– Привет, милый. – У нее был очень слабый и усталый голос.
– Привет, милая.
– Расскажи, какой ребенок.
– Ш-ш-ш, не разговаривайте, – попросила сестра.
– Мальчик. Большой и смуглый.
– С ним все хорошо?
– Да. Он в порядке.
Я перехватил странный взгляд сестры.
– Я ужасно устала, – сказала Кэтрин. – И боль невыносимая. Ты-то как, милый?
– Нормально. Не разговаривай.
– Ты такой хороший. Как же мне больно, милый. На кого он похож?
– Он похож на освежеванного кролика со сморщенным старческим личиком.
– Вам лучше уйти, – сказала мне сестра. – Мадам Генри нельзя разговаривать.
– Я побуду в коридоре.
– Пойди что-нибудь поешь.
– Нет. Я побуду в коридоре. – Я поцеловал Кэтрин. Она была совершенно серая, слабая и уставшая.
– У меня к вам вопрос, – обратился я к сестре, которая вышла вместе со мной. Мы отошли подальше от палаты. – Что с ребенком?
– Разве вы не знаете?
– Нет.
– Он родился мертвым.
– Мертвым?
– Легкие так и не заработали. Пуповина обвилась вокруг шеи или что-то в этом роде.
– Значит, мертвый.
– Да. Мне очень жаль. Такой крупный чудный мальчик. Я думала, вы знаете.
– Нет. Вам лучше вернуться к мадам.
Я сел за стол, где сбоку лежали пришпиленные отчеты дежурных сестер, и уставился в окно. Ничего, кроме ночной темени и дождя, подсвеченного из окна. Вот, значит, как. Мертворожденный. Так вот почему у врача был удрученный вид. Тогда к чему все эти манипуляции? Наверное, надеялись, что он все-таки задышит. Хотя я и не был верующим, но понимал, что его следовало бы окрестить. Но если он даже не задышал? А он не задышал. Он не жил. Только в животе у матери. Я часто слышал, как он там лягался. Не считая последней недели. Возможно, он уже тогда задохнулся. Бедняжка. Почему, черт возьми, я вот так же в свое время не задохнулся! Нет, на самом деле я этого не желал. Хотя тогда бы я избежал всех этих смертей. А сейчас к ним добавится Кэтрин. Это на твоей совести. А если б ты умер сразу, то не знал бы, что это такое. Так и не узнал бы. Тебя вбрасывают в этот мир и сообщают правила игры, но стоит один раз ошибиться, как тебя убивают. Или даже без всяких причин, как Аймо. Или награждают сифилисом, как Ринальди. Но рано или поздно тебя убивают. В этом можешь быть уверен. Поживи, и ты в этом убедишься.
Однажды в палаточном лагере я подбросил полено в костер, а оно оказалось в муравьях. Когда полено занялось, муравьи сначала бросились к горящей середине, потом развернулись и побежали к концу. Вскоре там их скопилось столько, что они стали падать в огонь. Некоторые сумели выбраться, обгоревшие и сплющенные, не понимая, куда они бегут. Но большинство продолжало метаться между двумя точками и, сбившись в кучу на прохладном конце, сваливались в огонь. Помнится, я тогда подумал, что это конец света и что мне предоставлен великолепный шанс выступить мессией: вытащить полено из костра и отбросить подальше, чтобы муравьи оказались на земле. Но вместо этого я плеснул на полено воду из жестяной кружки, чтобы налить туда виски, а уж потом его разбавить. Думаю, эта вода сварила их заживо.
Я сидел в коридоре и ждал вестей о Кэтрин. Но сестра все не выходила, и тогда я осторожно приоткрыл дверь и заглянул в палату. Поначалу я ничего не увидел, так как в коридоре горел яркий свет, а в палате было темно. Затем я разглядел сидящую возле кровати сестру и голову на подушке. Кэтрин лежала под простыней неподвижно. Сестра приложила палец к губам, потом встала и подошла к двери.
– Как она? – спросил я.
– Все хорошо, – сказала сестра. – Можете поужинать, а потом, если хотите, возвращайтесь.
Я прошел весь коридор, спустился по лестнице, вышел из госпиталя и по темной улице под дождем дошел до кафе. Оно было ярко освещено изнутри и заполнено посетителями. Я не увидел ни одного свободного столика. Ко мне подошел официант, забрал у меня мокрый плащ и шляпу и посадил напротив пожилого мужчины, который пил пиво и читал вечернюю газету. Я спросил, какое у них сегодня фирменное блюдо.
– Телячье жаркое, – ответил он, – но его уже нет.
– А что есть?
– Ветчина с яичницей, яичница с сыром и кислая капуста.
– Кислую капусту я ел на обед, – напомнил я.
– Ну да, – сказал он. – Кислую капусту вы ели на обед. – Это был мужчина средних лет с лысиной, прикрытой зализанной прядью, и добродушным лицом. – Что вы желаете? Ветчину с яичницей или яичницу с сыром?
– Ветчину с яичницей и пиво.
– Светлое?
– Да.
– Я вспомнил. Днем вы пили светлое пиво, – сказал он.
