– Совершенно верно. Вы из собеса или из школы?
– Нет, я из Уголовного розыска. Майор Ребров, можно просто Павел Артемьевич. Вы разрешите войти?
– Конечно, милости прошу, – бесшумно отступая в глубь квартиры, пригласила Георгина Сергеевна. – Проходите сюда, пожалуйста, – проводив майора по длинному коридору, распахнула дверь комнаты.
Комната была светлой, уютной, с кружевными занавесочками, фотографиями на стенах, со стареньким письменным столом, на котором стояла старинная лампа под зеленым абажуром.
– Присаживайтесь. Что же вам от меня угодно? – на старинный манер спросила хозяйка.
– Я к вам по поводу одной из ваших бывших воспитанниц, – смущенно улыбаясь, проговорил Павел Артемьевич, прикидывая про себя, сможет ли столь древняя особа вспомнить хоть что-то.
– Кто же вас интересует? Я всю жизнь проработала в сфере образования, сперва в школе, потом в детском доме, а когда его закрыли, снова вернулась в школу, – неторопливо пояснила Георгина Сергеевна. – Так кто же именно вас заинтересовал?
– Римма Величковская. Вы помните такую?
– Римма, Римма, – тихонько повторяла Георгина Сергеевна, перебирая в уме имена и образы.
– Она попала к вам в детский дом во время блокады, – напомнил Ребров.
– Ах да. Она попала к нам в сорок втором. Такая худенькая. Впрочем, все тогда были худые, с такими не по-детски состарившимися лицами, – печально проговорила Георгина Сергеевна. – Очень тяжелое было время. Впрочем, вы не об этом хотели спросить, а о чем же?
– Что она была за человек?
– Римма? Какой странный вопрос, – удивилась Георгина Сергеевна. – Но, впрочем… В дни блокады нам некогда было особенно разбираться в характерах, главное было накормить, согреть, одеть. Людей не хватало, к нам попадали и взрослые дети, и очень маленькие, совсем крохи. Крутились, как могли, а вот уже году в сорок четвертом стало полегче. Значит, Римма. Вы знаете, я все яснее вспоминаю эту девочку. Было сразу видно, что она из очень благополучной, хорошей семьи, речь, манеры, что-то неуловимое в облике. Она много читала, была несколько замкнута. У нее были две близкие подруги, с остальными детьми она держалась чуть отстраненно. Это было странно, потому что в те годы мы жили как одна большая семья. А она была словно не родная нам. Но это действительно было свойство характера. В остальном это была очень хорошая спокойная девочка. Хорошо училась, примерно себя вела, никогда не была активисткой. Это да. Но всегда очень добросовестно выполняла все поручения и как пионерка, и как комсомолка.
– Скажите, а родственники у нее были, может, дальние, может, ее кто-то навещал?
– Ну, конечно. Это было после войны, году, кажется, в сорок шестом. Да, точно, как раз было начало учебного года, нам выделили деньги, и мы с девочками ходили в магазин закупать карты по географии и истории. И вот в магазине Римма вдруг закричала, это было так ей несвойственно. Она закричала и бросилась к какому-то мужчине. Оказалось, это ее дядя по матери. Забыла, как его зовут, только фамилию помню. Воскобойников. Почему-то запомнилась фамилия. Он был на фронте, после смерти родителей связь с семьей, естественно, прервалась, а тут такая встреча. Он стал навещать ее. Римма тогда уже была взрослой девочкой, пятнадцать лет. А когда ей исполнилось шестнадцать, она переехала к дяде, устроилась работать на фабрику и перешла в вечернюю школу, – продолжала рассказывать старая учительница, не замечая волнения своего гостя. – Я это знаю, потому что она однажды заходила к нам в детский дом, под Новый год, кажется. А больше потом уж не появлялась. Не знаю, как сложилась ее судьба, – с некоторой печалью в голосе проговорила Георгина Сергеевна.
– Сложилась очень хорошо. Она окончила университет, затем аспирантуру, а теперь работает гидом-переводчиком. Вот только не замужем.
– Жаль. Знаете, почти все мои воспитанники, особенно из детского дома, часто меня навещали, все-таки мы стали для них семьей, а вот Римма только однажды, – заметила Георгина Сергеевна. – Наверное, ей было хорошо у дяди. Я всегда на это надеялась.
– Почему же надеялись? – уловил некий оттенок сомнения в голосе старой учительницы Павел Артемьевич.
– Он мне не понравился, – растирая пальцы натруженных, покрытых темными пальцами рук, проговорила Георгина Сергеевна. – Почему? Трудно сказать. Может, мне показалось, что девочка ему не нужна. Может, его отношение к ней было слишком холодно, но сама Римма его обожала. Я даже не ожидала от этой выдержанной, спокойной девочки столь ярких, сильных чувств. Возможно, она воспринимала его как часть той счастливой довоенной жизни, когда у нее была семья, мать, отец? Не знаю. Со мной она никогда не делилась своими переживаниями.
– Спасибо. Вы точно не помните имени этого родственника?
– Гм… Воскобойников… Воскобойников… Нет, не вспомню. Я его видела всего раза три, не считая той встречи в магазине, и никогда с ним не разговаривала. Точнее, он со мной. Как-то избегал разговоров. В шестнадцать лет Римма собрала вещи и ушла сама, дядя ее встретить не пришел. Но вы знаете, я вспомнила, где они проживали! Римма, когда пришла нас навестить, рассказывала, что у дяди комната на углу Гороховой и Садовой.
– Скажите, вы помните имена девочек, с которыми дружила Римма Величковская?
