ев, думал, оттяну с выплатой, а там что-нибудь придумается. А они как насели.
– Как их звали, ты хотя бы знаешь? Откуда они вообще взялись? Или приятель твой? – нервно вертя в руках перчатки, спрашивала Любовь Георгиевна.
– Он с ними в гостинице познакомился. Они вроде какие-то приезжие были, кажется, откуда-то с юга.
– Час от часу не легче, – хватаясь за голову, воскликнула Любовь Георгиевна. – Ты что, младенец, садиться играть на деньги с приезжим жульем? Это даже для тебя чересчур!
– Да выпил я в тот вечер, мы сперва в ресторане сидели, хорошая такая компания была. Потом все стали расходиться, а этот приятель предложил поиграть с приличными людьми, – как провинившийся школьник, канючил Олег.
– Предложил поиграть с приличными людьми? Да он же с ними заодно наверняка был, искал такого, как ты, безмозглого барана с деньгами!
– Люба, я не баран!
– Нет. Ты хуже, ты законченный кретин, олигофрен, тебя от общества надо изолировать… – Тут у нее от ярости перехватило дыхание, и она только посверкивала грозно глазами. – Дальше…
– А что дальше? Пришли в номер, постучали, сидят солидные люди, тихо, спокойно играют, по маленькой. Ну, я и сел, делать то все равно было нечего.
– Идиот, – в очередной раз прошипела Любовь Георгиевна.
– Прекрати, – взвизгнул Олег и потянулся за сигаретами. – Потом ставки увеличились. Я продулся. Они стали давить, затем появился такой противный тип, стал угрожать, я испугался, побежал к ним договариваться. Они сказали, что, так и быть, согласны взять что-то в залог или в счет долга. Хотели машину отобрать.
– Они соглашались взять машину, а ты, скотина, соврал мне, что им нужны только деньги? – Голос Любови Георгиевны прозвучал так тихо и спокойно, что лицо ее брата мгновенно окрасилось нездоровой белизной.
– Не мог я машину отдать! Что бы я отцу сказал, и вообще, как я без машины?
– Жалкий эгоистичный урод! Ты хоть понимаешь, на что я ради тебя пошла? Украла у собственного мужа! Картина стоит, как пять твоих машин, она одна-единственная в мире, а твои «Жигули» каждый день на заводе десятками штампуют! Да эта картина имеет ценность государственного масштаба, любой музей страны за нее удавится! Да тебя надо было в колыбели придушить! Ты же мне жизнь сломал! – Любовь Георгиевна вскочила с места, ей было явно душно в этом маленьком тесном кабинетике. – Нет. Что уж тут говорить, я сама во всем виновата! Нашла кому верить! Спасать бросилась! Да хоть бы тебя и убили, меньше было бы семье неприятностей, – плевалась короткими презрительными фразами Любовь Георгиевна. – Да и не в тебе дело. Я отца с матерью пожалела. Если бы он тогда не был в Польше с делегацией, ни в жизнь бы не ввязалась в это дело.
Любовь Георгиевну прервал негромкий стук в дверь.
– Олег Георгиевич, можно?
– Да, да. Минутку, – обрадованно сорвался с места Олег, радуясь короткой передышке. – Здравствуйте, Борис Геннадьевич, – отпирая дверь, смущенно поздоровался с квадратным, средних лет гражданином в спортивном свитере и брюках.
– О, вы не один? Прошу прощения, я на минуточку. Это вот состав команды для дружеского матча с Ригой.
– Значит, картину ты не продавал, а просто отдал этим гостям с юга? – тихо спросила Любовь Георгиевна, когда за посетителем закрылась дверь.
– Ну да. А что тут такого? Всем же лучше было, хлопот меньше.
– Идиот! У одноклеточных мозгов больше, чем у тебя! – снова опускаясь на стул, выдохнула Любовь Георгиевна. – Они спросили, откуда картина? Как вообще зашел разговор про картину?
– Ну, помнишь, ты же сама тогда сказала, что такой суммы у тебя нет. Один выход – продать картину, но так быстро покупателя не найти, и еще надо копию изготовить, помнишь?
– Помню.
– Ну, я им это объяснил, а они сказали, сами найдут покупателя. И согласились обождать несколько дней, пока ты копию сделаешь.
– Про копию ты им тоже рассказал?
– Ну да. Надо же мне было объяснить, почему сразу не можем картину отдать, – с видом усталого превосходства объяснил Олег.
Любовь Георгиевна пропустила его тон мимо ушей.
– Подведем итоги. Ты пришел к незнакомым жуликам и сказал, что у твоей сестры, точнее, у ее мужа, имеется коллекция живописи, она готова продать одну картину, чтобы рассчитаться с долгами. Но картина принадлежит ее мужу. Поэтому ей надо сперва изготовить копию, чтобы подменить картину. Потом найти покупателя на картину, а уже затем будут деньги?
– Ну да.
– А потом они спросили, что за картина? И ты сказал, что точно не знаешь, но что в коллекции картин много, чтобы они не волновались. Потом сказал, что картина стоящая, Левитан, и, наверное, добавил, что его работы есть в Русском музее, могут сами убедиться?
– Ну да. Они в искусстве вообще не рюхали, – усмехнулся презрительно Олег.
