Мою первую школу давно закрыли. Ныне в этом здании по каналу Грибоедова, дом номер 83, теснятся важные учреждения: Жилкомсервис Адмиралтейского района и Общественная приемная представителя президента. Когда я бегала в первый класс, был жив «вождь народов», а слово «президент» – его я узнала позднее – ассоциировалось со словами «капиталисты», «империалисты» и «американская военщина». Думала ли я тогда, что капитализм придет и на мою улицу! Однако он пришел туда, когда меня там не стало.
Пешеходного деревянного мостика, по ступенькам которого прыгала пионерка с красным галстуком на шее, давно нет. Наступила эра скоростей и автомашин, и на месте прежнего шаткого сооружения появился крепкий стальной мост для проезда автомобилей. Я тоже уже не прыгала, даже просто ходить пешком стала реже, норовя воспользоваться транспортом, поскольку расширился ареал моих передвижений.
В девятом классе я начала учиться в другой школе, номер 211, потому что вышло хрущевское постановление «О связи школы с жизнью». Мою школу усекли на два старших класса, зато в округе появились «политехнические» одиннадцатилетки – их укрупнили на манер колледжей. В «одиннадцатилетках» не было малышей – только девятые-одиннадцатые классы, по шесть-восемь штук на потоке. Дважды в неделю было обучение ремеслу – я обучалась престижной в те годы профессии «радиоэлектромонтажник».
Теперь я ездила в школу на трамвае до Гороховой улицы (тогда она называлась улицей Дзержинского). Учителя в этой школе были замечательные, среди них много мужчин-фронтовиков. При том, что многие ученики росли без отцов (и я тоже), – фактор немаловажный. Однако дружба с новыми одноклассниками сложилась не сразу: пятнадцать лет – не лучшее время, чтобы заводить новые связи. Чуть раньше или двумя-тремя годами позже – совсем иное дело! А на тот момент масса новых ровесников ошеломила меня, зажала, задавила такую робкую единицу, как я. Не имея возможности самовыразиться в среде «чужаков», я все чаще выражала себя в стихах и рассказах. Переход в эту школу углубил мой интерес к литературе и творчеству.
Почти сразу после получения мною аттестата эксперимент с политехническими школами закончился. Моя школа вновь стала десятилеткой, но с физико-математическим уклоном, ведь эти науки давались углубленно и в годы моей учебы. И – интересный факт: трамвай номер 36, что довозил меня до самой школы, сократил свой маршрут, отрезав три мои остановки, которые я проезжала ежедневно. А вскоре на Казанской улице (тогда улице Плеханова) и вовсе сняли рельсы. Однако Фонарный переулок, ставший кольцом маршрута, находился недалеко от моего дома, и в противоположном направлении дребезжащий вагончик еще несколько лет возил меня в «Корабелку», в институт на площади Репина.
А теперь о том, как я обнаружила, что живу в центре красивейшего из городов мира. Долгое время моим городом являлась моя улочка и прилегающее к ней малое пространство. А в большой мир меня выводили три моста. Я уже описала и тот основательный, что вел к храму, и другой, пешеходный, по которому ходила в две мои школы. Петербург славен количеством рек и каналов, и своими мостами.
И самое романтичное сооружений такого рода – это пешеходный Львиный мостик, перекинутый через все тот же канал. Он находится на крутом изгибе водного русла в створе двух малых улочек и виден с разных ракурсов. Четыре могучих льва, поджав хвосты, восседают на четырех его углах. Они держат в пасти железные ванты, отчего кажется, что мостик покачивается. Но это иллюзия: он твердо держится на опорах, даже не вздрогнет под ногами редких в этом заповедном уголке города прохожих.
Львиный мостик – моя первая волнующая любовь к неодушевленному архитектурному объекту. Минуя его я попадала на Театральную площадь, а там Консерватория, театр оперы и балета им. Кирова, чуть дальше, еще за одним мостиком находился ныне уже снесенный Дворец Культуры 1-ой Пятилетки. Если в Консерваторию и театр я ходила зрителем, как в музей, то в ДК освоилась по-домашнему. Занималась в кружке декламации – читала стихи, училась танцевать.
На месте снесенного здания ДК теперь выстроена вторая сцена Мариинского театра. Полумистическая синхрония продолжается, ведь я давно не танцую, и к декламации охладела, зато по-прежнему люблю иной раз насладиться божественными картинами балета и звучанием оперных голосов. Так что и это обновление – для меня!
Но вернусь ко времени моих первых зим, когда я еще каталась на санках. Тогда я ежедневно пробегала Львиным мостиком, чтобы попасть в Солдатский садик (название прижилось из-за примыкающего к саду с одной стороны военного училища и казарм). Достопримечательностью этого уютного сада была огромная гора – зимой становящаяся снежной горой. Именно на ней и с нее и катались дети. Сейчас думаю, что гора – это засыпанное грунтом бомбоубежище, относящееся к владениям училища.
