Надо выяснить, с кем супруги обсуждали свои планы, но тогда значит, что воры связаны с окружением Пичугиных. Что в некоторой мере облегчает задачу поиска. Мог проболтаться сам дед, точнее, убитый Пичугин. Он мог проболтаться старикам на лавочке в парке или кому-то в очереди в магазине, хотя вряд ли его посылали в магазин. Кому-то из приятелей-пенсионеров. Но тогда странно, почему он не сказал, что едут сын с невесткой, а сам он остается? Передумал в последний момент или проговорился не он. Надо будет уточнить.
Сделав эти несложные выводы, Никита прихватил борсетку и отправился на встречу с Пичугиными.
– Присаживайтесь. Извините, что на кухне принимаю, но в комнату, признаться, боюсь заходить, все тесть покойный мерещится. Вообще не знаю, как будем в этой квартире теперь жить? – устраиваясь за столом на просторной современной кухне, извинялась Елена Олеговна.
Сегодня одетая в домашний брючный костюм, не накрашенная, с наскоро причесанными волосами, она выглядела на свой возраст.
Вчера она показалась Никите моложе и красивее.
– Так, о чем вы хотели со мной поговорить?
– Меня интересует, кто из знакомых знал о вашей с мужем поездке на дачу?
– Вы подозреваете наших знакомых? – недоверчиво переспросила Елена Олеговна.
– Я понимаю, что все они порядочные люди и все такое, – пошел на опережение Никита. – Но тем не менее кто-то из них мог стать наводчиком, может, и невольно.
– Что ж, все может быть, – не стала с ним спорить Елена Олеговна, чем несколько удивила Никиту.
– Удивляетесь? – угадала его мысли Елена Олеговна. – Напрасно. Если вы так подумали, почему мне подобная мысль не могла прийти в голову? Есть, конечно, круг близких друзей, которым я полностью доверяю, но поручиться за всех знакомых я не могу. Особенно за знакомых мужа.
– А почему?
– Во-первых, у него гораздо больше знакомых, чем у меня, а чем больше количество, тем ниже качество, как вы понимаете. Во-вторых, муж – человек открытый, круг его общения широк, среди них есть заказчики, муж художник. Вам это известно?
– Да.
– И весьма успешный, – не преминула добавить Елена Олеговна. – Так вот заказчики, коллеги, просто знакомые, работники художественных галерей, студенты, да мало ли еще кто.
– Хорошо, тогда начнем с ваших знакомых. Кто из них знал, что вы едете на дачу, когда едете и на сколько?
– Накануне я разговаривала со старой университетской подругой, ей я доверяю полностью, и сказала, что едем. Дальше, знала моя мама, она сейчас тоже на даче. Но на своей, под Лугой. Далее, знал сын, я думаю, он ни с кем этой новостью делиться не стал. Потому что никому не интересно. Больше никому. На работе я сейчас не появляюсь, у меня отпуск, с коллегами не общаюсь.
– А соседи знали о ваших планах?
– Нет. Мы здороваемся, иногда беседуем, но близко не дружим. И еще у нас с мужем довольно хаотичный образ жизни. На этой неделе мы можем поехать на дачу в пятницу. На следующей – в среду. Потом вообще не ездить недели три. Так что заранее спрогнозировать наш отъезд никто бы не смог.
– Спасибо, очень ценное замечание, – поблагодарил Никита. – А ваш тесть когда решил остаться в городе?
– Мне кажется, незадолго до отъезда. Было жарко, он не любит жару, а в городе у нас кондиционер, он вообще имел очень независимый характер и делал то, что считал нужным, – с некоторым неодобрением пояснила Елена Олеговна.
– А он мог кому-нибудь рассказать о ваших планах поездки на дачу?
– Михаил Андреевич был человеком своеобразным. В свое время он был очень обласкан властью, успешен, востребован, а в пору перестройки его же коллеги буквально втоптали тестя в грязь. Вся зависть, ненависть, несостоятельность – все, что накопилось за годы застоя, полилось, как из рога изобилия. И те, кто еще недавно заискивал перед ним, льстил, угодничал, потому что тесть имел вес в Союзе художников и даже занимал там какую-то серьезную должность, вдруг ополчились на него. Это было очень тяжелое время уничтожения старых авторитетов и поиска новых. В этот период он растерял почти всех своих друзей. Потом все как-то устаканилось, успокоилось, кто-то из его гонителей выехал за рубеж, кто-то снова ушел в небытие вследствие своей бесталанности. А Михаил Андреевич вновь стал уважаем и, если так можно выразиться, оправдан.
– Значит, делиться своими планами ему было не с кем?
– Думаю, да. Круг его общения очень ограничен, к тому же он стал очень недоверчив и подозрителен. Точнее, был.
– Значит, остаются знакомые вашего мужа?
– Значит, так, – кивнула Елена Олеговна.
Ни чаем, ни кофе она его так и не угостила. Даже холодной воды не предложила. Жадина, сердился про себя Никита, выходя из подъезда и оглядываясь в поисках магазина.
Николай Михайлович Пичугин был личностью деятельной и многогранной. Он преподавал живопись в одном из вузов, не в Академии художеств. У него была собственная мастерская, где он творил, и, разумеется, регулярно выставлялся в нескольких галереях города. А еще он подрабатывал в городской администрации, оформляя многочисленные празднества, как то: Новый год, День города и массовые народные гулянья. А еще писал портреты на заказ. Оставалось удивляться, как Николаю Михайловичу удавалось совмещать столь многообразные занятия. Но, видимо, удавалось.
