ожала, давая мутный свет.
Взгляд женщины, сидевшей прямо на полу в подземном переходе, мимолетно скользнул по мне и снова остановился на какой-то точке в воздухе. Ее глаза, еще недавно ощупывающие меня, казалось, были подернуты пеленой тумана. В ее чертах сквозила отрешенность, но вместе с тем и недовольство; а взор таил неизбывную печаль. Она сидела недвижно, молча, пристально глядя вдаль, в пустоту.
Она принадлежала к тому типу женщин, чей возраст трудно определить. Если утомленное лицо и седоватые волосы очень старили ее, то прямая спина и длинная шея говорили об относительной молодости своей обладательницы. Позади нее стоял столб, но она сидела очень ровно, не прислоняясь к нему и не горбясь. Она не обращала внимания на окружающий шум, словно воин, готовый немедленно ринуться в атаку на врага, или монах, погруженный в медитацию. В осанке, во взоре, обращенном вперед, в пустоту, чувствовалось достоинство.
— Пока не найдем тебе работу, поживешь с этой женщиной. Конечно, было бы хорошо тебе остаться со мной, но в моем положении… — Тетушка говорила полным сожаления тоном и гладила мне руку.
У меня не оставалось выбора. Тетушка не выгоняла меня, но я понимала, что и дальше жить в ее комнате мне нельзя. Каждую ночь лысый мужчина, стоя у дверей, донимал ее требованиями, чтобы она выгнала меня, и я видела, как трудно ей утихомирить его. Мужчина — хозяин ресторана — был безжалостным человеком. Тетушка со вздохом призналась, что, если ему понадобится женщина, он мигом отыщет себе другую. «Сейчас я ему нравлюсь, поэтому он во всем идет мне навстречу, но неизвестно, как может измениться отношение мужчины. Стоит женщине надоесть — тут и конец, потом хоть за одежду его хватайся, хоть в ногах ползай, все будет бесполезно», — тихо бормотала тетя, укрываясь одеялом. Слушая ее, я вспомнила смущенно улыбающуюся девушку с двумя косами на груди. Теперь в ней осталось так мало от той девушки на фотографии, снятой во времена ее цветущей молодости.
К тому же у комнате тетушки было небезопасно — и не только из-за хозяина ресторана. Окажись я в ситуации мужа, я бы первым делом обошла все места, где мы когда-то побывали вместе. Поэтому, сидя в этой маленькой комнатушке, наполненной запахом свежей рыбы, я с ужасом размышляла, что муж может вломиться сюда в любую минуту.
Каждый раз, когда открывалась дверь, я замирала от страха, представляя себе, как он вбегает, с криком хватает меня за волосы и волочет за собой, как провинившуюся псину. Иногда мне вспоминалось выражение его лица, когда он укладывал голову мне на колени. Я чистила ему уши, а он тихонько засыпал, улыбаясь, словно маленький ребенок.
Всякий раз в такие моменты у меня возникала мысль: «А не вернуться ли мне к мужу?» Эта идея, неуловимая, словно призрак, рождалась у меня в голове и тянула за собой. Я должна была как можно скорее выбраться из этого «магнитного поля».
Больше всего мне хотелось уехать в Сокчхо. Глубоко в душе я надеялась увидеть бескрайнее море, и птиц, плавающих по волнам, суетливо хлопая крыльями, и его — ведь он мог находиться где-то там: жить, гулять, смотреть на горизонт. Конечно, я прекрасно осознавала, что, даже если приеду в Сокчхо, мне вряд ли удастся сразу найти его.
В частном детективном агентстве, адрес которого дала мне тетушка, мне объяснили, что искать человека без фотографии, имея только имя и место рождения, очень непросто, но заявление все же приняли. «Это детективное агентство специализируется как раз на чосончжогах, поэтому не теряй надежды!» — подбадривала меня тетушка, стоявшая рядом. В любом случае, свою первую зарплату мне придется потратить на оплату услуг агентства, поэтому поиск работы стал делом первостепенной важности.
— У вас будут какие-нибудь просьбы? — обратилась тетушка к седовласой женщине, протягивая ей коробку с заранее приготовленными освежающими напитками.
Женщина, мельком взглянув на коробку, начала разбирать стоящий перед ней импровизированный прилавок. На нем были разложены разнообразные таблетки и прочие лекарственные препараты, которые мне случалось видеть в Китае, и, кажется, даже китайские сигареты. На каждой упаковке лежал клочок бумаги со сделанной кривым почерком надписью: «Лекарство для похудения», «Тигровая мазь», «Питательные добавки из зародышей оленя». Прилавок представлял собой два портфеля для документов, положенные вплотную друг к другу. Когда женщина, аккуратно потянув за края, закрыла портфели, мы были готовы идти.
— Давайте поедим.
Женщина с кряхтеньем поднялась со своего места. Только тогда тетушка немного расслабилась; подхватив портфель для документов, она зашагала вперед. Что касается моей новой знакомой, то она со звучным шлепком отряхнула коврик, на котором сидела, и, стукнув его об столб, спрятала в сумку. Потом еще раз окинула все привычно-равнодушным взглядом и пустилась вслед за тетушкой.
