Но Виктор только сморщил нос. Этими подачками его было уже не удивить. Он взял предложенную маленькую чашечку с кофе, пил молча, маленькими глотками, ругая себя за слабость и глупость. Зачем приперся? На что рассчитывал?
– Ну, как поживаешь, что с учебой? – посмаковав кофе, спросил Пичугин.
– Нормально, тяну.
– Какой курс?
– Четвертый.
– О распределении уже думал?
Разговор получался совсем странный. Как у дяди с племянником. Причем у троюродного дяди с троюродным племянником.
– Я вообще-то по поводу ограбления. Толик говорил… – пропустив мимо уха вопрос, заговорил Виктор.
– Извини, – торопливо перебил его Пичугин.
В дверь звонили, и художник чуть не бегом кинулся открывать.
Виктор презрительно скривился.
Девчушка, стоявшая на пороге, была хороша. Пичугин, как всякая бездарность, любил работать с красивыми моделями. Пышные белокурые волосы, глазищи на пол-лица. Точеные ножки в модных сапогах. И смущенный, счастливый взгляд. Наверняка уже втюрилась. Дура размалеванная.
Сочувствия к юному созданию Виктор не испытывал, только презрение. Он был невысокого мнения о женщинах вообще и о молодых дурочках в частности. У всех у них в голове были только романтичные объяснения, поцелуи, ЗАГС, занавеска на голову, крики «Горько!», «Волга» с карапузом на капоте, и вот оно семейное болото с борщами, крошечной зарплатой и пеленками.
Извольте радоваться. Курицы.
– Прошу, Раечка, знакомьтесь, Виктор.
– Здравствуйте. – По тому, с каким равнодушием Раечка окинула взглядом его неотразимую внешность, облаченную в модный костюм, Виктор еще раз убедился, что Раечка втюрилась в Пичугина. Причем по уши.
– Мы с Виктором тоже иногда сотрудничаем, многие мои картины написаны с него. Виктор учится в Академии художеств, на искусствоведческом, а Раечка – будущий учитель русского языка и литературы, – суетился вокруг девушки Пичугин, наливая Раечке кофе. – А кстати, Виктор, ты, кажется, тоже сперва учился в педагогическом?
– Да.
– Ой, а на каком факультете? – тут же оживилась Раечка, очевидно, разглядев в Викторе родственную душу.
– Не помню, – буркнул Виктор, но, поймав взгляд Пичугина, все же ответил: – Кажется, на физическом.
– Да? У меня там подружка учится. А почему вы ушли?
– Разочаровался. Не мое призвание, – с ноткой ерничества пояснил Виктор. – Пожалуй, мне пора, у вас сеанс, а я отвлекаю.
– Так что все-таки случилось? Зачем приходил? – спросил в дверях Пичугин, задержав Виктора за руку.
– Выразить соболезнование. Но, вижу, вы в нем не нуждаетесь. – И он, взглянув выразительно на Раечку, побежал вниз по ступеням, давясь по-детски крупными слезами.
– Николай Наумович, вы же участковым лет двадцать работаете, наверняка каждого знаете, район старый, жильцы меняются редко, некоторых небось еще со школьной скамьи помните, – без смущения курил фимиам скромному, пожилому участковому Павел Артемьевич.
– Ну, это да. Некоторые ребята, бывало, уж на что озорные в детстве были, боялся, как бы в колонию не загремели, а выросли, глядишь, нормальными людьми стали. Женились некоторые, а то и дети пошли, – качал согласно седеющей головой участковый. – Да только, вот убей, не знаю, к кому и обратиться. Я же с вами сам по квартирам ходил.
– А вы все же подумайте. Нам с вами свежего взгляда не хватает. Может, какой-нибудь старичок бессонницей страдает, а мы его и забыли. Или, может, гражданка какая с вечерней смены домой могла идти, или парень девушку провожал. А?
– Да нет. Нет… Хотя… – нахмурился, соображая, участковый. – Есть, пожалуй, такой вариант!
– Слушаю, – внимательно подался вперед Павел Артемьевич.
– Вечером седьмого на кинотеатре «Ленинград» гирлянду праздничную замкнуло. Я как раз домой шел, а там электрик на лестнице у столба возился, еще закурить попросил. И как раз жаловался. Ему домой идти, а тут замыкание, и нет бы в другой какой день, а то в праздник. И еще жаловался, что теперь до ночи провозится, потому как начальство велело, пока не отремонтирует, домой не уходить, а он никак не мог найти, где замкнуло. Может, он видел машину ту?
– А разве от кинотеатра улицу видно? – с сомнением спросил Павел Артемьевич.
– А он не у самого кинотеатра возился, а у того столба, что напротив восемьдесят третьего дома, углового с Потемкинской улицей, стоит. Оттуда мог видеть.
– Так, отлично. Вы в котором часу с ним говорили?
– Да часов в десять, не раньше. У нас на работе праздничное заседание было. Днем-то все на дежурстве были, а вечером заседание, потом концерт самодеятельности. Домой шел около десяти.
– Так, от кинотеатра до дома Пичугиных метров четыреста, не больше, так? Освещение в тот вечер было хорошее. Погода ясная, к вечеру подморозило. Мог и разглядеть, как считаете? – повеселев, спросил Павел Артемьевич.
– Мог, – уверенно подтвердил участковый.
– Где мне этого электрика найти?
