— Приехали, — объявила она, поворачиваясь к сестрам. — Милости прошу, будете моими гостьями.
Сестры переглянулись и вышли из коляски. Все то же небо над головой, все та же река Лала перед ними, но все иное. Дом Финогеновых стоит будто на острове: ни перед ним, ни за ним, ни сбоку — ничего. Так задумал дед Финогенов, поддержал его Степан, отец Федора. Как объяснял сам Федор, они оставляли место для домов потомков Финогеновых, чтобы селились они друг с другом рядышком. Но пока что-то не выходит.
А здесь вдоль берега реки стоят дом к дому.
— Входите. — Севастьяна раскрыла перед сестрами дверь.
Они вошли в просторные сени, на них пахнуло свежестью — пахло березовыми вениками для бани, чем-то сладковатым, наверное, пирогами с вареньем из черной таежной смородины, подумала Мария, уже хорошо знакомая со здешними запахами. И еще — она поморщила нос, пытаясь найти название новому аромату, — солод. Да, ржаной солод, без которого квас не квас.
Севастьяна вела сестер по коридору долго, с поворотами, пока наконец не ввела в комнатку с белыми стенами, с двумя кроватями. Опрятную.
— Вот. Будете как мои старшие воспитанницы. — Она засмеялась.
Сестры вошли и сели у стола.
— А теперь вот вам письмо. Читайте.
Севастьяна выложила на стол тонкий лист бумаги.
Сестра молча прочли и отшатнулись от стола.
— Теперь поняли?
— Невероятно, — прошептала Мария.
— Выходит, они хотели нас украсть? — спросила Лиза.
— Заманить, а если не удастся, то и украсть, — подтвердила Севастьяна.
— Чтобы заставить Федора отказаться от наследства в пользу Павла, — проговорила Мария.
— Они пустили бы в дело и подложные бумаги на таможне. Тогда у него забрали бы весь груз и бригантину в придачу. Да еще предъявили бы ему штраф.
— Вы только почитайте, — заметила Лиза, — как грамотно составлено отказное письмо, которое предназначено для Федора. В обмен на то, что его ребенок будет в полной безопасности.
Севастьяна кивнула:
— Анисим, я вижу, мастер на это дело.
— Анисим? — Голос Марии прозвучал резко. — Тот самый, к которому уехала Анна?
— Да, дорогуша, тот самый.
— А как же Анна? Она ведь любит его. Она говорила, что он хочет на ней жениться.
— Хотел, пока надеялся через нее заманить вас к себе и спрятать.
— Что ты говоришь? Откуда…
— От нее самой. Это она примчалась утром во весь опор, после того как подслушала разговор Анисима и Павла.
— А где она сейчас? — спросила Лиза.
— Я отправила ее в участок.
— Зачем?
— Там есть один мой друг, хороший, не болтун. Я попросила, чтобы она ему рассказала все как есть. Чтобы он забрал негодяев и подержал у себя до нашего прихода.
— А мы туда тоже пойдем?
— Как же нам не повидаться с ними? Надо довести дело до самого конца. Неужели мы будем думать про них каждый Божий день? Мы должны изгнать их из города, чтобы никогда не натыкались на них наши глаза! — говорила с горячностью Севастьяна.
— А если нам… — начала одна сестра, барабаня тонкими пальчиками по бумаге, — если нам…
— Переписать своей рукой это письмо? — подхватила другая сестра. — Поменять в нем имена — Федора на Павла?
Севастьяна оторопело смотрела на молодых женщин. Потом ее лицо просветлело.
— Ага! Отказное письмецо составить. Мол, я, Павел Степанов Финогенов, отказываюсь от всяких претензий… Отныне и навсегда, что бы ни случилось…
— Вот именно!
— Тогда… Тогда мы еще одно составим! — Щеки Севастьяны заалели от азарта.
— А второе о чем? — подхватили сестры.
— У Анисима есть дом, верно?
— Верно.
— Так пускай-ка он отпишет его Софьюшке. Заморочил девочке сердце. Должна она хоть что-то получить.
— Молодец, Севастьяна! Бумагу! Перо!
Когда оба письма были совершенно готовы, оставалось заполучить подписи под ними.
Анна из участка заехала в дом Финогеновых, но сестер там не было. Она знала, что они могут быть только у Севастьяны, в ее воспитательном доме. К нему-то она сейчас и подкатила.
Анна почувствовала слабость в коленях, когда слезала с лошади. Может быть, это от скачки верхом в неудобном седле.
На миг она допустила: а если бы она не подслушала разговор Анисима и Павла или… забыла бы все, что слышала? Может, поймала бы свое счастье за хвост, которое ускользает от нее всю жизнь? Может, на самом деле Анисим женился бы на ней и взяли бы они к себе Софьюшку?
Радость на мгновение омыла душу Анны — знакомое чувство беспричинной радости, которая покидает в следующее мгновение бесследно. Потому что радость эта эфемерна, несбыточна. Ну какое счастье может состояться на несчастье других? Тем более что несчастье готовит тот, с кем ты надеешься найти свое собственное счастье. Человек, поняла за свою жизнь Анна, или приносит счастье, или лишает его напрочь. «Что, мало тебе было слез, — спросила она себя, — когда в Кукарке Анисим тебя бросил?»
Он даже не заплатил за те кружева, которые забрал с прилавка.
Она достала из кармана еще один кусок хлеба и мешочек с солью. Развязала и посыпала на хлеб.
