Старик был неплохим, в сущности, типом, тем более что он не делал ничего дурного. Сейчас этот человек всего лишь пытался спасти свою жизнь, что естественно для любого. Во всяком случае он достойно держался, не умолял пощадить его и не рыдал.
— Все с тобой понятно — тебя не купишь, — со вздохом подытожил он. — Ты не похож на эту свинью — моего зятя. Ты ведь из тех, кто всегда держит свое слово, так? А ведь теперь уже ни на кого нельзя полагаться, никому нельзя верить на слово, оно потеряло всякую цену.
Медведь молча доел круассан и допил до последней капли свой кофе. Потом закинул руку за спину, достал оружие, массивный пистолет ТТ, и положил его на стол.
— Ух ты! — восхитился старик. — Давненько я не видел такого. Он твой, товарищ?
Медведь молча смотрел на него.
— У меня был такой, когда я служил в армии. Можешь выполнить одну мою просьбу? — Он запнулся было, но продолжил, хотя Медведь не ответил: — Не хочу, чтобы меня нашли в таком виде. Я могу хотя бы одеться? — Он встал, придерживая полотенце рукой. — Мои вещи в спальне.
— Я тебя одену потом, — пообещал Медведь. — Даю слово.
Старик, все так же держа рукой полотенце, подошел к стеклянной стене. Стоя спиной к Медведю, он продолжал что-то говорить. Тот взял со стола пистолет правой рукой и поднялся, прихватив с дивана одну из подушек. Синюю и очень мягкую.
А старик все рассказывал:
— …Я многое повидал, товарищ, я прожил интересную, полную приключений жизнь. Я помню старые добрые времена расцвета моей родины, я познал любовь прекрасных женщин. Только вот с дочерью мне не повезло, а этот проклятый итальяшка…
Медведь не дал ему закончить, он приблизился сзади, приложил подушку к голове и нажал на курок, не забыв прикинуть угол выстрела так, чтобы пуля не пробила стекло. Тело старика кулем упало на пол, и лежавший там ковер начал стремительно напитываться кровью. Убийца прошел через гостиную и толкнул дверь ванной комнаты. Она была наполнена паром. Девушка отдернула шторку, демонстрируя мокрое, порозовевшее от горячей воды тело. Теперь она казалась напуганной.
— Что… что ты хочешь? — только и смогла выдавить из себя она, тщетно пытаясь улыбнуться. — Что ты сделаешь со мной?
Русский выстрелил дважды, постоял немного, наблюдая, как все еще текущая из душа вода окрашивается затем в алый цвет. Потом пошел в спальню и аккуратно собрал с пола барахло старика, чтобы одеть труп.
Телефон снова зазвонил, Медведь немного подождал и поднял трубку только после третьего звонка. На том конце послышался все прежний голос:
— Это ты, Медведь?
— А кто еще здесь может быть?
Он все так же валялся в постели, практически в той же позе, что и раньше. Лежал на спине, уперев взгляд в потолок, не в силах заставить себя подняться, выйти на улицу и спуститься в пивную Пепе Мартина. Медведь представил себе Алексиса, сидящего за своим рабочим столом у телефона, защищенного от прослушивания. Такую игрушку он смог достать через израильтян. Ненавистный голос шефа впивался в мозг.
— Ладно, послушай, я тут подумал. Знаешь… мне кажется, это будет… я думаю, будет нормально, если в этот раз я предложу тебе три лимона. Идет?
Медведь так и видел, как тот сидит, заложив ногу за ногу, откинувшись на спинку эргономичного кресла. Когда речь заходила о нем, о Медведе, Алексис обычно говорил: «Это настоящее животное, русский зверь, можно сказать, недочеловек. Мы вместе служили в Афганистане». Медведь случайно услышал один раз, как тот рассказывает о нем очередному клиенту, не зная, что «настоящее животное» находится неподалеку. Русский зверь!
— Три миллиона, хорошо. Что еще?
— Ты должен отправиться в Мадрид. На тебя уже зарезервирован номер в отеле под названием «Виктория», который находится на площади Санта-Ана. Ты запомнил? А документы и деньги я вышлю тебе как обычно. Понятно?
— Да, понятно. И кто же на этот раз?
— Потом узнаешь.
Прежде чем повесить трубку, Медведь услышал:
— Это займет у тебя пять минут, не более.
Глава 10
В одиннадцать утра, чисто выбритый и одетый в свой обычный костюм, я подошел к Элене, сидящей за столиком у окна в углу полупустого зала на верхнем этаже кондитерской «Мальоркина». Она прикрыла лицо рукой и казалась погруженной в книгу, которую читала, поставив локти на стол. Элена была одета в черное летнее платье и успела отлично загореть. Темные волосы, подстриженные короче, чем я помнил, оставляли открытой шею. Мы не виделись пять лет.
Я прошел к ней через пустое помещение, и она наконец заметила мое присутствие, оторвала взгляд от книги и резко ее захлопнула. Черты ее лица как-то заострились, сильнее выступили скулы. Под глазами залегли большие черные круги.
Я сел напротив. Некоторое время мы молчали.
— Так-так… Значит, ты хотел поговорить со мной, да? И о чем же?
В дверях показался официант, он медленно приближался к столу. Это был пожилой мужчина.
— Черный кофе, пожалуйста, — сказал я, прежде чем он подошел ближе.
