Пост охраны я миновал еще в обличье Бориса Аркадьевича, но секьюрити Олигарха уже успели связаться с ментурой, и в районе шло развертывание оперативного плана «Перехват-Центр» – выход с территории больницы был заблокирован. Мышеловка захлопнулась. Попросить у Бориса Аркадьевича его документы я как-то не догадался, а с моими собственными я далеко не уйду…
…Не суетиться, не останавливаться. Ох, как же это нелегко! Тем не менее я со средней скоростью в меру озабоченного медработника среднего звена неторопливо двинулся в глубь больничного двора. А навстречу мне в той же манере двигался… детский доктор Борис Аркадьевич собственной персоной! Но он даже не взглянул в мою сторону, мерным шагом следуя в корпус.
Так… Какие-то кладовые, приемный покой… Не то. Вон там, в тупичке, отдельное одноэтажное строение, около него небольшая кучка людей и два автобуса… Морг. Медленно, склонив голову, подхожу к стоящим у крыльца, медленно поднимаюсь по ступенькам. У входа заплаканная женщина в черном платке протягивает мне четыре гвоздички. Беру, прохожу, становлюсь не слишком далеко и не слишком близко среди печальных, хлюпающих родственников. Их немного… Несколько хмурых ребятишек, у детского гробика рыдает мать. Чувствую, что у меня наворачивают слезы – нервы сдали…
Через десять минут гроб медленно выносят, ставят на постамент в одном из автобусов, я сажусь во второй автобус – к самым близким родственникам я не отношусь. В автобусе тихие разговоры – девочка, такая была красавица и послушная, не то что иные… Сбила машина, в сознание не приходила…
Дети в первом автобусе. Наверное, и учительница с ними, если пришла. Бормочу что-то о том, что я физрук из школы…
Медленно проезжаем по аллее к дальнему выезду с территории больницы. Случайно замечаю в окне – трое охранников волокут куда-то знакомую тощую фигуру – скрюченную, руки заломлены, очков, насколько можно разглядеть, нет… Один из секьюрити, демонстрируя «профессионализм», периодически поддает влекомому на расправу пленнику по ногам. Орлы ощипанные, вот и все, что вы умеете…
Прости меня, Борис Аркадьевич. Тебе, конечно, нехорошо сейчас. Но в конце концов эти придурки во всем разберутся и, может быть, даже извинятся перед тобой…
На выезде с территории охранник заглянул в автобус, спросил, нет ли посторонних, и удовлетворился угрюмым молчанием пассажиров. Как все буднично, даже лопатки не холодит… На кладбище я отстал от процессии и на городском транспорте вернулся домой.
Иван и Оля-Леля ждали меня с нетерпением, но нетерпение в данном случае канализировалось в другой вид энергии – они смогли оторваться друг от друга только минут через двадцать после того, как я постучал в их комнату – чисто символически, так как дверь они закрывать не стали.
Иван выглядел совершенно измотанным, у него слипались глаза, а вот Оля-Леля была свеженькая и розовая, глазки сияют, как у кошечки, лизнувшей сметаны, – ее нетерпение явно не было удовлетворено до конца.
Мы обменялись сообщениями о том, что и у них, и у меня все в норме, дружно сошлись на том, что утро вечера мудренее и что о «предстоящей» акции следует поговорить завтра с утра, не откладывая. При этом Иван усиленно мне подмигивал – с трудом разлепляя смыкающиеся веки…
Я был в прострации. Неужели Мила права? Ну разве может человек, так явно забывший все на свете в объятиях первой встречной девчонки с кукольной наружностью, планировать подлое убийство своего старшего напарника?
… – Хочу лечь пораньше, завтра у меня трудный день, и надо выспаться как следует.
– Да, Оль, мне тоже надо будет выспаться, так что, подруга, мы с тобой сейчас попрощаемся, и ты поедешь домой, да? А завтра созвонимся…
…Первый час. Я лежу на тахте, на мне – кевларовая «рубашка», поверх – ночная футболка. Я лежу, раскрывшись, одеяло сбито ниже пояса, голова полуприкрыта подушкой и руками. Я часто сплю в этой позе, и Иван это знает. Надо мной ночник, он освещает грудь, голова – в тени. Это я на всякий случай «устроил так, чтобы стреляли не в голову». Психологический этюд: стреляют в ту часть мишени, которая видна. Риск, конечно…
Не знаю почему, но спать не хочется. Сегодняшняя ночь расставит все по местам. Если Мила права, то Иван знал, что заказ мною выполнен, и будет делать свою часть работы этой ночью или рано утром. А если ночь пройдет спокойно – ну что ж, утро вечера мудренее.
…Еле слышно тикает будильник. Темно, контуры предметов только угадываются. Наверное, уже часа три. Иван небось дрыхнет без задних ног после трудов праведных. И Оля-Леля сопит. И снится ей миленок Ванечка. И Катя, которая Екатерина Третья, спит безмятежно, лицо спокойное, и ей никто не снится. И Мила, старлей Ми…
Меня вдруг окатывает озноб: дверь приоткрыта, в проеме – темный силуэт. Рука медленно поднимается… Фредди Крюгер?!
Подавив готовый вырваться крик, кладу палец на кнопку пульта, лежащего в ладони, и в ту же секунду – два страшных толчка бьют по ребрам против сердца, и одновременно – две вспышки и два негромких, шепелявых хлопка. Пальцы жмут на кнопку неосознанно, просто как реакция на удары, на груди у меня что-то дважды чпокает…
– Ну как, все в порядке? – звучит вдруг тихий, писклявый, но спокойный голосок Лели-Оли. О господи, эта писька здесь! Неужели он посвятил ее во всю эту гнусь?!