Мы прошлись по подземному переходу, а выйдя из него, достаточно долго плутали по переулкам, пока не уперлись в китайский ресторанчик под названием «Шого», что означало «Латунный котелок». Уже у самого входа в переулок повеяло знакомым ароматом хянсилло[49]. Но знакомым показался не только запах. Мне вдруг почудилось, что я вернулась обратно в Яньцзи, — настолько все вокруг напоминало мне родину: блюда квемчжип из бараньего мяса, предлагаемые в ресторане, китайские продукты и материалы, вывеска, на которой китайскими иероглифами было написано: «Норябан». Когда мы вошли в ресторан, его владелец, читавший газету, встал и с радостным видом приветствовал женщину и тетушку.
Центральная часть кухонного стола была заставлена разнообразными овощами, грибами и кусками баранины и латунными котелками, в которых варилось по два вида мясного бульона. Женщина заказала бутылку белого вина и наполнила наши рюмки. Выпив свою порцию одним глотком, она, не дожидаясь, пока сварится бульон, вытащила из латунного котелка недоваренный тофу[50] и отправила его себе в рот. Следуя ее примеру, я тоже пригубила вино. Горьковато-сладковатый вкус заполнил рот.
На чужбине любое вино имеет привкус печали. Оно обладает волшебной силой снимать напряжение и будить воспоминания. Навеянные его ароматом, перед моими глазами медленно проплывали родные образы: разрумянившаяся Ёнок сует мне в руки скомканные банкноты; счастливый отец чокается со всеми на свадебном банкете; мать готовит водку на лекарственных травах — ее руки быстро мелькают, а от напитка распространяется едкий запах.
Когда бульон начал закипать, к нам присоединились друзья тетушки. Она познакомила меня с ними, кратко добавив, что все они приехали с ее родины. Равнодушно поздоровавшись со мной, ее соотечественники тут же склонили головы к котелкам и принялись вылавливать из бульона куски баранины. Бульон был очень горький и такой горячий, что обжигал рот, но я тоже слегка размешала его и стала с удовольствием поглощать выуженные из котелка кусочки мяса и овощей. Скоро совсем опьянела от исходившего из него горьковато-сладковатого аромата баранины, сдобренной пряностями. На кончике моего носа густо выступили капельки пота. Я с наслаждением поедала жареные овощи с тонкими ломтиками мяса и салаты, которых не пробовала с тех пор, как уехала из дома.
— Что сделало это проклятое правительство для достойных людей, а? — произнесла вдруг седовласая женщина, до этого молча набиравшаяся водкой.
Ее голос был негромким, но она говорила таким серьезным тоном, что шум за столом моментально стих.
— Опять началось, а я-то все ждала, когда же зайдет разговор об армии независимости, — сердито буркнула тетушка и тут же взялась крошить в котелок баранину, не забыв заказать еще одну тарелку мяса.
Прочие, видимо, тоже давно привыкли к такому поведению, поэтому, не обращая на говорившую внимания, продолжили делиться друг с другом своими невзгодами или поносить своих хозяев. Одна женщина примерно тетушкиного возраста рассказывала, как на нее подали заявление в полицию: ей пришлось бежать, прихватив только свои вещи, и даже без обещанного заработка; и какова же была ее ярость, когда она выяснила, что заявление накатал не кто иной, как владелец ресторана.
Вскоре на столике стояло столько тарелок с закусками, что уже некуда было ставить новые.
— А что дало нам правительство кроме нищеты? Выделили пенсию размером с мышиный хвост, а потом бросили в тюрьму из-за того, что я стараюсь выжить, продавая лекарства. Если уж сидеть, то лучше в тюрьме Экха у реки Муданцзян. Я все-таки правнучка самого Сочжана, не так ли? Дети японских прихвостней живут на широкую ногу, а детей тех, кто сражался за независимость родины, власти отправляют за решетку. Что, настали времена прояпонских лизоблюдов? Поди радуются, сволочи.
Голос женщины не был высоким, но и не звучал очень низко. Она не обращалась к кому-то конкретному, но в то же время ее речь не походила на беседу с самой собой; она говорила спокойно, замолкая, только чтобы осушить очередную рюмку. Но у меня из головы отчего-то не шли неведомые мне понятия: «тюремная жизнь», «тюрьма», «армия независимости».
— Что хорошего ты надеялась найти здесь? — неожиданно поинтересовалась она, повернувшись ко мне.
Тетушкины подруги, шумно судачившие до сих пор, на мгновенье притихли.
— Что такая юная девушка, как ты, искала в таком месте? — повторила она. — Надо было оставаться на родине. Ты приехала прислуживать старику, дряхлому и мерзкому, как портянки нищего, и гордиться заработанными в грязи деньгами? Я спрашиваю о том, чем ты занимаешься здесь, в чужой стране, где можно жить, только раздавив свое самолюбие и гордость.
Ее слова больно резанули по сердцу. Не смея взглянуть ей в глаза, я машинально размешивала бульон в латунном котелке, задавленная чувством непонятной вины. Я чувствовала, что вот-вот разревусь.
— Что ты прицепилась к человеку со своими дикими обвинениями? Ты-то ведь, сестренка, проживаешь здесь на законных основаниях, верно? А что тогда эта страна сделала для нас,