Пошел я к домику, потому что потерял власть над собой. Решил: дверь открывать не стану, а в окно погляжу. И увидел, как из дома с грохотом вылетела рама, из окна выпрыгнул Рыжая шапка. Вслед ему прострочил автомат. Он рухнул. Кинулся я во весь опор к порогу. Распахиваю дверь и вижу: возле окна на полу лежит Туманов, в его спине нож торчит, а вокруг лужа крови расплывается.
Бросился я к ротному, чтобы первую помощь оказать, — поздно. «Кто же всадил ему нож в спину? — подумал. — Не сам же!» Поворачиваюсь к женщине и вижу: она ко мне крадется, руки ее к автомату тянутся. «Руки вверх!» — закричал я и взял ее на прицел. Она побледнела, но руки поднимать не стала. «Ты что, спятил? — говорит она. — Ты думаешь, это я убила Андрея? Я пристрелила убийцу, гада проклятого…» Я растерялся, думаю, может, правда? Но почему тогда автомат лежит у ног Туманова? Взглянул ей в глаза, вижу: разные они у нее! Один карий, другой зеленый. Я раздумывать не стал. «Стой! — подаю команду. — Чего руки опустила! Она подняла руки и стала меня уговаривать: «Ты, милый, ошибаешься. Я разве могла убить Андрея? Сам подумай, я его любила! Я сюда пришла, чтобы аусвайс, паспорт немецкий, достать. Мне его вон тот пес, который за окном убитый лежит, обещал продать за три кило сала и две бутылки самогона. Если не веришь, глянь в корзину. Там и мой аусвайс, будь он проклят!»
Я не поверил ни одному ее слову. Ведь глаза у нес были разные. «Стань лицом к стенке! — приказал ей. — Ты ответишь нам за смерть командира…» И стал думать, как бы мне отсель вместе с этой сатаной выбраться. Ну, а тут как раз подоспели комиссар с Мишуткой.
Рассказав все, что произошло, Азат Байгужин вздохнул и поднял глаза на командира, словно говоря: теперь казни! Кругом я виноватый…
— В ее корзине мы обнаружили целый арсенал, — сказала Оксана Белокурая. — Яды и мины были замаскированы под куски мыла. Все это предназначалось для нашего отряда. Спасибо тебе, Байгужин, за боевую службу.
— Служу Советскому Союзу!
Оксана Белокурая сняла с себя поясной ремень и протянула Азату.
— Это тебе от меня. Поздравляю тебя с отличным выполнением боевого задания. О твоем подвиге я сообщу в Центральный штаб.
Вам, наверное, приходилось, встречаться с мальчишками и девчонками, которые с быстротой телеграфа разносят всякие были и небылицы? В партизанском отряде этим отличался Мишка-поварёнок. Кому, как не ему, знать, кто вернулся с операции? Кто ранен или убит? Кто получил письмо? Много и других подробностей он знал о каждом партизане.
Со всеми, кто приходил с котелком на кухню, Мишка, само собой, был накоротке.
С невинным видом, например, в тот день он спрашивал каждого:
— Слыхали про Байгужина? Разговор такой идёт, будто его к награде представляют. За что, спрашиваете? За то, что отличился в доме лесника.
— Нет, не слыхал, — отвечали ему. — Я только что вернулся с задания.
— По всему, ему медаль выйдет… — намекал Мишка-поварёнок.
С его лёгкой руки закружился-завертелся слух про награду. Попробуй тут разобраться, где правда и где ложь, если каждый человек от себя что-нибудь добавлял? К обеду медаль чудесным образом превратилась в орден. Не просто в какой-нибудь, а орден Славы!
Кто не мечтал, между прочим, о такой награде на войне?
Широкоскулый старшина Фёдор Ильич Сундуков, человек суровый и требовательный, протягивая под половник свой котелок, без улыбки спросил:
— Чего это ты, шалопай, куролесить языком вздумал? «Решил другу награду выхлопотать? Так, что ли? Орден Славы — твоя работа? Помалкиваешь? Вдруг язык проглотил, а?
— Да что вы, товарищ старшина, — не особенно твёрдо отнекивался Мишутка. — Не я это…
— Я ведь тоже знаю твои способности, пострел. Грех жаловаться тебе на свой язык. Накличешь беду, будет тебе шабаш, помяни моё слово. Ей-ей!
После предупреждения Сундукова Мишка-поварёнок прикусил язык. Да разве остановишь слух, если он пошёл разгуливать по всем отряду и о награде стало известно более чем одному человеку? Секрет существует, когда его одна-единственная душа на всём белом свете знает. Если две души — тайна уже не тайна!
Больше других просочившемуся слуху о награде обрадовался Махмут Загидуллин. Как-никак Азат Байгужин приходится ему земляком. Потому он раньше других и заскочил в партизанский госпиталь.
— Куда подевали моего знатного земляка? — громовым голосом спросил он.
— Никуда он не девался, — недовольно буркнул Микола Фёдорович, выглянув из шалаша. — У Азата режим!
— Чего ты меня пугаешь режимом? — рассердился разведчик. — Мне всего-навсего на пару слов…
— На пару слов разрешаю, но не более! И то под свою личную ответственность. Узнает Иван Иванович, обоим попадёт. А мне за самовольство на полную катушку.
— Ладно, — согласился Махмут Загидуллин. — Только не стой над душой. Понял? Прогуляйся куда-нибудь, пока я с земляком посекретничаю.
