Самым необременительным для меня обязательством и делом было участие в работе редколлегии, поскольку являлось отдушиной в мире сухих формул. Благодаря работе в стенгазете, я перезнакомилась с сотрудниками всех лабораторий. Помимо лично написанных заметок и репортажей, очерков о сотрудниках, я также брала интервью у специалистов разного уровня. Меня знали все: от лаборантов до руководителей, и напомню, вся моя журналистская деятельность проходила тоже в рабочие часы.
Производственная структура машинного сектора походила на ту, с какой я столкнулась, придя в институт. В каждом коллективе имелись лидеры – «паровозики» группы или энтузиасты научных исследований. Они с полным правом подписались бы под известной фразой: «Я занимаюсь тем, что мне нравится, а мне еще за это платят». Такими «паровозиками» становились ведущие научные сотрудники: кандидаты и доктора наук, изредка начальники низового звена без степени. Они подбирали себе Ответственных помощников. Их роль была скромнее – помощники отвечали лишь за сегмент общей задачи, но кроме своей непосредственной работы руководили и небольшой группой рядовых исполнителей: инженеров, техников, лаборантов.
В роль Ответственного помощника теперь вписывалась и я, став промежуточным звеном между «паровозиком» и Безответственными исполнителями. Последняя «партия» составляла довольно многочисленную прослойку в ЦНИИ, и состав ее был весьма пестр. В нее попадали не только малоквалифицированные молодые специалисты, нацеленные на скорое увольнение, но также инженеры со стажем, давно махнувшие на свой профессиональный рост или изначально непригодные к научной работе и потому всем недовольные. Их девизом было второе популярное изречение эпохи: «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем». Сейчас бы эту группу, вероятно, назвали «офисный планктон».
Отвлекались на личные занятия сотрудники всех трех уровней. Однако ведущие специалисты отрывались от работы в исключительных случаях; безответственные валяли дурака постоянно, если рядом не было начальства; ну а среднее звено развлекалось периодически.
Вот как протекала жизнь внутри нашего машинного сектора в пору взлета моей инженерной карьеры, когда я вошла в «средний класс».
Я сидела в светлой комнате, на удобном месте, у окна. И стол у меня был удобный, новый и большой; на просторной столешнице стекло, и фотографии дочек под ним – все как у всех аборигенов ЦНИИ. А в ящиках стола не только бумаги и блокноты, но и всякие нужные предметы обихода: кружка, кипятильник, упаковка сахара, чайная заварка, баночка кофе, а также дорожный набор с нитками-иголками и набор косметики. И рядом, на стене веселая картинка – художество младшей дочки – мой личный мирок в стенах учреждения.
В комнате еще девять столов, развернутых так и этак. И вокруг каждого – своя планета. Что удивительно, в своих новых товарищах я обнаруживала типажи сотрудников из моей первой лаборатории.
Здесь тоже оказалась своя хозяйственная Люся – я сохраню за новой героиней то же имя, ввиду его прежней распространенности. Ее скарб в столе был так же основателен, как у Люси первой: две пары сменных туфель, опять клубки ниток для вязанья и начатое полотно изделия. Также у второй хозяйственной Люси имелась неискоренимая склонность к разведению цветов на рабочем месте. Ее стол находился у соседнего окна нашей угловой вместительной комнаты. Весь подоконник и половину столешницы занимали кактусы, фиалки и разросшиеся кустами папоротники. Ввиду постоянного размножения растений, она пыталась пристроить «зеленых друзей» на столы другим сотрудникам – хотя бы по одному горшочку. Эта Люся, худощавая, с русыми волосами, забранными в незамысловатый хвост, была молода, работала всего года два после института, но как бы перенимала эстафету у Люси первой. И пусть первая Люся работала техником, а наша новая – программистом, во всем остальном они были неотличимы.
Вторая Люся тоже занималась пересчитыванием чужих денег. Различалась их общественная нагрузка только нюансами. Если женщина-техник собирала профсоюзные взносы, то женщина-программист выдавала дважды в месяц зарплату сотрудникам, исполняя функции кассира. Тогда я впервые заметила, что людей можно объединять по сходству характеров, хотя узнала о типажах гораздо позже, уже получая третье, психологическое, образование.
Противоположностью программисту Люсе, кодировавшей программы по чужим алгоритмам, являлась умная Лариса, тоже молодой специалист. У нее было хобби – иностранные языки, и она поочередно то вникала в сложнейшие машинные программы, то читала романы на английском языке. Но программистом она была крепким, и потому чтение в рабочее время не снижало результативности ее работы. Между этими двумя девушками располагался стол инженера Чудикова, слегка расхлябанного и рассеянного. И хотя он заигрывал с каждой из них – сотрудницы были не замужем, и сам он холост – его попытки не увенчались успехом. Этот инженер походил на очкарика Шурика из советского фильма – вечный студент – но так близко, в жизни, я наблюдала этот типаж впервые.