Я ел яичницу с ветчиной и пил пиво. Блюдо подали в круглой тарелке: снизу ветчина, а сверху яичница. Она оказалась перченая, и после первого же куска я должен был сделать глоток, чтобы так не горело во рту. Я сильно проголодался и попросил официанта повторить. Я выпил несколько кружек пива. В голове у меня не было никаких мыслей, и я просто читал оборотную сторону газеты сидевшего напротив меня мужчины. Речь шла о прорыве на британском фронте. Когда мужчина понял, что я читаю его газету, он сразу ее сложил. Я подумал было попросить официанта, чтобы он принес мне другую, но я бы все равно не смог сосредоточиться. В кафе было жарко и накурено. Здесь почти все друг друга знали. Многие играли в карты. Официанты только успевали разносить напитки. Вошли двое, но свободных мест не было. Они стояли напротив моего столика. Я заказал еще пива. Я был еще не готов уходить. Рановато возвращаться в больницу. Я старался ни о чем не думать и сохранять хладнокровие. Не дождавшись свободных мест, двое ушли. Я выпил еще пива. Передо мной на столе выстроилась целая батарея блюдечек. Сидевший напротив меня мужчина снял очки и спрятал в футляр, потом сложил газету и убрал в карман; теперь он просто сидел с рюмкой ликера в руке и разглядывал помещение. Вдруг я понял, что надо возвращаться. Я подозвал официанта, оплатил счет, надел плащ и шляпу и, покинув кафе, дошел под дождем до больницы.
В коридоре я встретил сестру.
– Я только что звонила вам в отель, – сказала она.
У меня внутри все оборвалось.
– Что случилось?
– У мадам Генри открылось кровотечение.
– К ней можно зайти?
– Пока нет. У нее сейчас доктор.
– Это опасно?
– Очень опасно.
Сестра вошла в палату и закрыла за собой дверь. Я сел в коридоре. Полная опустошенность. Я ни о чем не думал. Я был не способен думать. Я знал, что она умрет, и молился о невозможном. Господи, не дай ей умереть. Не дай ей умереть. Я исполню все, что Ты скажешь, если Ты не дашь ей умереть. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Господи, не дай ей умереть. Всемилостивый Господи, не дай ей умереть. Пожалуйста, ну пожалуйста, не дай ей умереть. Господи, не дай ей умереть. Я исполню все, что Ты скажешь, если Ты не дашь ей умереть. Ты забрал ребенка, но не дай умереть ей. Ладно ребенок, но не дай умереть ей. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Господи, не дай ей умереть.
Приоткрылась дверь, и сестра поманила меня пальцем. Я следом за ней проследовал в палату. Кэтрин не подняла глаз. Я подошел к кровати. Доктор стоял по ту сторону. Кэтрин выдавила из себя улыбку. Я склонился над ней и заплакал.
– Бедный ты мой, – прошептала она. Лицо у нее было серое.
– Все хорошо, Кэт, – сказал я. – С тобой все будет хорошо.
– Я умру, – сказала она. И, помедлив, добавила: – Не могу с этим смириться.
Я взял ее за руку.
– Не трогай меня, – сказала она. Я выпустил ее руку. Она улыбнулась. – Бедный ты мой. Трогай сколько хочешь.
– С тобой все будет хорошо, Кэт. Я знаю, все будет хорошо.
– Я хотела написать тебе письмо на тот случай, если со мной что-то случится, но так и не написала.
– Тебе нужен священник или кто-нибудь еще?
– Только ты, – сказала она. А потом: – Я не боюсь. Просто не могу с этим смириться.
– Вы не должны много говорить, – вмешался доктор.
– Хорошо, – согласилась Кэтрин.
– Что мне для тебя сделать, Кэт? Я могу что-нибудь сделать?
Она улыбнулась.
– Нет. – И после паузы: – Ты не станешь проделывать с другой девушкой то, что проделывал со мной? Или говорить ей те же слова?
– Никогда.
– Я хочу, чтобы у тебя были другие девушки.
– Зачем они мне?
– Вы слишком разговорились, – вмешался доктор. – Месье Генри придется выйти. Потом он вернется. Вы не умрете. Не говорите глупости.
– Тогда я сама приду к тебе ночью. – У Кэтрин с трудом ворочался язык.
– Пожалуйста, выйдите, – попросил меня доктор. – А вам нельзя разговаривать.
Кэтрин мне подмигнула. Она была совершенно серая.
– Я буду в коридоре, – сказал я ей.
– Ты не волнуйся, милый, – сказала она. – Я нисколечко не боюсь. Это всего-навсего грязный трюк.
– Ты у меня отважная девочка.
Я ждал в коридоре. Долго ждал. Наконец ко мне вышла сестра.
– Мне кажется, мадам Генри совсем плохо, – сказала она. – Я за нее боюсь.
– Она умерла?
– Нет, но она без сознания.
Дальше одно кровотечение сменялось другим, и их остановить так и не смогли. Я был с Кэтрин до последнего вздоха.
Все это время она находилась без сознания, и конец наступил довольно скоро.
Когда мы с врачом вышли в коридор, я его спросил:
– Я вам сегодня еще нужен?
– Нет. Уже нет. Вас отвезти в отель?
– Спасибо, не надо. Я еще немного побуду здесь.
– Ну что тут скажешь? У меня нет слов, чтобы…
– Да. Ничего тут не скажешь.
– Спокойной ночи. Вас точно не надо отвезти в отель?
– Нет, спасибо.
– У нас не было другого варианта. Операция прошла…
– Я не хочу об этом говорить.
– Давайте я вас отвезу в отель.
– Спасибо, не надо.
Он ушел по коридору, а я вернулся в палату.
– Вам сюда сейчас нельзя, – предупредила меня одна из сестер.
– Можно, – сказал я.
– Пока еще нельзя.
– Убирайтесь, – сказал я. – И вы тоже.
Но после того как я их выставил и выключил свет, лучше не стало. Это было, как прощание со статуей. Через