Когда наступали весенние дни, и снег таял, тогда в нас просыпались исследовательские инстинкты. Преодолеть глухой кирпичный забор казармы в три человеческих роста не представлялось возможным, зато с другой стороны сада имелись тоже привлекающие наши внимание красивые ажурные чугунные ворота, ведущие уже в следующий двор, где через извилистые звенья ворот можно было разглядеть красивое здание Юсуповского дворца. Тогда в нем располагался Дом Учителя, а ворота всегда были на замке. Но наши маленькие детские фигурки просачивались между прутьями ограды, как намыленные, и оказывались там, где быть запрещено, на «княжеском» дворе. Смотреть там было нечего, какие-то хозяйственные нагромождения, одна-две машины, дворницкий скарб. Из этого двора можно было снова вернуться на наши улицы, в обход сада, но притягивали снова таинственные служебные двери учреждения. Обычно мы гуляли две-три подружки, а потому, подталкивая друг друга, однажды открыли эти двери.
Тетенька, находящаяся в вестибюле, нас не стала ругать за вторжение, напротив, предложила записаться в детскую библиотеку – вполне своевременное предложение для восьмилетних девочек. А на улицу вывела нас через противоположный парадный подъезд. И мы оказались теперь на набережной Мойки – загадочной реки, с красивейшим ограждением, и главное, буквально в центральной части города.
Мир для меня не просто раздвинулся, а взорвался! Я волшебным образом очутилась внутри открыточных видов города: Исаакиевская площадь, Медный всадник и – пройти совсем чуть-чуть – взгляду открылась бескрайняя ширь Невы, закованная в гранит. Эти чудные места я не смею присваивать: они принадлежат всем. Но и мне тоже. Они так же выглядят и сейчас, и в них навсегда прописалось мое детское изумление красотой мира.
2. Далее – вездеЯ закончила Корабелку – главное здание института находилось на Лоцманской улице, в историческом районе, получившем название Коломна. Географически это место примыкает к моему «родному» району, а за ним и вовсе город заканчивается – далее простирается гладь Финского залива. На залив я смотрела со стапеля Адмиралтейского завода, где проходила практику. Впереди, за горизонтом простиралась вся жизнь, но то, что находится за линией, отделяющей небо от земли, со стапеля не увидишь – надо выходить в море.
Вооружившись лоцманскими картами – знаниями, полученными в институте – я вышла в большую жизнь. Одновременно случился и второй любопытный казус, связанный с моим трамваем. Когда я перестала ездить на нем в институт, из нашего микрорайона трамвай убрали вообще (маршрут и рельсы на участке «Театральная площадь – Фонарный переулок» сняли в семидесятые годы).Уже много лет я живу в районе Парка Победы, в южной части города, выстроенной в послевоенные годы. Но прежде чем описать, каким мистическим образом развиваются наши отношения с этим местом, завершу историю моих Подьяческих.
Эпизодически мне приходится бывать в местах, где прошли мои детские и юношеские годы. С удивлением я наблюдаю, как старые учреждения «подстраиваются» под мои новые потребности, хотя я давно не живу здесь.
В девяностых годах стали открываться всевозможные центры духовных знаний. И я записалась в один из них, прослушала курс лекций экстрасенсорики и парапсихологии – предметы, прежде недоступные по идеологическим соображениям. Курсы читались (не поверите!) в доме номер 1 по Средней Подьяческой улице. Здесь и ныне находится Гуманитарный центр.
В том здании, где когда-то собирали пианино, а позднее работницы шили лифчики, теперь читал лекции питерский исследователь в области экстрасенсорного восприятия – физик Вадим Поляков. Впервые я услышала о том, что мысли материальны и, следовательно, могут быть зафиксированы прибором. И убедилась на опытах, что металлическая рамка – неплохой инструмент как для поиска подземных источников воды, так и для оценки состояния среды. А понятия «биополе», «интуиция», «подсознание» подтолкнуло меня впоследствии к изучению психоанализа.
В старинный особняк напротив Гуманитарного центра тоже нынче вселились новые организации (судостроительное бюро закрыли примерно в то время, когда и я перестала заниматься корабельными науками). Читаю таблички: «Инвестиционная палата», «Центр ресурсов администрации Санкт-Петербурга». Пока не приложу ума, как связать это с моей жизнью, о каких ресурсах идет речь, финансовые мне пока не светят. И только творческое вдохновение может сослужить для меня роль инвестиций.Когда я переехала к Парку Победы, облако эзотерических связей продолжало кружить надо мной. В середине семидесятых, когда я поселилась там, я обнаружила, что напротив моих окон, прямо в парке, находится скромное двухэтажное здание – в нем размещался родильный дом. Через год с небольшим я родила в этом роддоме замечательную девочку. А еще через несколько месяцев этот роддом был закрыт, а в здание переехали органы управления – мне к тому времени предстояло оформлять дочку в ясли…
И другие приятные мелочи украшали мою жизнь. Так площадка аттракционов находилась почти напротив дома: пока дети маленькие – это благо. Они с удовольствием бежали в павильон кривых зеркал, чтобы посмотреть на себя в новом облике. Им ведь предстояло в жизни примерить на себя множество разных ролей. Карусели, качели – тоже хорошо! Но знали бы вы, какой шум, какая громкая музыка сопровождали это веселье. К счастью, едва мои детишки повзрослели, площадку развлечений перенесли в дальний от нас угол парка. Там гремящие децибелы уже не мешали никому, поскольку поблизости вообще не было жилых домов.