– Иногда гораздо меньше.
– Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я знаю только эти две вещи и свою работу.
– Узнаете и другое.
– Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.
– Никаких латинян не существует. Это вот рассуждения латинянина. Вы гордитесь своими недостатками.
Ринальди поднял глаза и засмеялся.
– Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. – У него был усталый вид, еще когда он вошел в комнату. – Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вы мой лучший друг и мой брат по оружию.
– Когда братья по оружию обедают? – спросил я.
– Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.
– Это что, по апостолу Павлу?
– Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина ради пользы желудка.
– Чего хотите, – сказал я. – Ради чего угодно.
– За вашу милую, – сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.
– Принимаю.
– Я больше не скажу о ней ни одной гадости.
– Не невольте себя.
Он выпил весь коньяк.
– У меня чистая душа, – сказал он. – Я такой же, как вы, бэби. Я себе тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первый познакомился с вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокую девушку в сестры, – продекламировал он.
– Вы сама чистота, – сказал я.
– Не правда ли? Потому-то меня и называют Чистейший Ринальди.
– Свинейший Ринальди.
– Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своей чистоты.
Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальди был слегка пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.
– Пойду принесу коньяк, – сказал Ринальди. Он поднялся наверх. Я сел за стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне по полстакана коньяку.
– Слишком много, – сказал я, и поднял стакан, и посмотрел в него на свет лампы, стоявшей посреди стола.
– На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенно выжигает внутренности. Хуже для вас не придумаешь.
– Ну что ж.
– Систематическое саморазрушение, – сказал Ринальди. – Портит желудок и вызывает дрожь в руках. Самая подходящая вещь для хирурга.
– Вы мне советуете?
– От всей души. Другого сам не употребляю. Проглотите это, бэби, и готовьтесь захворать.
Я выпил половину. В коридоре послышался голос вестового, выкликавший: «Суп! Суп готов!»
Вошел майор, кивнул нам и сел. За столом он казался очень маленьким.
– Больше никого? – спросил он. Вестовой поставил перед ним суповую миску, и он сразу налил полную тарелку.
– Никого, – сказал Ринальди. – Разве только священник придет. Знай он, что Федерико здесь, он бы пришел.
– Где он? – спросил я.
– В триста седьмом, – сказал майор. Он был занят своим супом. Он вытер рот, тщательно вытирая подкрученные кверху седые усы. – Придет, вероятно. Я был там и оставил записку, что вы приехали.
– Прежде шумнее было в столовой, – сказал я.
– Да, у нас теперь тихо, – сказал майор.
– Сейчас я буду шуметь, – сказал Ринальди.
– Выпейте вина, Энрико, – сказал майор. Он наполнил мой стакан. Принесли спагетти, и мы все занялись едой. Мы доедали спагетти, когда вошел священник. Он был все такой же, маленький и смуглый и весь подобранный. Я встал, и мы пожали друг другу руки. Он положил мне руку на плечо.
– Я пришел, как только узнал, – сказал он.
– Садитесь, – сказал майор. – Вы опоздали.
– Добрый вечер, священник, – сказал Ринальди.
– Добрый вечер, Ринальди, – сказал священник. Вестовой принес ему супу, но он сказал, что начнет со спагетти.
– Как ваше здоровье? – спросил он меня.
– Прекрасно, – сказал я. – Что у вас тут слышно?
– Выпейте вина, священник, – сказал Ринальди. – Вкусите вина ради пользы желудка. Это же из апостола Павла, вы знаете?
– Да, я знаю, – сказал священник вежливо. Ринальди наполнил его стакан.
– Уж этот апостол Павел! – сказал Ринальди. – Он-то и причина всему.
Священник взглянул на меня и улыбнулся. Я видел, что зубоскальство теперь не трогает его.
– Уж этот апостол Павел, – сказал Ринальди. – Сам был кобель и бабник, а как не стало силы, так объявил, что это грешно. Сам уже не мог ничего, так взялся поучать тех, кто еще в силе. Разве не так, Федерико?
Майор улыбнулся. Мы в это время ели жаркое.
– Я никогда не критикую святых после захода солнца, – сказал я. Священник поднял глаза от тарелки и улыбнулся мне.
– Ну вот, теперь и он за священника, – сказал Ринальди. – Где все добрые старые зубоскалы? Где Кавальканти? Где Брунди? Где Чезаре? Что ж, так мне и дразнить этого несчастного священника одному, без всякой поддержки?
– Он хороший священник, – сказал майор.
– Он хороший священник, – сказал Ринальди. – Но все-таки священник. Я стараюсь, чтоб в столовой все было, как в прежние времена. Я хочу доставить удовольствие Федерико. Ну вас к черту, священник!
Я заметил, что майор смотрит на него и видит, что он пьян. Его худое лицо было совсем белое. Волосы казались очень черными над белым лбом.
– Ничего, Ринальди, – сказал священник. – Ничего.
– Ну вас к черту! – сказал Ринальди. – Вообще все к черту! – Он откинулся на спинку стула.