В нашем коллективе мужчины составляли большинство, а потому даже для платонических влюбленностей дамы выбирали героев более романтичного облика или мужественного поведения. Одним из таких героев, прекрасным во всех отношениях – хорошо сложен, темная шевелюра, всегда свежая рубашка, галстук по моде, и умом не обделен, был программист Стасов – тот самый, что повстречался мне в день юбилея, спустя двадцать лет, в виде холеного бизнесмена. А тогда, молодым еще специалистом, он составлял программы для ЭВМ быстро и оригинально, будто записывал партию шахматной игры. Именно на него были направлены томные взгляды и хозяйственной Люси, и умной Ларисы, и других незамужних девушек. Но Стасов держался стойко, предпочитал разведенных женщин постарше, готовых согласиться и на легкие отношения, без заявки на брачные.
Слухи об интимных связях витали и в этой лаборатории, изредка я слышала обрывки каких-то пикантных историй, но конкретно о своей жизни никто мне не рассказывал, как когда-то Маринка. Придя на новое место уже тридцатилетней, после второго вуза и двух декретных отпусков, я оказалась взрослее группы недавних выпускников на пять-семь лет. И только через год перешла со всеми «на ты».
А среди сотрудников старшего поколения, называемых уже по имени-отчеству, выделялся ведущий инженер Курносов, непритязательной внешности, до чрезвычайности скромный. Тогда я впервые увидела человека, о котором говорят «программист от бога». Он нигде не учился программированию, институт окончил давно, когда слово «информатика» еще и не слышали, но имел инстинктивное программистское чутье. Он однако первым находил неполадки в программе, опережая любого программиста из молодежной команды, хотя новые ребята уже изучали в институтах информатику. Отличием Курносова было еще и «красноречие», которым позже, в 90-е, прославился премьер-министр Черномырдин. В остальном наш ведущий специалист уступал будущему прототипу: и по комплекции, по представительности. На нем был кургузый пиджачок, потертые лоснящиеся брюки. Нас не удивляло, что у Курносова был столь непритязательный вид, ведь у него была больная дочь, на лечение которой уходили почти все деньги из скромного инженерного бюджета. Где-нибудь в Штатах такой талантливый специалист-компьютерщик мог бы стать миллионером, но только не у нас. Достигнув должностного потолка для инженера, но не имея ученой степени, он не мог рассчитывать в ЦНИИ на повышение зарплаты.Обитали в комнате и еще сотрудники, но редко собирались здесь все. Только часть наших задач решалась за письменным столом, а много времени мы работали в машинном зале на ЭВМ. В одном лице совмещая операторов, исследователей, разработчиков. Машинный зал находился на другом этаже. Там мы чувствовали себя еще вольготнее, ведь чтобы начальнику войти в зал, ему требовалось набрать цифры кодового замка, потом дернуть за металлическое колечко, потянуть дверь. Это давало сотрудникам временной задел, чтобы скрыть следы занятий в посторонней сфере. Ладно еще, если то было создание пресловутых цифровых картин по мотивам Джоконд Леонардо да Винчи – их можно было создавать под прикрытием обычного программирования: поди там разберись в символьных кодах программы, картинка или формула расчета готовится для введения в машину. Но колода карт при игре в преферанс, раскиданная на письменном столе, разоблачала сама себя. Однако открываемый с заметным скрежетом и задержкой во времени цифровой замок позволял смести игральные карты в ящик стола, и разложить взамен их «полотенца» машинных распечаток, чтобы с невинным видом их разглядывать, когда войдет начальник.
Особое оживление наступало в секторе в преддверии праздничных дней: Нового Года и сдвоенного праздника чествования мужчин и женщин, разделенного двумя неделями в конце зимы. Интересными были не столько застолья, весьма аккуратные, сколько подготовка культурной программы. Однажды наши женщины принесли свои детские дошкольные фотографии – мужчинам предлагалось угадать в них нынешних сотрудниц. Отгадки давались в комплиментарной форме. Взглянув на мое фото в годовалом возрасте, Курносов воскликнул: «Большеглазая, черноглазая – конечно же, Галя!».
Сейчас мне такого комплимента уже не сделали бы, потому что мои глаза распахнуты уже не так широко. Все реже мир удивляет меня, но все чаще заставляет задуматься над его закономерностями. А тогда мои наблюдения за коллегами отражались в поздравлениях, сочиняемых для каждого индивидуально. У меня имелись и соавторы: умная Лариса и неотразимый плейбой Стасов. Вообще, писать поздравление группой веселее – есть с кем посмеяться. А поводы находились легко. Очень смешными получались черновые варианты: подмеченные черточки окарикатуривались и рифмовались. Здесь образ Фигаро являлся неисчерпаемым источником вдохновения, хотя и друг друга мы не щадили. Вволю отсмеявшись, авторы смягчали сатиру, переводили ее в юмористическое русло. Я тоже получала, причитающуюся мне порцию остроумия товарищей. Однажды коллеги написали мне на открытке такое пожелание: