, и иногда по вечерам мы слышали, как возле дома останавливались подводы и мужчины поднимались по ступенькам, чтобы чего-нибудь выпить.
В коридоре стоял ящик с дровами, с их помощью я поддерживал огонь в печи. У нас была большая спальня, и ложились мы не поздно. Я раздевался в темноте, открывал окна, за которыми стояла ночь с холодными звездами и соснами внизу, после чего поскорее забирался в постель. Так хорошо было спрятаться от стылой прозрачной ночи. Спали мы крепко, и если я просыпался, то только по одной причине. Я осторожно переворачивался на перине, чтобы не разбудить Кэтрин, и снова засыпал под легким теплым одеялом. Война казалась такой же далекой, как футбольный матч в чужом колледже. Из газет я знал, что в горах до сих пор идут бои, поскольку нет снега.
Время от времени мы спускались в Монтрё. Вниз вела крутая тропа, поэтому обычно мы предпочитали широкую замерзшую дорогу, которая сначала петляла среди полей, затем между виноградников, разделенных каменными оградами, а еще ниже вела к деревенским домикам. Под нами было три деревни: Шерне, Фонтаниван и еще одна, название которой я забыл. Потом мы проходили мимо стоящего на уступе старого каменного шато с квадратным основанием и террас с виноградниками, где каждая лоза была подвязана к воткнутой в землю палке, и все они были высохшие, побуревшие, а земля ждала первого снега, и озеро сверху казалось совершенно гладким и серым, как сталь. После шато дорога спускалась еще на приличное расстояние, а затем сворачивала направо и уходила круто вниз, вымощенная булыжником, до самого Монтрё.
В Монтрё мы никого не знали. Мы брели вдоль озера с плавающими лебедями и стаями чаек и крачек, которые взлетали при нашем приближении и покрикивали, глядя на воду. Еще дальше от берега обосновались птицы-поганки, маленькие, сероватые, оставлявшие за собой длинный след на воде.
Дальше мы уже шли по главной улице, разглядывая витрины магазинов. Большие отели позакрывались, в отличие от магазинов, где нам были рады. Пожалуй, единственная, кого мы знали в Монтрё, была веселая женщина, владелица прекрасной парикмахерской, куда Кэтрин периодически захаживала. Пока она делала прическу, я в соседнем заведении пил баварское пиво и читал прессу: «Корьере делла сера», а также британские и американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской – якобы через них могли сообщать шифрованную информацию противнику. Настроение от этого чтива не улучшалось. Повсюду дела шли хуже некуда. Я сидел в углу с тяжелой кружкой темного пива и открытой блестящей пачкой соленых претцелей, хорошо идущих под пиво, и читал про катастрофическое положение дел. Я ждал Кэтрин, но она все не появлялась, тогда я вернул газеты на стеллаж, расплатился и вышел на улицу. День был холодный, мрачный, ветреный, и даже от каменных стен веяло холодом. Кэтрин еще сидела в парикмахерской, ей завивали волосы. Я присел рядом в кабинке и стал смотреть. Это зрелище меня волновало. Кэтрин, улыбнувшись, заговорила со мной, а мой голос от возбуждения звучал глухо. Щипцы приятно пощелкивали, Кэтрин отражалась сразу в трех зеркалах, в кабинке было тепло и уютно. Женщина приподняла копну волос, и Кэтрин, поглядев на себя в зеркале, решила кое-что поправить: там заколку вынула, в другом месте заколола. Потом поднялась.
– Прости, что я так долго.
– Месье наблюдал с большим интересом. Да, месье? – Женщина мне улыбнулась.
– Да, – подтвердил я.
Мы вышли на улицу. Здесь было холодно, задувал ветер, и пахло зимой.
– Милая, как же я тебя люблю, – сказал я.
– Правда мы чудесно проводим время? Слушай, а давай выпьем пива вместо чая? Это полезно для маленькой Кэтрин. Чтобы она не слишком быстро росла.
– Маленькая Кэтрин. Эта бездельница.
– Она очень хорошо себя ведет, – сказала Кэтрин. – Почти совсем меня не беспокоит. Врач говорит, что мне полезно пиво, тогда она не будет слишком быстро расти.
– Если она окажется мальчиком и к тому же маленьким, он может потом стать жокеем.
– Если у нас действительно родится ребенок, наверное, нам следует пожениться, – сказала Кэтрин.
Мы сидели в пивной за угловым столиком. За окном смеркалось. Хотя еще был день, темнело рано.