– Что? Встретиться? Поговорить? – пыхтел в трубку Николай Михайлович. – Даже и не знаю, что сказать. У меня сейчас сессия заканчивается. Должники. А потом меня ждут у губернатора, а вечером у меня встреча, может, после губернатора? Если вы подъедете к Смольному, я вас подхвачу, и тогда мы сможем поговорить в машине? – У Никиты создалось устойчивое впечатление, что Пичугин разговаривает с ним на бегу.
– Нет, Николай Михайлович. Либо мы с вами встречаемся и спокойно разговариваем, либо до, либо после встречи с губернатором. Либо я вызываю вас к себе повесткой. В крайнем случае, вас могут доставить в отделение, – пригрозил старший лейтенант, однако не осмелившись конкурировать с губернатором. Власть – это святое.
– Ладно, пес с вами, – буркнул недовольно Пичугин. – Приезжайте сейчас, найдете меня в сто двадцатой аудитории, третий этаж. – И он продиктовал адрес.
– Николай Михайлович, ну, пожалуйста, ну, я, честное слово, старалась. Ну, у меня уже билет на завтра, меня мама ждет дома. Ну, Николай Михайлович… – канючило худенькое лохматое создание, с огромными полными слез печальными глазами, с пучком разноцветных прядей на макушке, перетаптываясь возле недовольно хмурящего брови Пичугина.
– Вы бы, деточка, столько же старания прикладывали, выбирая цветовое решение для вашей работы, – поглядывая на ее пучок, заметил мастер, вертя перед собой небольшой холст с какой-то несусветной мазней.
– Разрешите, – кашлянув с порога, проговорил Никита, любое учебное заведение навевало на него благоговейную робость. – Я вам звонил.
– Ах, да, да. Конечно. Проходите. Видите, что со мной творят эти балбесы? – поворачивая к старшему лейтенанту холст, горестно спросил Пичугин. – Ну, что же я могу вам поставить за такую работу? – Он снова обернулся к студентке.
– Три, – жалобно пискнула та.
Пичугин еще раз взглянул на лейтенанта и, горестно вздохнув, произнес:
– Три. И чтобы больше с такой халтурой мне на глаза не показываться.
Девица, прихватив зачетку с вожделенной тройкой, развернулась к дверям и одарила лейтенанта уже не жалким, а вполне себе нахальным, самодовольным взглядом.
Никита в который раз подивился женскому коварству.
– Если бы не вы, не видать бы ей этой тройки как своих ушей, – сердито буркнул Николай Михайлович. – Есть там кто еще за дверью?
– Вроде парнишка какой-то мается, – припомнил Никита.
– Ладно, пусть подождет, может, о чем-нибудь умном подумает, – решил Николай Михайлович. – Слушаю вас.
– Меня интересует простой вопрос: кому из знакомых вы говорили о поездке на дачу?
– Из знакомых? При чем тут знакомые? Да и мало ли кому я говорил? И при чем тут знакомые, вы что, их подозреваете? Это глупость полнейшая. И потом, откуда я помню, кому говорил? – слова сыпались из Николая Михайловича, словно орехи из худого мешка, звонко и кучно.
Создавалось впечатление, что то ли он думает вслух, то ли у него недержание речи. Так тараторить могли только торговки на южном базаре.
Но Николай Михайлович, выдав этот плотный, энергичный словесный залп, вдруг замолчал. Никита такого перепада даже испугался.
Но Пичугин сидел спокойно, осмысленно хлопая глазами.
– Значит, думаете, кто-то из своих навел? – спросил он вполне спокойно и рассудительно. – Что ж, это логично. Главное, вспомнить, кому же я говорил, – почесал он задумчиво кудрявую макушку. – Значит, так. Говорил жене и отцу. Ах да, это не в счет. Кажется, говорил студентам. Да, определенно. Они рвались сдавать хвосты, а я сказал, что до среды уезжаю на дачу.
– Они знают, где вы живете?
– Понятия не имею, – пожал плечами Пичугин, а Никита вдруг подумал, что своей странной шевелюрой он напоминает ему Юрия Куклачева, хотя в чертах лица ничего общего у них не было.
– Я их в гости не приглашал. Дальше, в понедельник утром я был в галерее «Артель свободных художников» и там сказал, что еду на дачу. Потом звонила одна знакомая, ну, это не важно… – замялся, спохватившись, Пичугин.
– Нет уж, извините. Это мне решать, что важно, а что нет. Имя и телефон знакомой.
– Ах, как неловко. Ну, хорошо, Лилия Вербинская, номер я ее вам дам, только умоляю, ни слова жене. Как мужчина, вы должны меня понять, – умоляюще взглянул на Никиту Пичугин.
– Кому еще вы сообщили о поездке? – проигнорировал его просьбу Никита.
– Ну, еще звонил муж сестры, у нее скоро день рождения, советовался, как лучше отметить. Потом еще Сеня Глебов, он работает в администрации, сказал, что надо подъехать подписать какие-то акты, просмотреть смету, но я сказал, что раньше четверга не могу, еду на дачу. Потом еще звонил Юра Санько, рассказал одну байку об общем знакомом. Вроде все.