– В кинотеатре, наверное. Он у них в штате работает. Павел Артемьевич! Постойте! Вот я старый дурень! Еще вспомнил!
– Ну, давайте, давайте, – останавливаясь, с улыбкой потребовал Павел Артемьевич.
– Напротив, через улицу, наискосок от дома Пичугиных. Григорьев Дмитрий Тарасович одна тысяча пятьдесят седьмого года рождения. Шофер, в рейсы ходит. Так вот он как раз в тот день из рейса вернулся! Он по неделям дома не бывает, так что для Таисии, жены его, каждый приезд мужа – праздник. А тут еще и седьмое ноября. Наверняка не спали! А Митька, он курящий, всегда у форточки дымит. И комната у них окнами на улицу, мог и видеть чего. Только вот он опять в рейс ушел, не знаю, когда вернется. А жена у него баба горячая, хозяйственная, – краснея, поведал Николай Наумович, – так что сперва наверняка накормила до отвала, ну а уж потом… Гм, гм… Сами понимаете. Дело-то еще молодое.
– Ладно, навестим и ее, узнаем, когда муж вернется, – кивнул Павел Артемьевич.
– Ну, вот, товарищ следователь, сдвинулись с мертвой точки, – бодро доложил Паша Ребров, устраиваясь поудобнее в кабинете приятеля.
– Раскопал что-то интересное?
– Вроде что-то наклюнулось. Правда, одна ниточка оборвалась. Был у меня на примете один электрик, который мог видеть машину грабителей, но, увы. Закончил раньше, чем они появились. Но зато имеется шофер. Сейчас он в рейсе, но послезавтра должен вернуться. Так вот его окна аккурат напротив нужной нам арки находятся. На другой стороне дома. Сам проверил, видимость идеальная. И по свидетельству жены, вечером седьмого Костюхин, это фамилия шофера, был дома и не спал, и курил у окна неоднократно. Так что ждем. Ну а что интересного у тебя? Видел Пичугину?
Глава 16
9 ноября 1972 года, Ленинград
– Здравствуйте, Любовь Георгиевна, простите, что так часто приходится вас беспокоить, – поднимаясь навстречу вошедшей Пичугиной, проговорил Владимир Александрович. – Проходите, давайте пальто, я повешу его у секретарши.
– Брат написал заявление, как вы и просили.
– Да, оно уже у меня, – кивнул следователь.
– Тогда зачем вы меня пригласили? Появились какие-то новости? – Сегодня Любовь Георгиевна выглядела гораздо спокойнее и увереннее, чем во время их последней встречи, в ее красивом лице появилась прежняя едва заметная надменность, а в голосе то и дело проскакивали повелительные нотки.
– Нет. Пока нет. Версия с карточными шулерами окончательно отпала, так что сейчас мы продолжаем отрабатывать другие версии. – После секундного колебания Владимир Александрович обошел свой стол и сел на место посетителя напротив Пичугиной. – Любовь Георгиевна, мне понадобится ваша помощь, – доверительно проговорил он, но желаемого действия ни тон, ни выбор места не дали. Пичугина вернулась в отполированную скорлупу защищенного благополучия.
– Разумеется, – ответила она холодно и равнодушно. – Что от меня требуется?
Следователь Соболев был довольно молод, меньше сорока, форма шла к его правильному, немного скучному лицу, с честными, серыми глазами и крупным прямым носом.
«Добросовестный служака, – определила для себя Любовь Георгиевна, – без особых карьерных видов, до полковника, может, и дослужится, но дальше тупик».
С такими, как Соболев, просто и надежно иметь дело. Ей такие субъекты никогда не были интересны.
Любопытно, а что он думает о ней? Кажется, она ему даже нравится. Это было приятно, из праздного женского кокетства романов на стороне Любовь Георгиевна никогда не заводила. Может, стоит быть с ним чуть теплее?
– Любовь Георгиевна, мне кажется, что к краже картин имеет отношение кто-то из вашего окружения. Возможно, он сделал это не сам, а чужими руками, и необязательно с целью обогащения. Им могли двигать месть, зависть, обида. А мог и простой расчет. Припомните, пожалуйста, с кем у вас или у вашего мужа были ссоры, разногласия, какие-то недоразумения. Может, кто-то вам завидовал?
– Владимир Александрович, нам завидовала и завидует добрая половина наших знакомых, – усмехнулась Любовь Георгиевна. – Моя семья и семья мужа занимают весьма видное положение в обществе. Плюс коллекция картин, зарубежные командировки, профессиональные успехи мужа. Поводов более чем достаточно. А уж в живописных кругах!.. – взмахнула ухоженной наманикюренной ручкой Любовь Георгиевна. – Семья моего мужа насчитывает пять поколений художников. Основатель династии Афанасий Иванович Пичугин начинал свой творческий путь еще при Николае Первом, дружил с самим Карлом Брюлловым, у нас в семье хранится подаренная им картина. – Владимир Александрович при этих словах уважительно и даже восхищенно покачал головой, вызвав одобрение Любовь Георгиевны. – Но главная фамильная особенность Пичугиных – это успех. Да, да. Я нисколько не иронизирую. Художники рода Пичугиных не значатся в анналах, нет. Это всегда были скромные труженики, крепкие мастера, их имена не прогремели в истории, но им было даровано иное. То, о чем мечтает, наверное, каждый художник. Они были п