Сейчас припоминаю, какие же насущные вопросы тогда волновали сотрудников? Вспомнила главный! Все отстаивали введение скользящего графика: вместо фиксированного часа начала рабочего дня желали установить двухчасовой интервал для прихода на работу с сохранением суммарного рабочего времени за день. То есть, раньше пришел, раньше ушел, а позже явился – задержись вечером.
Но это вопрос нашим Советом поднимется позже, а пока еще предстоит голосование. После тайной процедуры за меня отдают голоса 250 человек нашего Отделения, за моего конкурента-компьютерщика – 125. Прохожу я!
Всего было избрано в СТК девять человек: я – единственная в совете женщина. Потому на первом же собрании, где распределялись функции членов Совета, меня обрекли на пост секретаря, подавив мужским большинством. Мое желание войти в экономический блок осталось нашими низовыми демократами неуслышанным. Еще сильнее разочаровалась я в последующие месяцы.
Мне казалось, что нетрудно принять решение о скользящем графике работы – о нем я упомянула выше – или о предоставлении отпусков всем сотрудникам в летнее время, потому что научно-исследовательский процесс непрерывен только в голове – бумаги и отчеты вполне могут подождать до осени. И длительность командировок не превышала обычно месяца, то есть каждый сотрудник успел бы и погулять за наше короткое лето, и, в свой черед, выехать на испытания. Помню, как сама не единожды маялась в жарком июле, когда перегрева не выдерживали компьютеры; как сидела в унынье в душной комнате, листая опостылевший литературный журнал.
Но решение проблем рядовых сотрудников все время откладывалось, потому что остальные члены СТК без устали возвращались к оргвопросам, регламентирующим деятельность Совета. Я оказалась в совете белой вороной. И годы спустя вспоминаю те наши собрания, когда слышу по телевизору разговоры о тех или иных привилегиях, установленных для себя депутатами Госдумы!
Членам нашего общественного Совета привилегий не полагалось – от работы нас никто не освобождал – однако как цеплялись члены низового управленческого звена за свое место в Совете! Да простят меня поборники гендерного равноправия, но я думаю, что стремление хотя бы к минимальной власти свойственно именно мужчинам – напомню, кроме меня, все остальные были представителями сильного пола. Итак, на заседаниях – они проходили, между прочим, всегда в рабочее время – без конца мусолились вопросы типа: на какой срок избирать совет, и сколько раз повторно можно избираться отдельным членам. Первоначально установленный в примерном Положении двухлетний срок действия органа пытались сдвинуть к трем и даже четырем годам. Мой голос, призывающий к более частому обновлению Совета, опять остался в меньшинстве.
Мой опыт «хождения во власть» продолжался два года, до моего увольнения из ЦНИИ. И позволил мне сделать главный вывод: одиночка бессилен в любой властной структуре, даже на нижнем уровне. Не зря в Думе и в других органах создаются фракции и разрабатываются стратегии для продвижения тех или иных законопроектов.
В эти годы разговоров о гласности и перестройке первой перестроилась на новый лад бюрократия. Так, запомнилась массовая переаттестация сотрудников. Сама по себе аттестация, как форма оценки квалификации специалиста, известна давно, однако на волне «перестройки» модернизировались в модном русле. Мне, попавшей в ту пору административную струю, довелось побывать секретарем и аттестационной комиссии. Конечно же, впоследствии, я написала на эту тему сатирический рассказ, лишь слегка заострив ситуацию.
АТТЕСТАЦИЯ
Я вышла в коридор, и толпа бледных, испуганных сотрудников окружила меня.
– Ну, как там? Что спрашивают? Кто сегодня в комиссии?
Я холодно, как подобает секретарю, посмотрела поверх голов и объявила:
– Перерыв.
Инженеры и техники, на минуту успокоились, но тут же кольцо вокруг меня стало еще теснее. Я поняла, что аттестуемые меня не выпустят, пока не узнают подробности.
– Да, не волнуйтесь, – сказала я снисходительно. – Ни вопросы, ни, тем более, ответы, роли не играют.
Люди с недоумением переглянулись. И снова грозно потребовали от меня:
– Скажите, что спрашивают!
– Ну, ладно, – уступила я любопытным, – вначале комиссия поинтересуется, какие у вас недостатки?
– Отдельные! – хором выдохнули сотрудники.
– Верно, – похвалила я их. Обладатели отдельных недостатков чуть расступились, дав мне вздохнуть.
– А про успехи? – поинтересовался кто-то.
– Конкретно, нет. Это никому не интересно. Главное, рост. Спросят, как вы повышаете производительность труда.
– Как мы повышаем производительность труда? – повернулись все к инженеру без определенных занятий, профоргу Орлову.
– Раньше мы работали вяло, – бодро начал профорг, – потому что был застой,
– «застой», – лихорадочно конспектировали сотрудники.
– А теперь началась перестройка.