Он молча кивнул и повернул обратно.
— О твоей дочери, Элена.
— И ты полагаешь, что я буду с тобой разговаривать после всего того, что ты нам сделал?
— Да, полагаю.
— Ах, ты полагаешь?!
Она откинулась назад, словно хотела рассмотреть меня под другим углом. Я в ответ разглядывал ее. Казалось, на лицо Элены пала темная пелена, оно погасло. Перед ней стояла пустая чашка и тарелочка с недоеденным неаполитанским пирожным. Я молчал, а она опустила глаза и провела рукой по краю стола, словно сметая крошки. Пробивающиеся через огромное окно солнечные лучи рисовали на ее лице причудливые полосы.
Неожиданно Элена заговорила, все так же глядя в скатерть:
— Знаешь, что я скажу? Мы не созданы для того, чтобы пережить собственных детей. Боже мой, я никогда не думала… даже в самом страшном сне не могла себе представить, что мне придется хоронить Лидию. Это… это чудовищно! Но ты… ты не можешь этого знать, у тебя ведь нет детей, да и вообще мужчины… то есть я так думаю, что у мужчин немного другое к этому отношение. Отец Лидии погиб в автокатастрофе около пяти лет назад. — Она наконец подняла лицо и посмотрела прямо на меня. — Я ненавижу тебя, Тони, ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя ненавижу. — Элена неожиданно улыбнулась. — Думаю, именно поэтому я и согласилась встретиться с тобой. Ты и твой дружок Дельфоро… — Она помотала головой. — Эта грязная свинья, подлый убийца, сукин сын… Ты знаешь, что я была знакома с ним? Он приходил… приходил к нам домой, когда она училась у него, такой представительный, самодовольный до тошноты, такой нелепый… Ведь этот идиот считал себя новым Исааком Бабелем… А сам писал всякую дешевку. Сочинитель из самых захудалых…
Задохнувшись от злости, она быстро прикрыла лицо руками.
— Ты мне дашь возможность сказать?
— Сказать… сказать… Валяй, мы все равно проводим всю свою жизнь в болтовне.
— Успокойся и выслушай меня. Я работаю на Матоса, адвоката.
Я сделал паузу, чтобы убедиться, что до нее доходят мои слова. Элена молчала, впившись в мое лицо своими огромными темно-зелеными глазами. Я помнил время, когда эти глаза были совсем близко, время, когда эта женщина лежала в моих объятиях и шептала слова любви. Тогда я ей почти верил.
— Я хочу, чтобы ты знала: Матос передал мне фотокопию дневника твоей дочери, там написано, что однажды ночью я засунул руку ей под одеяло. Это абсурд, Элена, абсурд, с какой стороны ни посмотри. Если ты помнишь то, что там было написано, то можешь сама убедиться, что она меня не видела, подумала, что это именно я, и, естественно, обвинила меня. Это глупо, еще раз повторяю, я никогда не видел твоей дочери, не говорил с ней, даже не знал о ее существовании, ты же нас так и не познакомила, никогда о ней не упоминала. Это понятно, Элена?
— Сукин сын!
Здесь не разрешалось курить, везде висели запрещающие таблички. Но я все же достал пачку «Дукадос», вытащил сигарету и щелкнул зажигалкой, пытаясь взять себя в руки, чтобы не испортить все окончательно. Потом снова заговорил:
— Ты хоть раз видела дневник своей дочери?
Она все так же пристально на меня смотрела, но я-то знал, что она меня не видит, что взгляд ее проходит сквозь меня, как сквозь стекло.
— Я понимаю, что тебе непросто говорить о погибшей дочери, но я читал те интервью, что ты давала журналистам, и в них ты позволяла себе быть очень даже многословной. Неужели тебе так трудно побеседовать теперь со мной?
— Я никогда не читала дневника моей дочери. В полиции мне передали копию… Это одна из… одна из улик. Для суда. Но она… Тони, она говорила мне о тебе, ей не нравилось, что мы с тобой вместе, понимаешь? Она называла тебя подлецом, сутенером, проходимцем… Не знаю, в общем, употребляла подобные выражения. Ты действительно уверен, что вы ни разу не встречались?
Я отрицательно мотнул головой:
— Никогда.
— Скорее всего, она когда-нибудь видела в окно, как ты волок меня домой. Такое возможно. Но она ненавидела тебя, Тони. Это правда.
— Не буду спорить, но, согласись, то, что написано в дневнике, — совершенно другое дело. Ты знала, что за ней ухаживал наследный принц?
— Нет, нет… Я не знала, я только потом… только потом прочитала в копии дневника. Правда, один раз она мне… она мне сказала, что влюблена и собирается замуж, то есть что хотела бы выйти замуж, понимаешь? Я спросила ее, кто он и познакомит ли она нас, а она ответила очень туманно, намекнув, что однажды «ты все сама узнаешь», вот так она сказала, ну, как обычно в подобных случаях. Но в другой раз…
Она запнулась, и я насторожился. Элена пожала плечами:
— Я не сомневаюсь в своей дочери, Тони. Если она написала в дневнике, что принц ухаживал за ней, значит, на то были свои основания. Но я-то всегда считала, что она любит парня, с которым познакомилась в юности в Сан-Рафаэле. Он был ее первой любовью. Ты знаешь, что этот негодяй Дельфоро очень долго увивался за ней?