– Пап… – заглянул в комнату молодой симпатичный мужчина. – Здрасте, – бросил он небрежно, заметив Реброва. – Я возьму машину? – И, не дожидаясь ответа, закрыл дверь.
– Сын. Единственный. Поздний. Избалованный. Даже чрезмерно, – со вздохом пояснил коллекционер. – Да, так вот. В сорок шестом году я как-то случайно зашел в магазин, за какой-то мелочью, и вдруг ко мне с криком бросилась какая-то девочка. Она обхватила меня за талию и со всхлипами стала повторять: «Дядя Арик, дядя Арик». Так меня зовут в семье. Я растерялся. Даже испугался. Потом выяснилось, что это моя Римма, дочь двоюродной сестры Зои. Как она меня узнала? Ума не приложу. До войны я был цветущим молодым человеком. А после лагеря превратился в развалину.
– До войны вы близко общались с семьей сестры?
– Да, очень. Семья у нас была дружная. Все праздники вместе, в гости друг к другу ходили, с сестрой я был очень дружен. Когда вернулся, мама сказала, что они все погибли. Я не стал проверять, а тут вот Римма. Мне бы, конечно, надо было забрать девочку к себе, но я не мог. У меня бывали приступы, я почти не работал, мама болела. А Римма даже не обиделась, она все поняла, очень умная и тонко чувствующая была девочка. Она нас очень жалела. Помогала нам, чем могла. А когда умерла мама, переехала ко мне. Ей было очень непросто со мной. Но она держалась, видно, ей, как и мне, не хватало тепла, любви и защищенности. Я не мог ей всего этого дать, а вот она меня, можно сказать, спасла. Когда Римма поступила в университет, мы оба решили, что ей будет лучше в общежитии, я уже достаточно окреп, а Римме надо было строить свою жизнь, а не ухаживать за больным родственником. Но она очень часто меня навещала, заботилась. А потом я познакомился со своей второй женой Галиной Петровной. Римма ее сразу приняла. Я очень боялся ревности, но ничего подобного не было. Кстати, Борис, сын жены от первого брака. Его отец погиб в начале сорок пятого, даже не узнал, кто у него родился. Я мальчика усыновил и растил как родного. К сожалению, Борис вырос очень избалованным эгоистом. Мало нас с женой, бабушки с дедушкой, отец жены – профессор почвоведения Петр Федорович Загорский, не слыхали? Очень большая величина в мире науки, а Вера Кондратьевна всю жизнь была домохозяйкой, а тут единственный внук. Несколько лет назад они оба умерли, сперва тесть, потом теща, – печально покачал головой Аристарх Иванович. – Это, кстати, их квартира. Так вот, мало было нас четверых, так еще и Римма нянчилась с ним, как со своим собственным. Подарками заваливала. Когда мы поженились с Галиной, Боре было шесть, а Римме – двадцать. Не знаю, но мне кажется, она и замуж потому не вышла и ребенка не родила, что мы ей собственную семью заменили. Впрочем, замужем она была, но недолго, очень быстро разошлись. Как мне кажется, мужу хотелось, чтобы Римма принадлежала только ему, а она предпочла нас. До сих пор чувствую себя виноватым.
– Значит, у Риммы Игоревны с вашим сыном очень близкие отношения?
– Ну, что вы. Они такие друзья. Борька даже про двойки и шалости сперва Римме рассказывал, а уж она потом нам в смягченной форме докладывала, – усмехнулся Аристарх Иванович.
– А чем же занимается всеобщий любимец?
– О, тут все сложно, – вздохнул Аристарх Иванович. – Трудолюбие не является его сильной стороной. Поэтому после школы он вдруг возжелал стать артистом, благо, внешность у мальчика привлекательная. Этого, разумеется, было недостаточно, но я похлопотал, в общем, его приняли. Как вы бы, наверное, сказали, по блату. Еще в институте он понял, что великого актера из него не выйдет, и перешел на режиссерский. Его он, к счастью, окончил, но сейчас работает администратором в кинотеатре «Ленинград».
– Скажите, как давно вам известно о коллекции Пичугиных? – неожиданно сменил тему Павел Артемьевич.
– Давно. Пожалуй, с детства. Видите ли, мы с родителями проживали в доме на Гороховой, этот дом до революции принадлежал семейству Пичугиных, потом был национализирован, но в доме еще проживали дворник и кухарка прежних хозяев, так что всякие истории о Пичугиных рассказывали регулярно. А тут еще в двадцать, не вспомню, каком году, в доме произошло несколько ограблений и убийство. Убили дворника. И говорили, что из-за клада, который бывшие хозяева в доме перед революцией спрятали. Тогда же и про картины вспоминали, милиция всех допрашивала. Не помню, поймали тех жуликов или нет? – озадаченно нахмурился Аристарх Иванович. – Ну а потом, уже попав в семью жены, я неоднократно слышал разговоры о коллекции Пичугиных. Ведь я коллекционер по наследству, тесть увлекался и меня заразил, да так, что я его самого переплюнул. Благо, жена понимала и не осуждала.
– Ну, что же. Благодарю вас за помощь, мне, пожалуй, пора, – поднялся, прощаясь с хозяином, майор. – Еще раз извините, что побеспокоил.
Глава 22
14 ноября 1972 года, Ленинград
– Володя? На месте?
– Да, Паш, Коробкову стало хуже, – невесело произнес Соболев.
– Печально.
