– Ты надолго уходишь? – спросила Кэтрин. Она была очень красива в постели. – Дай мне, пожалуйста, щетку.
Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так, чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.
– Я не хочу уходить.
– И я не хочу, чтоб ты уходил.
– Ну, так я не пойду.
– Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
– Мы пообедаем здесь, наверху.
– Иди и скорее возвращайся.
Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он протянул мне руку.
– Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что согласились прийти поиграть со мной.
– С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
– Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо. Надеюсь, вы теперь вполне оправились.
– Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
– О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки старости.
– Этому трудно поверить.
– Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
– Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
– О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски.
– По-американски.
– Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски. Это такой очаровательный язык.
– Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
– Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
– Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?
– Вы много играли это время?
– Совсем не играл.
– Вы играете очень хорошо. Десять очков?
– Вы мне льстите.
– Пятнадцать?
– Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
– Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.
– Давайте.
– Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
– Будьте добры откупорить одну бутылку, – сказал он. Затем мне: – По стакану для настроения.
Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
– Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
– Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. – Он ждал, когда я сяду.
– О чем-нибудь другом, – сказал я.
– Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
– Ничего, – сказал я. – Боюсь, что я очень отупел.
– Нет. Но читать вам нужно.
– Что написано за время войны?
– Есть «Le feu»[32] одного француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».
– Это неправда.
– Что неправда?
– Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
– Значит, вы кое-что читали?
– Да, но хорошего ничего.
– Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо показана душа английской буржуазии.
– Я не знаю, что такое душа.
– Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы – croyant?[33]
– Только ночью.
Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
– Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, – сказал он. – Очень сожалею.
– Вы хотели бы жить после смерти? – сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
– Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. – Он улыбнулся. – Мне это почти удалось.
Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
– Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
– Вы не похожи на старика.
– Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
– Вы мудры.
– Нет, это великое заблуждение – о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
– Быть может, это и есть мудрость.
– Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
– Любимую женщину.
– Вот и я так же. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
– Да.
– Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, – засмеялся он. – Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.
Мы оба потягивали вино.
– Что вы в самом деле думаете о войне? – спросил я.
– Я думаю, что она нелепа.
– Кто выиграет ее?
– Итальянцы.
– Почему?
– Они более молодая нация.
– Разве молодые нации всегда выигрывают войну?
– Они способны на это в известном периоде.
– А потом что?
– Они становятся старыми нациями.
– А вы еще говорите, что не мудры.
– Дорогой мой мальчик, это не мудрость. Это цинизм.
– Мне это кажется величайшей мудростью.
– Это не совсем так. Я мог бы вам привести примеры в подтверждение противоположного. Но это неплохо сказано. Мы выпили все шампанское?
– Почти.
– Может быть, выпьем еще? Потом я пойду переодеться.
– Пожалуй, не стоит больше.
– Вам в самом деле не хочется?
– Да.
Он встал.
– Желаю вам много удачи, и много счастья, и много, много здоровья.
– Благодарю вас. А я желаю вам жить вечно.
– Благодарю вас. Я так и делаю. А если вы когда-нибудь станете набожным, помолитесь за меня, когда я умру. Я уже нескольких друзей просил об этом. Я надеялся сам стать набожным, но этого не случилось.
Мне казалось, что он улыбнулся с грустью, но я не был уверен. Он был очень стар, и на его лице было очень много морщин, и в улыбке участвовало столько черточек, что оттенки терялись в них.
– Я, может быть, стану очень набожным, – сказал я. – Во всяком случае, я буду молиться за вас.
– Я всегда ожидал, что стану набожным. В моей семье все умирали очень набожными. Но почему-то этого не случилось.
– Еще слишком рано.
– Может быть, уже слишком поздно. Может быть, я пережил свое религиозное чувство.
– У меня оно появляется только ночью.
– Но ведь вы еще и любите. Не забывайте, что это тоже религиозное чувство.
– Вы думаете?
– Конечно. – Он сделал шаг к бильярду. – Вы очень добры, что сыграли со мной.
– Это было большим удовольствием для меня.
– Пойдемте наверх вместе.
Глава тридцать шестая
Ночью была гроза, и, проснувшись, я услышал, как дождь хлещет по оконным стеклам. В открытое окно заливала вода. Кто-то стучался в дверь. Я подошел к двери очень тихо, чтобы не разбудить Кэтрин, и отворил. Это был бармен. Он был в пальто и держал в руках мокрую шляпу.
– Мне нужно поговорить с вами, tenente.
– В чем дело?
– Дело очень серьезное.
Я огляделся. В комнате было темно. Я увидел лужу на полу под окном. – Войдите, – сказал я. Я за руку провел его в ванную комнату, запер дверь и зажег свет. Я присел на край ванны.
– В чем дело, Эмилио? У вас какая-нибудь беда?
– Нет. Не у меня, а у вас, tenente.
– Вот как?
– Утром придут вас арестовать.
– Вот как?
– Я пришел сказать вам. Я был в городе и в кафе услышал разговор.
– Понимаю.
Он стоял передо мной, в мокром пальто, с мокрой шляпой в руках, и молчал.
– За что меня хотят арестовать?
– Что-то связанное с войной.
– Вы знаете – что?
– Нет. Но я знаю, что вас прежде видели здесь офицером, а теперь вы приехали в штатском. После этого отступления они каждого готовы арестовать.
Я минуту раздумывал.
– В котором часу они собирались прийти?
– Утром. Точного часа не знаю.
– Что вы советуете делать?
Он положил шляпу в раковину умывальника. Она была очень мокрая, и вода все время стекала на пол.
– Если за вами ничего нет, то вам нечего опасаться. Но попасть под арест всегда неприятно – особенно теперь.
– Я не хочу попасть под арест.
– Тогда уезжайте в Швейцарию.
– Как?
– На моей лодке.
– На озере буря, – сказал я.
– Буря миновала. Волны еще есть, но вы справитесь.
– Когда нам ехать?
– Сейчас. Они могут прийти рано утром.
– А наши вещи?
– Уложите их. Пусть ваша леди одевается. Я позабочусь о вещах.
– Где вы будете?
– Я подожду здесь. Не нужно, чтоб меня видели в коридоре.
Я отворил дверь, прикрыл ее за собой и вошел в спальню. Кэтрин не спала.
– Что там такое, милый?
– Ничего, Кэт, – сказал я. – Хочешь сейчас одеться и ехать на лодке в Швейцарию?
– А ты хочешь?
– Нет, – сказал я. – Я хочу лечь опять в постель.
– Что случилось?
– Бармен говорит, что утром меня придут арестовать.
– А бармен в своем уме?
– Да.
– Тогда, пожалуйста, милый, одевайся поскорее, и сейчас же едем. – Она села на край постели. Она была еще сонная. – Это бармен там, в ванной?