Ворвавшись в шалаш, где лежал Азат, Махмут Загидуллин крикнул:
— Почему из госпиталя не вылезаешь? Лентяя празднуешь, а?
— Я бы охотно, да дядя Ваня не отпускает.
— Слыхал, слыхал. Поздравляю! — И Махмут хлопнул Азата по спине.
— С чем поздравляешь? — удивился адъютант.
— Скромность, конечно, украшает человека, но с земляком скрытничать не подобает!
— О чём вы дядя Махмут?
— Орден-то полагается обмыть!
— Ну вас! Какой ещё орден? Я знаю, разыгрывать вы мастак! — обиделся Азат.
Махмут приподнял Азата. — Заслуженному герою «ура!». Командир справедливо поступил, что не пожадничал, отвалив тебе полный куш.
— Да вы о чём? — вырывался Азат из могучих объятий.
Махмут Загидуллин прошептал:
— Награда к награде! Это тебе от меня! Часы со звоном!
У Азата от радости загорелись глаза.
— Спасибо!
Загидуллин с довольным видом глядел на Азата. Открыв крышку часов, Азат побледнел.
— На, забирай обратно! — насупился он, протягивая часы Махмуту.
— Ты чего? — удивился тот. — В своём уме? Кто от подарка отказывается?
— Ни за что не возьму! Часы не твои! Комиссаровы! — выдавил из себя Байгужин. — Такая нажива никому не нужна…
— Ах вон ты о чём… — беззаботно усмехнулся Махмут. — Сам посуди, зачем комиссару на том свете, часы?
— Уходи! — простонал Азат.
— Как знаешь, неволить не стану, — Махмут спрятал часы в карман. — Если бы не я, другой бы взял, — растерянно сказал Загидуллин, не ожидавший такого поворота событий.
— Мародер ты, вот кто! — заплакал Байгужин, размахивая руками. — Убирайся. Махмут затрясся от ярости.
— Это я, партизанский разведчик, мародёр? Это я? Ну-ка повтори ещё разок!
— Отваливай отсюда!
Махмут, залепив Азату пощёчину, выбежал из шалаша.
На скандал прибежал помощник фельдшера.
— Что у вас тут произошло? — с удивлением спросил Микола Фёдорович.
— Ничего не произошло… С чего взял?
— Поскандалили, что ли?
Так ничего и не добившись от Азата, Микола оставил друга в покое. Что ему больше всех, что ли, нужно? Что он, судья?
Над насторожившимся лесом, над безмолвствующими сёлами, над щербатыми, израненными взрывами дорогами, над поездами-призраками, без гудков, исподволь проскальзывающими мимо затаившихся станций, над людьми, живыми и мёртвыми, плыла полноликая луна. Ночное светило обливало всё призрачным мерцающим светом. Как непохожа лужайка, расписанная лунными бликами, на себя дневную. Деревья тоже потеряли свои реальные силуэты.
Идёт человек и не отдаёт себе отчёта, попадает в плен сказочному свечению. И нет у него сил, чтобы вырваться из чарующего лунного света. Человек в нём упоённо купается и упоённо тонет, и нет у него сил вырваться из цепких серебристых паутинок.
В такое сказочное пленение попадают и суровые воины, помногу раз в день встречающие смерть на равных.
Вот и Оксана Белокурая попала в лунный плен — вся ушла в воспоминания. Откуда-то из небытия предстала перед ней её родная бабуся, седая, высокая, гордая. Сказочница она была изумительная. Как она умела мечтать и вселять надежду в других! Для одних героев она находила ласковые и возвышенные слова, дабы подчеркнуть: он-де как жемчужный лоск на серебре! Он-де светоч из высокопробного серебра. А вот для мерзких отступников у ней было припасено лишь одно выражение: «Кошачье серебро!»
Под гипнозом воспоминаний, под воздействием прекрасной ночи можно потерять власть над собой. Оксана Белокурая начинает ходить вокруг шалаша, тереть виски, чтобы прогнать наваждение. Нет в такой ночи тишины! Нет в ней и покоя!
И вдруг её пронзила мысль: «Не повинна ли она сама в гибели Туманова? Где она оплошала? Где? Где? Где?»
А голубой туман льётся и льётся с небосвода.
Неожиданно из лунного мира возник вполне реальный разведчик Махмут Загидуллин, младший из братьев, и молча протянул Оксане Белокурой большие карманные часы, отливающие серебром.
— Что это такое? — изумилась она, окончательно ещё не успев вернуться в реальный мир.
— Часы.
— Вижу, часы. Зачем их принёс мне?
— Комиссаровские.
— Тем более. Отдай старшине. Пусть переправит часы семье.
Махмут переступал с ноги на ногу, не уходил.
— Что ещё?
— Такая вот история приключилась. Хотел подарить их вашему адъютанту, да не взял он. Одним словом, отверг подарочек мой. К тому же мародёром обозвал.
— Пожаловаться на него пришёл?
— Погорячился я малость, стукнул его за такие неудобные слова. Пусть вперёд подбирает подходящие.
— Ты хочешь, чтобы я тебя оправдала?
— Да нет!
— Тогда объясни, зачем пожаловал?
— Мальчишку зря обидел. Душа вот болит.
— Ах, вон оно что!
Оксана Белокурая задумалась. И вдруг в её глазах забегали усмешечки.
— Так вот тебе мой совет. Пойдёшь к нему и передашь мой приказ: пусть он вернёт тебе удар. Это будет справедливо и по-мужски.
— А он осмелится?
— Это уж его дело…