– Он много работал и переутомился, – сказал майор, обращаясь ко мне. Доев мясо, он корочкой подобрал с тарелки соус.
– Плевать я хотел на вас, – сказал Ринальди, обращаясь к столу. – И вообще все и всех к черту! – Он вызывающе огляделся вокруг, глаза его были тусклы, лицо бледно.
– Ну, ладно, – сказал я. – Все и всех к черту!
– Нет, нет, – сказал Ринальди. – Так нельзя. Так нельзя. Говорят вам: так нельзя. Мрак и пустота, и больше ничего нет. Больше ничего нет, слышите? Ни черта. Я знаю это, когда не работаю.
Священник покачал головой. Вестовой убрал жаркое.
– Почему вы едите мясо? – обернулся Ринальди к священнику. – Разве вы не знаете, что сегодня пятница?
– Сегодня четверг, – сказал священник.
– Враки. Сегодня пятница. Вы едите тело Спасителя. Это божье мясо. Я знаю. Это дохлая австриячина. Вот что вы едите.
– Белое мясо – офицерское, – сказал я, вспоминая старую шутку.
Ринальди засмеялся. Он наполнил свой стакан.
– Не слушайте меня, – сказал он. – Я немного спятил.
– Вам бы нужно поехать в отпуск, – сказал священник.
Майор укоризненно покачал головой. Ринальди посмотрел на священника.
– По-вашему, мне нужно ехать в отпуск?
Майор укоризненно качал головой, глядя на священника. Ринальди тоже смотрел на священника.
– Как хотите, – сказал священник. – Если вам не хочется, то не надо.
– Ну вас к черту! – сказал Ринальди. – Они стараются от меня избавиться. Каждый вечер они стараются от меня избавиться. Я отбиваюсь, как могу. Что ж такого, если у меня это? Это у всех. Это у всего мира. Сначала, – он продолжал тоном лектора, – это только маленький прыщик. Потом мы замечаем сыпь на груди. Потом мы уже ничего не замечаем. Мы возлагаем все надежды на ртуть.
– Или сальварсан, – спокойно прервал его майор.
– Ртутный препарат, – сказал Ринальди. Он говорил теперь очень приподнятым тоном. – Я знаю кое-что получше. Добрый, славный священник, – сказал он, – у вас никогда не будет этого. А у бэби будет. Это авария на производстве. Это просто авария на производстве.
Вестовой подал десерт и кофе. На сладкое было что-то вроде хлебного пудинга с густой подливкой. Лампа коптила; черная копоть оседала на стекле.
– Дайте сюда свечи и уберите лампу, – сказал майор.
Вестовой принес две зажженные свечи, прилепленные к блюдцам, и взял лампу, задув ее по дороге. Ринальди успокоился. Он как будто совсем пришел в себя. Мы все разговаривали, а после кофе вышли в вестибюль.
– Ну, мне нужно в город, – сказал Ринальди. – Покойной ночи, священник.
– Покойной ночи, Ринальди, – сказал священник.
– Еще увидимся, Фреди, – сказал Ринальди.
– Да, – сказал я. – Приходите пораньше.
Он состроил гримасу и вышел. Майор стоял рядом с нами.
– Он переутомлен и очень издерган, – сказал он. – К тому же он решил, что у него сифилис. Не думаю, но возможно. Он лечится от сифилиса. Покойной ночи, Энрико. Вы на рассвете выедете?
– Да.
– Ну так до свидания, – сказал он. – Счастливый путь! Педуцци разбудит вас и поедет вместе с вами.
– До свидания.
– До свидания. Говорят, австрийцы собираются наступать, но я не думаю. Не хочу думать. Во всяком случае, это будет не здесь. Джино вам все расскажет. Телефонная связь теперь налажена.
– Я буду часто звонить.
– Непременно. Покойной ночи. Не давайте Ринальди так много пить.
– Постараюсь.
– Покойной ночи, священник.
– Покойной ночи.
Он ушел в свой кабинет.
Глава двадцать шестая
Я подошел к двери и выглянул на улицу. Дождь перестал, но был сильный туман.
– Может быть, посидим у меня в комнате? – предложил я священнику.
– Только я очень скоро должен идти.
– Все равно, пойдемте.
Мы поднялись по лестнице и вошли в мою комнату. Я прилег на постель Ринальди. Священник сел на койку, которую вестовой приготовил для меня. В комнате было темно.
– Как же вы себя все-таки чувствуете? – спросил он.
– Хорошо. Просто устал сегодня.
– Вот и я устал, хотя, казалось бы, не от чего.
– Как дела на войне?
– Мне кажется, война скоро кончится. Не знаю почему, но у меня такое чувство.
– Откуда оно у вас?
– Вы заметили, как изменился наш майор? Словно притих. Многие теперь так.
– Я и сам так, – сказал я.
– Лето было ужасное, – сказал священник. В нем появилась уверенность, которой я за ним не знал раньше. – Вы себе не представляете, что это было.
Только тот, кто побывал там, может себе это представить. Этим летом многие поняли, что такое война. Офицеры, которые, казалось, не способны понять, теперь поняли.