– Мне сегодня звонил главный редактор, каялся, мямлил и в итоге признался, что на днях к ним приходила Ольга Николаевна Пичугина и очень гневно требовала от руководства, профсоюзов и партийной организации принять немедленные меры к работающему в их коллективе вору и бандиту Борису Коробкову. Она так их обработала, что они вызвали Коробкова на ковер и пригрозили ему общественным судом и прочими карами. Ему тут же стало плохо, пришлось вызывать неотложку. Так что теперь запоздало обеспокоились, так виноват все-таки Коробков или нет?
– Можешь обрадовать и их, и самого Бориса Леонидовича, что все подозрения с него сняты, пусть выздоравливает, – посоветовал Ребров. – К тому же я, кажется, напал на след. Дамочка из «Интуриста» и ее дальний родственник, приемный сын старика Воскобойникова, этакий самовлюбленный избалованный фазан. Фазан, потому что на павлина не тянет. Хочу его прощупать. Этот тридцатилетний мальчик крепко дружит с Величковской, семейство вращается в среде коллекционеров, Римма Игоревна работает с иностранцами. Здесь имеются возможность, средства и мотивы, осталось докопаться до фактов.
– Ну что же, не забудь выяснить, не знаком ли кто-то из них непосредственно с Пичугиными.
– Насчет личного знакомства пока не ясно, но о коллекции Пичугиных знали оба. И Величковская, и младший Воскобойников. Но это, дружище, уже завтра, – взглянув на часы, пообещал Ребров.
На самом деле ему надо было подумать.
В причастности Величковской к краже у него практически не было сомнений. Неужели гид, работающий с иностранными группами не один десяток лет, не знала, что картин Сера нет в Эрмитаже, а стажер-таможенник знал? Сомнительно.
Далее, семья Риммы хорошо знала о коллекции Пичугиных. А Аристарх Иванович еще при первой встрече сказал, что единственный способ пристроить коллекцию – это вывезти ее за рубеж. Может, когда-то в их семье в шутку обсуждали гипотетическую возможность подобной кражи? И, может, тот, кто завел эту тему, сделал это не без умысла?
Далее, Борис Воскобойников. Амбициозный. Избалованный. Не сумевший себя реализовать тип, привыкший красиво жить, кататься на папиной машине, дорого и красиво одеваться, на какие средства? К тому же самый близкий для Величковской человек. Почти сын. Работает администратором в кинотеатре «Ленинград». В двух шагах от дома Пичугиных. Совпадение?
Она привыкла его покрывать, выручать, помогать. Ситуация с реализацией картины ложится в рамки стереотипа поведения. Воскобойников-младший украл, Величковская помогла вывезти. Или организатором была она? Тогда зачем ей Воскобойников?
Остается еще вопрос с непосредственным исполнителем кражи. Эксперты твердо уверены, действовал профессионал. И кстати, завтра из рейса возвращается свидетель, шофер Костюхин.
Будет небезынтересно узнать, на какой машине вывозились ценности. На машине Воскобойникова? Вряд ли, мальчик не так глуп.
Дальше. Где спрятаны картины? Проверить бы дачку этого семейства. Должна же у них быть дача? Или Борис Воскобойников спрятал украденное в подвале кинотеатра?
Необязательно, конечно, в подвале. У него, как у администратора, наверняка имеются ключи от подсобных помещений.
Хм… Может, стоит провести негласный обыск по договоренности с директором кинотеатра? Пожалуй, не стоит. Дойдет до Воскобойникова, можем спугнуть.
А вот пригласить мальчика на беседу к Соболеву не помешает, заодно проверим алиби.
Павел Артемьевич не заметил, как задремал в вагоне метро под мерный стук колес. Разбудила его дежурная по станции.
– Конечная, гражданин, выходим, – подозрительно принюхиваясь, трясла его за плечо пожилая сотрудница в форменном берете.
– Ох, простите. Устал очень, сам не заметил, как задремал, – смущенно извинился Ребров, торопливо покидая вагон.
Часы на платформе показывали без десяти девять.
Павел Артемьевич недавно вернулся к себе после беседы с шофером Костюхиным, только сегодня ночью вернувшимся из рейса, и, получив справку о имеющихся в городе машинах «Москвич 402» бежевого цвета, просматривал фамилии владельцев.
Шофер Костюхин майора Реброва не подвел. Сразу вспомнил вечер седьмого ноября, машину «Москвич». Номера, конечно, не рассмотрел, зато поведал инспектору следующее:
– Отлично помню, как он подъехал, я как раз курил у окна. В начале одиннадцатого это было. Подъехал «Москвич 402», номера, извините, не разглядел. Из машины вышел парень среднего роста, крепкий такой, в куртке и кепке, быстро прошел в арку, потом вернулся с приятелем, оба несли по чемодану. Сели в машину и уехали. Я еще подумал, что парень решил приятеля на ночной поезд подкинуть. Вот.
– А как выглядел пассажир, можете описать?
– Как? Ну, роста тоже среднего, покрепче первого будет и постарше. Походка у него тяжеловата, первый-то все вприпрыжку, а второй устало так шагал, – пояснил шофер. – Одет был тоже вроде в куртку, – почесал макушку Костюхин, – темновато было. Они не под фонарем стояли, а посередке, между двумя фонарями, да и из арки до машины два шага. Но точно помню, что он был в шляпе. Такая, знаете, с заломом посередине и полями? – показал на себе шофер.