– Перестройка! – стройной речовкой пропели сослуживцы.
– Ну, а, напоследок, – разоткровенничалась я, – председатель улыбнется и спросит: «Какие будут пожелания к администрации?».
– Неужели? – усомнились некоторые.
– Честное слово! – поклялась я. – Можете говорить все, что в голову взбредет.
– А как лучше ответить? – озабоченно спросил Орлов. – Что комиссии больше нравится?
– А ей все равно, – устало сказала я. – Комиссия, ведь, ничего не решает. Все заранее расписано: кому разряд повысить, кого наказать, кого к награде представить.
– Как? И перестройка ее не коснулась? – обрадовался профорг.
– Почему же? Есть изменения, – охладила я его восторг, – интенсификация. Прежде комиссия десять человек в месяц пропускала, а теперь полсотни в день прогоняет.
Дверь конференц-зала, где заседала комиссия распахнулась, и на пороге появился оживленный председатель.
– Продолжим работу, товарищи. Кто следующий?
Очередная аттестуемая единица, понурив голову, направилась к столу, покрытому красным кумачом.
От той аттестационной эпопеи сегодня в моей памяти остался лишь один фактический эпизод. За столом, перед комиссией, сидел ведущий научный сотрудник, кандидат наук, квалифицированный специалист, известный своей добросовестностью и результативностью исследований. Ему задали вопрос, который на той аттестации задавали всем:
– Как вы, теперь, интенсифицируете свой труд с учетом перестройки?
Он ответил:
– Мне перестраиваться нечего, я всегда работал с полной отдачей.
Я знала этого человека давно как настоящего работоголика, из тех, кого я назвала выше «паровозиками» исследовательских групп. Но я не имела права голоса при аттестации, я только фиксировала происходящее, вела протокол собрания. Оценивали сотрудников начальники разных лабораторий, и им ответ гордеца не понравился. И, хотя он остался на своей должности, но получил нечто вроде взыскания. Ему было рекомендовано – это внесли в протокол – подумать об интенсификации труда, стоящей на тот момент на повестке дня партии.
Несмотря на перестроечную риторику еще сохранялся знак равенства между партийными решениями и постановлениями государства. Да и руководитель Советского Союза того периода в начале своего правления назывался Генеральным Секретарем компартии, а вовсе не Президентом.
Но уже появились силы, выступающие против монопольного права коммунистов на управление государством. Это право было закреплено в 6-й статье Конституции СССР, и теперь широко обсуждался вопрос об отмене этой статьи.
Все дискуссии на верхах находили резонанс и среди сотрудников нашей лаборатории. Обозначилась граница в умонастроениях. Большинство научных работников одобряло отмену этой статьи, означающей переход к многопартийной системе. Другие стояли за реформацию социализма в рамках прежней системы.
В государственных и ведомственных газетах тоже стал заметен, как тогда говорили, плюрализм мнений. Публиковались статьи представителей разных профессий, и вдруг резко возросла потребность в журналистах. Газеты писали на своих страницах объявления, что им требуются репортеры. Приглашались люди, даже не имеющие журналистского образования. Чтобы быть ближе к литературному труду, я тоже стала подыскивать варианты работы в газете. И была готова согласиться на меньшую оплату! Так хотелось, пусть уже и в зрелом возрасте, реализовать мечты детства.
Летом 91 года решение было принято. Получена согласительная бумага от редакции многотиражной газеты научно-производственного объединения «Ленинец», чтобы уволиться с переводом, что позволяло сохранить непрерывность стажа, дающая определенные льготы при оплате больничного листа или назначении пенсии. Меня знали в этой газете как постоянного автора сатирических рассказов, а там как раз требовался пишущий человек. Отложив последний шаг – увольнение – на послеотпускное время, мы с младшей дочерью-школьницей уезжаем отдыхать к моим друзьям в Тамбов. Старшая дочь – уже студентка, на практике в Латвии, а муж остается в городе, работает – у него в тот год нет летнего отпуска.
День августовского путча застает меня накануне отъезда из Тамбова. В телевизоре – «Танец маленьких лебедей» из балета Чайковского. В газетах печатается Постановление временного правительства о введении чрезвычайного положения в стране, содержащее ряд обескураживающих пунктов [5] .
Особенно меня опечалил пункт о запрете увольнения по собственному желанию на предстоящие шесть месяцев – рушится моя личная мечта о журналистской работе. Впрочем, и другие пункты насторожили.
Однако спонтанный путч вскоре ликвидируется, все возвращается на свою стезю. Но развал экономики продолжается, и даже подстегнут случившимся. В сентябре, прежде чем подать заявление об увольнении, уточняю свои позиции в многотиражке и узнаю, что за два месяца и там произошли перемены. Что сама газета, как и содержащее ее предприятие, дышат на ладан, что теперь им новые сотрудники не нужны, поскольку и старые не получают зарплату.