– Давай прямо сейчас и поженимся, – предложил я.
– Нет, – не согласилась Кэтрин. – Сейчас как-то неловко. Слишком заметен мой живот. Я не хочу появляться на людях в таком положении.
– Я хочу, чтобы мы поженились.
– Хорошо бы, конечно. Но когда, милый?
– Не знаю.
– Я знаю только то, что не собираюсь выходить замуж, пока выгляжу как дородная матрона.
– Ты не матрона.
– Еще какая, милый. Парикмахерша спросила: «Это ваш первый ребенок?» А я соврала: «Нет, у нас уже двое мальчиков и две девочки».
– Когда же мы поженимся?
– Как только я снова похудею. У нас будет великолепная свадьба, и все будут восхищаться, какая красивая молодая пара.
– Ты правда не переживаешь?
– Милый, почему я должна переживать? Я всего один раз была не в своей тарелке: в миланском отеле, когда чувствовала себя шлюхой, но это продолжалось всего семь минут, а все из-за шикарной обстановки. Я ведь хорошая жена?
– Ты чудесная жена.
– Тогда не будь таким педантом, милый. Мы поженимся, как только я похудею.
– Ладно.
– Как думаешь, я могу выпить еще пива? Врач сказал, что у меня узковатый таз и что младшей Кэтрин лучше быть поменьше.
– Что еще он сказал? – Я встревожился не на шутку.
– Ничего. У меня отличное кровяное давление, милый. Он просто в восторге от моего кровяного давления.
– Что именно он сказал по поводу того, что у тебя узковатый таз?
– Ничего. Ничего такого. Он сказал, что мне не стоит кататься на лыжах.
– Это точно.
– Он сказал, что если я раньше не каталась, то не стоит начинать. А если будете кататься, сказал он, то вам лучше не падать.
– Да он большой шутник.
– Он мне очень понравился. Он будет принимать у меня роды.
– Ты его спрашивала, стоит ли нам пожениться?
– Нет. Я ему сказала, что мы уже четыре года как женаты. Видишь ли, милый, если я выйду за тебя, то стану американкой, а по американским законам, когда бы мы ни поженились, ребенок будет считаться законным.
– Где ты это вычитала?
– В библиотеке. В нью-йоркском «Всемирном альманахе».
– Ты неподражаема.
– Я хочу стать американкой. Мы поедем в Америку, правда, милый? Я хочу увидеть Ниагарский водопад.
– Ты такая милая.
– Я что-то еще хотела увидеть, но не могу сейчас вспомнить.
– Чикагские бойни?
– Нет. Забыла.
– Небоскреб «Вулворт»?
– Нет.
– Большой каньон?
– Нет. Хотя его тоже.
– Тогда что?
– Золотые ворота! Вот что я хотела увидеть. Где они находятся?
– В Сан-Франциско.
– Давай туда поедем. Я хочу увидеть Сан-Франциско.
– Хорошо. Поедем.
– А пока поднимемся на нашу гору, да? Сядем на «МОБ»?[37]
– Следующий поезд в пять с чем-то.
– Вот и поедем.
– Хорошо. Я успею выпить еще кружку пива.
К тому моменту, когда мы вышли на улицу, сильно похолодало. В долине Роны гулял леденящий ветер. В витринах зажглись огни. По крутой каменной лестнице мы поднялись на параллельную улицу, а потом еще по одной лестнице к зданию вокзала. Электропоезд уже стоял на путях с зажженными огнями, и его циферблат показывал время отправления: 17.10. Я посмотрел на вокзальные часы. Оставалось пять минут. Когда мы садились в вагон, из буфета вышли машинист с кондуктором. Мы заняли свои места и открыли окно. В поезде с электроподогревом было душновато, а тут сразу хлынул свежий прохладный воздух.
– Устала, Кэт? – спросил я.
– Нет. Я чувствую себя превосходно.
– Ехать нам недолго.
– Я люблю поезд, – сказала она. – Ты за меня не волнуйся, милый. Я себя прекрасно чувствую.
Первый снег выпал за три дня до Рождества. Однажды мы проснулись и увидели, что идет снег. Мы лежали в постели и под треск поленьев в печи наблюдали за падающими хлопьями. Мадам Гуттинген унесла подносы с грязной посудой и подбросила дров в огонь. Метель разыгралась не на шутку. Все началось около полуночи, сказала хозяйка. Я выглянул в окно, но дальше дороги ничего не разглядел. Ветер кружил-вертел снежную заметь. Я вернулся в постель, и мы стали болтать о том о сем.