– Не бойся, не идиот. Вот, рассчитайся за меня, – отмусолив из полученной пачки купюру, велел Виктор, поднимаясь из-за стола.
Он сам не мог понять, что его так взбесило сегодня в Симоне. Но сидеть за столом с ним он просто не мог. Хотелось на воздух.
– Псих, – фыркнул Симон, забирая трешник.
Следующие два дня друзья почти не виделись. Ребров носился по городу в поисках свидетелей и похищенных ценностей, Соболев вел допросы.
По всему выходило, что Коробков был человеком порядочным, немного нервным, мог невзначай на кого-нибудь наорать, например на соседку, за то, что на ногу наступила или мусор мимо бака на улице просыпала. На коллегу за то, что без очереди в буфет полезла или бумаги с его стола смахнула. А еще он был талантливым художником и вечно нуждался в средствах. Без конца занимал в долг, потом возвращал, перезанимал снова, одевался небрежно, не считая праздников и вызовов к начальству. Был начитан, скрытен, язвителен, временами даже жесток, разумеется, на словах. Но и словом можно ранить. С алиби Коробкова никакой ясности так и не было, где он провел остаток вечера седьмого числа, осталось невыясненным.
– Разрешите, товарищ капитан? – заглядывая в дверь после короткого стука, официальным тоном спросил Паша Ребров.
– Входите, товарищ майор, – подыграл ему Володя Соболев.
– Ох, и набегался я, Володя. А еще и замерз, как собака. Ты чайку горяченького не сообразишь?
– Запросто. Татьяна Николаевна, принесите нам два стакана чаю, – попросил Соболев секретаря. – Ну, рассказывай, как успехи?
– Никак. Этот Коробков – таинственная личность. Зарабатывает неплохо, но денег вечно не хватает. Где был седьмого ноября, установить не удалось. Связь с Филимоновым установить тоже не удалось. Я действовал с обоих концов и с сожалением должен констатировать, что Филимонов с Коробковым не знакомы. С антикварным магазином тоже никакой ясности. Впрочем, тут нет ничего удивительного, поняли, что под них копают, и залегли на дно. Ну а у тебя что?
– Да примерно то же самое. Сегодня целый день беседовал с коллегами и соседями Коробкова. Друзей у него, видите ли, не густо. Есть один, да и то в длительной командировке, где-то в Сибири. Я пока туда не телеграфировал, думал, может, ты что-нибудь подкинешь. Видно, придется вызывать самого Коробкова и пытаться разговорить.
– Видно, придется, – допивая чай, согласился Паша Ребров. – Ладно, Володь, пойду я, рабочий день уже закончен, а я мечтаю бросить бренное тело на постель.
– Давай, а я на завтра вызываю Коробкова. Если хочешь, можешь поприсутствовать.
– Паша, Ребров, ты у себя? Срочно зайди ко мне, свежие новости по делу Пичугиных, – взволнованно проговорил Володя Соболев, глядя на часы. Они показывали десять минут десятого. Как жаль, что он сегодня задержался в архиве, надо было сразу же идти к себе.
– Здорово, Володя, что случилось?
– Вот, полюбуйся, сегодня у себя на столе обнаружил.
– Ух ты. Да это же картинка из коллекции Пичугиных, я как сейчас помню, – присвистнул Паша Ребров, читая телефонограмму. – Звонил уже на таможню?
– Вот, как раз набираю. Сперва тебя позвал… Добрый день, старший следователь Соболев беспокоит, я по поводу картины Сера… Да… Да, конечно. Сейчас выезжаем.
– Ну что?
– Очень любопытная история. Иностранец вез через границу копии картин из собраний Эрмитажа, с надлежащими сопроводительными документами. Справками. Все, как положено. Копии, все пять полотен сделаны с картин французских импрессионистов. Матисс, две картины Мане, Ренуар и Сера.
– И что же?
– Все картины были искусственно состарены. Никаких вопросов у таможенников ни документация, ни картины не вызвали, ни у кого, кроме молодого стажера. Он просто присутствовал при досмотре. И просто без задней мысли заметил, что в эрмитажном собрании нет Сера. Странно, что его работа оказалась среди копий. Ну как?
– Ай да стажер, у него что, диплом по искусствоведению имеется? Вот вы, например, товарищ старший следователь, знали, что в эрмитажном собрании Сера нет?
– К своему стыду, нет. А ты?
– Вообще не имел представления. Я, признаться, больше Рубенса с Рембрандтом жалую, в залах импрессионистов бываю редко, – развел руками Паша Ребров.
– А вот стажер знал. Один из старших товарищей заинтересовался, почему среди копий оказалась картина Сера, тот объяснил, что просто предложили купить для коллекции, ну а уж дальше гражданина, как водится, задержали до выяснения, кто-то сообразил проверить список украденных картин, тут-то и всплыл наш Сера. В общем, поехали в аэропорт. Побеседуем на месте.
– Добрый день, Алла Романовна, ну что у нас с картиной? Подлинность подтвердилась?
Алла Романовна, хрупкая, с тонкими чертами лица, похожая на выпускницу балетного училища, оторвалась от кипы бумаг и взглянула на Владимира Александровича глазами, полными укоризны:
– Ну почему каждый следователь считает, что именно его дело самое важное?
– Аллочка Романовна, но у нас правда очень важное дело, украдены полотна великих художников, достояние всего народа, – состроив подобающую случаю просительную мину, объяснил Владимир Александрович.