— Бери, милая. — Анна, как утром, поднесла руку к лошадиным губам.
Лошадь не церемонилась, взяла угощение теплыми губами и большими влажными глазами одобрительно посмотрела на Анну. От этого взгляда она почувствовала покой в душе. Вот он, ответ на доброе дело. Как бы тебе ни было плохо, ты должен позаботиться о ближнем.
Что ж, она сделала то, что велела Севастьяна. Она рассказала в участке обо всем. Теперь можно входить в дом.
Когда Анна переступила порог комнаты, где сидели сестры и Севастьяна, все молча смотрели на нее. Глаза их были полны сочувствия и печали.
— Так он обещал на тебе жениться, верно, Анна? — спросила тихим голосом одна из сестер.
Анна почувствовала, как слезы, которые она сдерживала целый день, хлынули из глаз, как давно обещанный небом дождь.
— Да… И взять к нам Софьюшку…
— Негодяй! — сказала другая сестра. — Он обманул не только женщину, но и ребенка.
— Не одного, — неожиданно услышала Анна голос одной из сестер.
— Как это? — спросила в испуге Анна, вытирая слезы со щек рукавом синей кофты.
— Потому что ты беременна.
— О-откуда вы знаете? — прошептала Анна. Ее руки подлетели к губам. Так обычно женщины прикрывают рот, когда с губ готов сорваться крик. Говорят, женщины умеют кричать, как чайки. Криком, раздирающим душу, если позволить ему вылететь.
Но ни звука не сорвалось с Анниных губ. Только щеки побелели, а между бровями залегла морщинка. Тоненькая, как льняная нить кружев.
Потом ее лицо исказилось гримасой.
— Я думала… что мне счастье привалило. Я ведь уже знала Анисима. Он был моим первым… В Кукарке. Давно… — Потом она спохватилась: — В участке нас ждут! Сказали, их привезут с часу на час.
— А тех друзей, что окопались в лесу на озере? — поинтересовалась Севастьяна.
— Кто это? — спросила одна из сестер.
— Те, что должны были вас неусыпно сторожить. Им собирались объяснить, что это женщины Анисима и Павла, — сказала Севастьяна.
— Вот как? — возмутились сестры и рассмеялись. — Они бы горько пожалели об этом.
Рука одной из сестер нырнула в глубокий карман юбки. Через мгновение на столе лежал маленький пистолет.
Вторая сестра проделала то же самое. На столе теперь лежали пистолеты-близнецы.
— Это свадебный подарок нашей тетушки, — объяснили они в ответ на изумленный взгляд Севастьяны. — Жаль, не дожила она до того мига, когда смогла бы сама их вручить. Но наш отец исполнил ее волю. Хотя и осуждал свою сестру, — объяснили молодые женщины.
В комнате повисла тишина, потом раздался горький смех Анны:
— Если бы только они знали…
— А теперь послушайте все, как звучит письмо. — Сестра, которая держала в руке перо, призвала всех к вниманию. — «Я, Анисим Петров Финогенов, дарю моей дочери Софии свой дом близ города Лальска. Отдаю его на веки вечные в ее пользу. Подпись».
— Все как надо, — одобрила Севастьяна. — А ты, Анна, можешь там жить.
Анна изумленно молчала. Потом тихо сказала:
— Я бы взяла с собой Софьюшку. Чтобы привыкнуть к ней.
— Так ты хочешь ее забрать?
— Жаль мне ее, такая же обманутая душа, как и я.
— Хвалю, — оценила Севастьяна. — А что второе письмо? Зачтете?
— Все в точности так, как Павел написал про Федора, — засмеялась Мария.
— Тогда поехали. С Богом!
Женщины сели в коляску и помчались в участок.
Знакомый Севастьяны встретил их нежной улыбкой. Особенно ласково смотрел он на нее. Глаз не сводил.
— Дорогуша, мы с тобой оба исполняем долг перед городом. Так неужели я не помогу тебе в добром деле?
— Где они?
— А зачем вам их видеть? Давайте ваши бумаги. Они их мигом подмахнут. — Он подмигнул Севастьяне и удалился с бумагами. — Я их очень об этом попрошу.
Женщины сели на лавку; никого, кроме них, в участке не было, знакомец Севастьяны позаботился, сказал Анне, чтобы приезжали, как стемнеет.
Что ж, он был прав. Визит поздний, город лег спать, теперь не проснется до самого утра. Когда бумаги были подписаны и ручки дамам перецелованы — мужчина в чинах хотел бы поцеловать всего одну ручку, но пришлось ради этого поцеловать три лишних, — коляска покатила по улице вдоль реки.
В эту ночь в воспитательном доме долго и ярко горели свечи. Горели они радостным пламенем. Женщины праздновали свою победу. На столе кипел самовар, благоухало варенье в серебряных вазах, в пламени свечей подмигивали штофики со сладкими напитками.
— Как хорошо, что ты не взяла грех на душу, Анна. — Севастьяна посмотрела на нее. — Вот награда тебя и нашла.
— Анна, выходит, мы дороже отца твоего ребенка? — спрашивали сестры.
— Ребенок дороже всякого мужчины, — не задумываясь сказала Анна. — Я это поняла, когда сама понесла. А ребенок Федора Степановича разве чем-то виноват? Почему же они захотели сделать его наживкой, чтобы поймать кучу денег?