– Разумеется. Зиночка Крошина, до сих пор меня не забывает, с праздниками поздравляет. Хотите, я конверт с адресом поищу?
– Буду очень признателен.
– Девушки, девушки, какие же вы умницы! – роясь в старых адресных книгах, приговаривал Павел Артемьевич, прихлебывая горячий чай с баранками, которыми его угостили служительницы паспортного стола. – Эх, мне бы теперь нужную фамилию отыскать.
– Ну, хорошо, давайте я вам помогу, – не удержавшись, предложила молоденькая сотрудница с веснушчатым носиком и длинными светлыми волосами. – Я возьму дом номер сорок пять по Гороховой, а вы тридцать первый по Садовой, а потом я с этой книгой поработаю.
– Спасибо, Галочка, вы очень меня обяжете.
– Ой, смотрите, я, кажется, нашла! – спустя полчаса усердной работы воскликнула Галочка. – Вот Воскобойников Аристарх Иванович. Он в мае сорок шестого прописался. В этой комнате его мать проживала Воскобойникова Ада Аркадьевна. Но она умерла в сорок седьмом, а к нему прописалась племянница Величковская Римма Игоревна. Потом она снялась с регистрации…
– Когда это было?
– В сентябре сорок девятого года.
– А есть данные, куда именно она выписалась?
– Да, конечно. В общежитие государственного университета.
– Интересно. Что ж, спасибо. Выпишите мне, пожалуйста, архивную справку. Ах да, а сам Воскобойников все еще проживает в этом доме? – заведомо зная ответ, спросил Павел Артемьевич.
– Нет. В пятьдесят пятом году он выписался к жене на Петроградскую сторону, а незадолго до того в комнату опять прописалась племянница и жила в ней до получения ордера на квартиру в шестьдесят третьем. Новый адрес Воскобойникова я вам сейчас выпишу.
– Будьте любезны.
Выйдя на станции метро «Петроградская», Павел Артемьевич купил два пирожка с повидлом, горячих, с хрустящей корочкой, он бы с удовольствием съел пирожок с мясом, но мама еще в детстве строго-настрого запретила ему покупать их на улице, грозя немедленной госпитализацией в Боткинские бараки. Павлик маму слушался, а потому хрустел сейчас пирожками с повидлом, всухомятку, хотя мама не одобряла и ее. Но выбора у старшего инспектора не было. Есть хотелось, а время поджимало.
– Павел Артемьевич, прошу вас, – распахивая дверь, любезно пригласил Воскобойников. – Вы уж извините, я по-домашнему, – поглаживая облаченный в домашнюю куртку упругий животик, улыбнулся Аристарх Иванович. – Ну как там с делом Пичугиных, удалось разыскать преступников и вернуть полотна?
– Увы, пока нет, но дело продвигается, недавно мы задержали на таможне иностранца, пытавшегося вывезти одно из полотен.
– Вот как? Ну, я же вам говорил, что у нас трудно найти покупателя. Жаль, конечно, что только одно. Ой, я в том смысле, что если бы он вез все сразу, то их бы задержали, и коллекция была бы спасена.
– Я понял, – улыбнулся Павел Артемьевич.
– Так что же вы хотели от меня?
– Да, в общем, ничего особенного. Просто так вышло, что ваша племянница Римма Игоревна Величковская работала гидом-переводчиком с этим иностранцем.
– Римма? Но вы же понимаете, что это чистое совпадение? – заволновался коллекционер.
– Я в общем-то на это надеюсь. Но не могли бы вы рассказать мне о племяннице.
– Ну, разумеется. Конечно, Римма очень честный, ответственный, рассудительный человек. По-настоящему мы с ней познакомились уже после войны. Знаете, вышла совершенно фантастическая история, будь я писателем, мог бы написать рассказ или повесть, но увы. Не обладаю талантом, – охотно принялся рассказывать Воскобойников. – Знаете, я в войну не воевал. Так вышло. Я ведь когда-то окончил консерваторию по классу гобоя, играл до войны в оркестре. И вот как раз незадолго до начала войны наш оркестр отправился на гастроли по Украине. Я не буду рассказывать вам всех подробностей, эти воспоминания до сих пор мне тяжело даются. В общем, я попал в концлагерь. – Воскобойников закатал рукав халата, показывая Павлу Артемьевичу метку.
– Простите, не знал.
– Я вообще стараюсь никому об этом не рассказывать, сейчас объясню почему. Теперь всем известно, какие творились ужасы в лагерях, так что позвольте мне опустить подробности. Мне повезло, я выжил, был освобожден нашими войсками. Но мучения, выпавшие на мою долю в лагере, и физические, и моральные, подкосили меня, я, как бы это выразиться поточнее, не то чтобы сошел с ума, но, в общем, рассудок мой был поврежден. Я потом долго лечился и очень медленно и трудно возвращался к мирной жизни. В Ленинград я вернулся в начале сорок шестого. До войны я был женат, у меня была маленькая дочка Анюточка, ей тогда три годика было. И жена, и дочь погибли в блокаду. В живых осталась мать, но и то очень болела, умерла в сорок седьмом. Других родственников я не искал. Не имел сил. Работать музыкантом я тоже больше не мог, перебивался какими-то заработками, пока один приятель не предложил попробовать работу настройщика. И вот, с его легкой руки, я стал высококлассным специалистом. Живу, так сказать, не бедствую. Да. Какой-то рассказ получается неправильный. Не о Римме, а о себе, но без этого вам не понять, – извиняясь, развел руками Аристарх Иванович.