– Благодарю за пояснение, но о народном достоянии мне уже все подробно рассказал майор Ребров.
– Как, Павел уже был у вас? – подивился расторопности приятеля Владимир Александрович.
– С самого утра.
– И что же?
– Не могла отказать. Ваш Ребров просто профессиональный вымогатель, к тому же очень обаятельный, – улыбнулась Алла Романовна. – Вот заключение, получите. Картина подлинная, остальное – копии.
– Благодарствую, – целуя руку эксперту, принял от нее заключение Владимир Александрович.
– Добрый день, сто четырнадцатая, пожалуйста. Паша? Заключение у меня. Картина подлинная.
– В общем, так, сегодня я проверил подлинность бумаги, выданной на вывоз Сера, эксперт уверяет меня, что выдавал разрешение на вывоз именно копии. Сегодня она приедет осмотреть картину. Я наводил о ней справки, репутация безупречная, считается высококлассным специалистом.
– Значит, картину подменили после получения разрешения на вывоз?
– Выходит, так.
– На разрешении есть имя художника, сделавшего копии?
– Да, и я сейчас же к нему еду. Но думаю, что его использовали вслепую. Это проще, логичнее, безопаснее.
– Согласен. Но как они на этого художника вышли? Кто-то его знал или слышал о нем, должен же был заказчик сослаться на кого-то, не объявления же он в газете дает: «Изготовлю копию».
– Прав, Володя. Абсолютно прав. Этот вопрос я обязательно выясню. В любом случае какая-никакая зацепка у нас с тобой имеется. Надо аккуратненько потянуть, чтобы ниточка не оборвалась, глядишь, и выведет, – подмигнул Ребров, собираясь уходить.
– Подожди секунду, – протягивая руку к зазвонившему телефону, попросил Владимир Александрович.
– Товарищ капитан, к вам женщина просится на прием.
– Кто такая? Я вроде бы никого сегодня не вызывал.
– Стишова Лидия Николаевна. Говорит, насчет Коробкова.
– Коробкова? Приглашайте, – воодушевляясь, приказал Соболев. – Паш, тут какая-то свидетельница по делу Коробкова, останешься?
– Нет. Потом расскажешь, а я к художнику.
Женщина, вошедшая в кабинет Соболева, была еще не старой, но какой-то поблекшей, утомленной. В скромном пальто с потертым меховым воротником, с пуховым платком на голове.
– Разрешите?
– Проходите, пожалуйста. Ваша фамилия Стишова?
– Да.
– Слушаю вас.
– Я по поводу Бориса Коробкова.
– Так.
– Я только вчера случайно узнала, что его в чем-то подозревают. Сам он очень гордый, никогда бы не сказал. Он очень ранимый, скрытный человек, – с каким-то страдальческим надрывом проговорила женщина.
– Простите, а вы ему кто?
– Никто, – просто ответила женщина, но, увидев в глазах следователя холодное удивление, поспешила пояснить: – Я ему по паспорту никто. А так, это сложная история. Мы когда-то учились вместе в школе. Дружили. Я в него была влюблена, – со смущенной улыбкой пояснила женщина. – А потом мы выросли, поступили в институты, он на художника, я в институт культуры на библиотечный. А потом снова встретились, и, в общем… это не был роман, так просто как-то все случилось. В общем, у меня родился сын. Я была очень рада и к Боре не имела никаких претензий, даже не сказала ему ничего. Их семья тогда уже в другом районе жила, они ничего и не узнали. А я знала, что он меня не любит, а жениться из жалости… мне такой жертвы не надо. В общем, мы со Славой очень хорошо жили, мне родители немного помогали, а потом Славка заболел – осложнение после гриппа, а тут еще мама умерла. Я в таком отчаянии была, денег не хватало, врачи, лекарства, постоянные больничные, и вот однажды я встретила у метро Борю. Он спросил, как у меня дела, а я разрыдалась и все ему рассказал. У него к тому времени уже семья была, ребенок только родился. Но когда я ему про Славку сказала, он сразу к нам поехал. – На глазах Лидии Николаевны от переживаний выступили слезы. – Вы простите, я до сих пор спокойно не могу это вспоминать. В общем, с тех пор Боря стал помогать нам, бывать у нас. Подарки Славке таскать, к врачам устраивать. Вот только жене говорить ничего не хотел почему-то. Все время что-то придумывал, боялся, наверное, что она ревновать будет. А что ко мне ревновать? Я рядом с его женой просто развалина. Она молодая, красивая, одевается хорошо, а мне некогда, да и не на что. Боря нам очень помогает, но у Славы теперь хроническое состояние, и… в общем, мне бы не хотелось про это говорить. Но Боря, он очень хороший. Очень порядочный человек, и я знаю, что вы всех спрашиваете про седьмое число, так вот он в тот вечер был у нас, можете и отца моего спросить. Он ветеран войны и труда, он в жизни своей никому не солгал. Боря специально пораньше с праздничного вечера сбежал – и к нам. Жена у него сейчас в больнице. Ну а с сыном теща сидит, вот он к нам и приехал и допоздна просидел. Еле-еле на метро успел. Это он мне уже на следующий день позвонил, чтобы я не волновалась. Думали, что пешком домой идти придется, – улыбнулась сквозь слезы Лидия Николаевна.