– Полный порядок, Ольгуня! Можешь убедиться сама… – Голос Ивана тоже вполне нормальный. М-да… Моя школа.
Слышу мягкие шаги – Леля-Оля идет полюбоваться на мою остывающую тушу.
– Молодец! – В ее тонком голоске – ласка и удовлетворение. – Теперь ты у меня еще и богат, как Крез…
Вот оно что! Теперь мне все понятно – мой работодатель сумел обработать Ивана через эту кругложопую белесую дрянь. Эх, Ваня… Неужели мне теперь придется валить вас обоих? «Возле церкви в одной могиле влюбленных похоронили» – так, кажется, пелось в одной старинной песенке. Но другого выхода, похоже, у меня нет.
– Спасибо, Ванечка… – тихо произносит Оля, и в ту же секунду я слышу негромкий глухой хлопок – и мягкий стук падающего тела.
Не двигаясь, скашиваю приоткрытый левый глаз. Иван лежит на боку, в руке – «пушка» с глушителем, под головой смутно видно расплывающееся темное пятно. Оленька стоит над ним, в левой руке ее тоже нечто с глушителем, только покороче. А девица-то не промах, в буквальном смысле!
Она выпрямляется и, подняв оружие на уровень моей головы, медленно идет ко мне – шаг, второй… Девочка Оля хочет лично удостовериться в моей бездыханности. А также доделать Ванину работу – контрольный выстрел… Моя правая под подушкой сжимает рукоятку «вальтера»… Но я опоздал.
…Девочка упала некрасиво – левая нога вывернута, ночнушка задралась, прядь обесцвеченных волос растрепалась по лицу…
Стрелял Иван. Я скатился с тахты, подбежал, включил свет…
Иван глядел мне в глаза, губы его шевелились, но говорить он не мог – горло было разворочено, хлюпало и страшно пузырилось розовым, лужа крови под ним расползалась на глазах. Я в оцепенении смотрел на его судороги… Через несколько секунд он затих, искаженное лицо разгладилось. Прощай, напарник, прощай, предатель…
…Оля-Леля умерла сразу, пуля попала в позвоночник между лопатками – мгновенный паралич дыхания.
Я сидел на кухне. Стакан водки прошел как вода из-под крана, даже озноб не прекратился. Ну и нервы стали, как у барышни. Какой же я, на хер, профессионал? Пить надо меньше, дорогой товарищ… А если серьезно, то не в выпивке, конечно, дело. Пью я мало и редко. Просто профессия моя относится к числу вредных для здоровья, и долгожителей среди нас нет. Видно, мой ресурс уже подходит к концу.
Так, на этот раз поле битвы осталось за мной. Победителю положено разобраться с трофеями.
Еще раз подходить к трупам я не стал, а прошел в гнездышко сладкой парочки, только что угробившей друг друга. Разбросанная одежда, мой мобильник – куда это они звонили, интересно? Уж не заказчику ли? Очень может быть.
Я посмотрел на определитель номера. Ничего.
Дорожная сумка Ивана, сумочка Ольги. Это мне не нужно. На столе – толстый пакет из плотной бумаги. Из него, как я и ожидал, торчат пачки баксов. Интересно, сколько там. Протягиваю руку…
Стоп. Перед глазами возникла картина – удаляющийся «жигуль» с покалеченными кавказцами вдруг подпрыгивает и разлетается на части… Не может быть, чтобы мой (как оказалось, и Ванин, и Олин тоже) оловянноокий «опекун» не запрограммировал очередную пакость. Например, пакет, взрывающийся, как только его вскрывают. Но пакет уже вскрыт, и возглас Оли-Лели о том, что Иван теперь богат, как Крез, наводит на мысль о том, что содержимое пакета было тщательно изучено.
Внимательно осматриваю пакет, не трогая его. Никаких ниточек и проводков не видать. Наконец, осмелев, беру его в руки, осторожно, одну за другой, вынимаю пачки.
Тридцать тысяч. Маловато даже для аванса. Подешевели нынче вальщики… Обидно.
Складываю пачки в свою маленькую наплечную сумку, добавляю еще почти столько же своих – весь мой капитал.
До утра оставалось еще часа два, и я прилег – надо было расслабиться и спокойно решить, как жить дальше. Исчезнуть? Теперь это проще, в моей судьбе заинтересован только Ледовский (так я думал тогда), и у меня были веские основания считать, что ликвидация А.Чехова – сейчас все же не главная его забота.
Но если я уйду на дно, то всю оставшуюся жизнь буду считать себя трусливым зайцем. И потом, это просто несправедливо. Неэтично. Нечестно и непорядочно, в конце концов! Вальщик – тоже человек! Как это у классиков: подряжались? Подряжались. Работа сделана? Сделана. В срок? В срок. Качественно? Да, на уровне мировых стандартов! Значит, плати, как договаривались.
А потом, если без шуток, мне было западло спустить этому хмырю его подлости. Ну ладно, ты – один из воротил крупной мафиозной структуры, или «фирмы», или как вы там себя называете. По решению вышестоящего начальства «фирмы» ты организовал устранение своего патрона. Это – ваши заморочки. Но зачем топить Елену, взрывать грузин, совращать Ивана, насылать на него эту двуличную стерву Лелю да еще и плохо поступать со мной? Это – перебор. Так только козлы поступают. И стерпеть такое – просто аморально. Зло должно быть наказано! Я вступаю на тропу войны с тобой и т