– Они немного подумали, сходили в Русский музей и после этого согласились взять картину в счет долга.
– Ну, в общем, да.
– Собирайся, мы едем в милицию, – поднимаясь, распорядилась Любовь Георгиевна.
– Зачем? – Лицо Олега выражало детское, наивное нежелание нести положенную кару. Губы его жалко скривились, лицо скуксилось.
– Затем, что я не желаю терять принадлежащие моей семье миллионы из-за такого жалкого эгоистичного червяка, как ты. И запомни на будущее, дорогой братец, что бы с тобой ни случилось, на мою помощь в этой жизни ты можешь больше не рассчитывать. Даже если у меня на глазах тебя будут пытать или резать, я пройду мимо. Ты мое слово знаешь. – Угроза прозвучала весомо, и Олег ни на миг в решении сестры не усомнился. – А теперь вставай, едем.
– Люба, зачем в милицию? Ты же сама говорила, что нельзя их привлекать, сама говорила, что у отца будут большие неприятности, ты же сама говорила, что его могут из партии исключить, если узнают про мои… В общем, про то, что я играю. Люба! – метался вокруг сестры Олег, видя, как решительно и сурово она надевает пальто, натягивает перчатки. – Люба, меня с работы могут уволить или в поездки больше не выпустят!
– Да, в поездки ты больше ездить не будешь, но об этом тебе надо было думать раньше. А теперь я буду заботиться только о своем благополучии. Михаил проживет и без поддержки нашего отца, он крепко стоит на ногах. Твоя история его никак не заденет. С милицией я договорюсь, чтобы о моем участии муж ничего не знал. Уверена, что мне это удастся. Отец, конечно, может потерять все, и должность, и партбилет, но они с матерью уже пожилые люди, пожили свое, в крайнем случае будут сидеть на даче, цветы разводить. У отца пенсия не за горами. И, в конце концов, им надо было раньше думать о том, какую сволочь они вырастили себе на голову. Ты их сын, и им за тебя отвечать.
Слова Любы звучали холодно, равнодушно, и Олег впервые в жизни испугался по-настоящему. До сих пор, как бы его ни ругали, как бы на него ни орали, чем бы ни грозили, он знал, семья его прикроет, вся семья. А теперь… Все вдруг рухнуло, рухнуло как-то вдруг, на ровном месте, когда ничего особенного не происходило, из-за какой-то ерунды. Картина, ограбление… Да найдет милиция эту картину. Никто ничего не заметит, повесят Пичугины ее на прежнее место, и всего делов-то. Как Любка этого не понимает?
– Поехали. Или я поеду одна, тогда за тобой приедут с ордером и заберут прямо с рабочего места. Будешь выходить из комитета под ручки с нарядом милиции, – безжалостно проговорила сестра.
– Дрянь! Гадина! – взвизгнул совершенно по-бабьи Олег, и из глаз его брызнули мелкие злые слезинки. – Утопить меня хочешь? Не выйдет! – Худенький, верткий, со сморщенным от злости и испуга лицом, он был похож на мартышку.
– Выглядишь жалко, – презрительно уронила Любовь Георгиевна. – Ты бы хоть прическу сменил. Бакенбарды эти нелепые, волосы чуть не до плеч… Ведешь себя, как баба, и выглядишь так же. Собирайся.
Вела себя Любовь Георгиевна уверенно, но вот в душе ее боролись сомнения. Правильно ли она поступает? Может, все-таки предупредить отца? Звонить из кабинета Олега? Нет. Откуда? С проходной? Из автомата? Пожалуй.
Главное, чтобы отец был на месте. А Олег? Сперва надо запихать его в машину, чтоб не дал заднего хода. Впрочем, куда он денется? Милиция за шиворот притащит. Да, она позвонит с дороги из автомата.
– Люба, ты с ума сошла? Ты понимаешь, что ты говоришь? Почему ты мне сразу не сказала?
– Ты был в Польше, – сухо ответила Любовь Георгиевна, поняв вдруг, что ей страшно надоело вечно тянуть на себе этого недоумка Олега.
С самого детства ей ставилось в обязанность: «присмотри за братом, помоги, защити, подтяни, удержи, повлияй». И она, как и положено пай-девочке, слушала родителей и тянула за собой, подтягивала в учебе, вытаскивала из сомнительных компаний, платила его долги, она до того запуталась, что прикрывала его даже от родителей. К чему это ее привело? Не пора ли сбросить это ярмо с шеи и предоставить им самим разбираться со своими проблемами.
– Папа, я еду в милицию, это решено. – Голос звучал холодно, равнодушно.
– Хорошо, поезжай. Я что-нибудь придумаю. – Георгий Сергеевич Кружилин сдался, смирился с решением дочери, принял ситуацию.
И Любовь Георгиевна вдруг поняла, по-настоящему поняла, что родители стареют.
Глава 12
8 ноября 1972 года, Ленинград
Виктор бегом сбежал по ступеням. Куртка распахнута, в холщовой сумке на боку лежала заветная пластинка.
Виктор был красив. Очень красив. Это замечали все. Девчонки в родной Астрахани за ним толпами ходили, училки его обожали, парни завидовали, связываться, правда, боялись. Виктор был высоким, под метр девяносто, крепким и занимался спортом. Мог хорошенько врезать.