– Да, думаю, так будет лучше, – устало улыбнулся Джонатон. – Люди почему-то всегда начинают нервничать, когда видят за рулем такого старика, как я.
– Куда мы едем? – спросила Роз, когда Эбби завела двигатель.
– Надо проехать всего несколько миль вдоль берега, – ответил Джонатон. – Я позвонил ему и сообщил о времени нашего приезда.
Ему. У Роз закружилась голова, к горлу подступил тошнотворный комок, и она открыла окно, чтобы впустить в машину свежий соленый морской воздух.
Дорога тянулась вдоль побережья, и Роз попыталась расслабиться, глядя на проплывавшие мимо пейзажи: широкие пляжи с белым песком, кое-где утыканные камнями и невысокими скалами и окаймляющие чистые синие воды океана; луга и болота, раскрашенные во все оттенки зеленого и охры. Тучи на небе собирались в стаи, а на горизонте цеплялись за изрезанные вершины горной гряды – местные называли эти горы Двенадцать Бенов. Это были сказочные края, страна озер и легенд, и Роз подумала, что это как раз подходящее место для встречи с ним через столько лет.
С Джонатоном они говорили о прежних временах, о недавно умерших их общих знакомых – ее замечательной соседке по квартире Сэм, которая много лет назад переехала в Кейптаун, и обаятельном торговце произведениями искусства Зандере, с которым она когда-то познакомилась на званом обеде у Джонатона.
– Здесь нам нужно повернуть налево, – как-то не очень уверенно сказал Джонатон минут через двадцать. Взглянув на свои часы, он нахмурился. – По-моему, мы рановато приедем. Поездка заняла меньше времени, чем я рассчитывал.
Они остановились у небольшого одноэтажного дома. С момента приезда в графство Голуэй Роз видела уже множество подобных домовладений – типичные ирландские приземистые коттеджи с шершавыми побеленными стенами и шиферными крышами. По обе стороны от дома и дальше, в сторону моря, раскинулись широкие зеленые лужайки. При виде всего этого у Роз перехватило дыхание, и она порадовалась, что Доминик живет в таком живописном месте.
Все вышли из машины. Джонатон толкнул металлическую калитку, которая со скрипом распахнулась.
Роз остановилась; в голове у нее крутились тысячи вопросов.
После того как Джонатон сказал ей, что Доминик жив, она бесчисленное количество раз репетировала то, что она ему будет говорить при встрече, но сейчас все эти слова казались ей неуместными. Она всегда была женщиной умной, уверенной в себе и – да, теперь она это признавала – привлекательной, но в данный момент она думала о том, что осталось от той женщины на сегодняшний день, сколько от нее сохранилось для любви.
– Ну же, чего ты ждешь? – улыбнулся Джонатон.
Чувствуя, что ее начинает охватывать паника, Роз растерянно посмотрела на Эбби, потом на Джонатона, который ободряюще кивнул ей и постучал в дверь.
Они стояли и ждали, но никто не открывал. Роз от волнения перестала дышать.
– Он, наверное, на заднем дворе, – совершенно будничным тоном сказал Джонатон.
По тропинке они обошли дом и оказались в саду. Роз мгновенно заметила его – он стоял на лужайке в дальнем конце участка с лопатой в руках.
Одним из немногих преимуществ старости является дальнозоркость. Он обернулся и вытер пот со лба, и она четко видела выражение его лица, когда он увидел ее. Именно это выражение чистой и безудержной радости остановило ее, готовую развернуться и убежать.
Когда они пошли навстречу друг другу, все вокруг отошло на второй план – она видела только Доминика.
На нем был поношенный темно-синий свитер, темные брюки и сапоги для работы в саду. Он по-прежнему был высок, возраст не отразился на его впечатляющих физических данных, чего нельзя было сказать о большинстве ее ровесников. Волосы у него были редкие и седые, лицо избороздили глубокие морщины, но когда он подошел ближе, она увидела, что его умные серые глаза, глаза, которые она так любила, остались такими же ясными и живыми, какими они ей запомнились.
– Роз, – только и сказал он, и глаза его, увлажнившись, заблестели.
– Привет, Дом, – отозвалась она, чувствуя, как по щеке сбегает одинокая холодная слеза.
Он сдавленно выдохнул и содрогнулся всем телом, как будто его душили эмоции.
– Думаю, у тебя есть ко мне вопросы.
Внезапно все придуманные и многократно проговоренные фразы вылетели у нее из головы. И сразу два чувства захлестнули ее – беспредельной любви и горькой неудовлетворенности.
– Есть несколько, – кивнула она, прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
– Какая ты красивая! – сказал он, касаясь кончиками пальцев ее щеки.
– Уже нет. – Ей вдруг захотелось расстегнуть плащ и показать ему свое красное платье.
– Перестань. Я старый, но не слепой, – улыбнулся он, не убирая руки от ее лица.
Она закрыла глаза, не в силах прогнать острое и горькое ощущение постигшей их несправедливости.
– Почему ты бросил меня, Дом? – произнесла она, открывая глаза и сжимая руку в кулак. – Почему ты хотя бы не дал мне знать, что жив? Я больше пятидесяти лет оплакивала тебя. Ты оставил меня во тьме, и я поверила, что ты умер.
Обида и ярость в ней нарастали, как океанская волна, которая достигает своего пика, прежде чем ударить в берег. Дыхание перехватило от злости, но тут она посмотрела ему в глаза и поняла, что не может на него сердиться.
– Меня завербовали еще в Кембридже, – наконец сказал он.
Она кивнула и понимающе улыбнулась:
– Я знаю. Джонатон рассказал мне. Он, оказывается, также работал на британскую разведку. Кто бы мог подумать!
– Я всегда говорил Джонни, что призвание его в другом. В нем умер неподражаемый актер.
– А тебя тянуло на приключения, – сказала она, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком язвительно.
Он немного помолчал.
– Мне было пятнадцать, когда мой отец вернулся с войны, – наконец сказал Доминик. – Он был ранен, долго болел, да и шесть месяцев, проведенных в лагере для военнопленных, сказались на его психике. Но он часто говорил мне и матери, что не жалеет, что ему пришлось пройти через это, – захватчикам следовало дать отпор. Эти его слова стали для меня руководством к действию в университете. Я жаждал бороться против угнетателей – фашистов, коммунистов, против кого угодно.
Роз представила его таким, каким он был в то время, – молодым, красивым и отважным. Она вздохнула, сожалея, что не знала его в те годы, но потом подумала, что хочет слишком много.
– Мне бы и в голову не пришло, что тебя это волнует, – с ноткой иронии в голосе заметила она; возвращалась их обычная манера подтрунивать друг над другом.
– Волновало, и очень, – кивнул он, не сводя с нее глаз ни на миг. – И такое же неравнодушие сразу же понравилось мне в тебе, Роз. Это было первое, что бросилось мне в глаза, когда ты устроила эту акцию протеста под окнами моего офиса. Меня поразил тот факт, что тебе не все равно, что происходит с бедными индусами.
– Но почему ты ничего не рассказывал мне о другой стороне своей жизни? – прошептала она. – Я подозревала, что ты что-то скрываешь, только не знала, что именно. Долгое время я думала, что у тебя роман с Викторией. Не понимаю, почему ты не мог довериться мне.
– Роз, доверие здесь абсолютно ни при чем, – сказал он и взял ее за руку. – Я был двойным агентом. Это подвергало риску и людей, которых я любил. Я не был уверен, что ты с пониманием отнесешься к тому, что я работаю на истеблишмент, и я не мог ставить под удар наши отношения. К тому же я отчаянно хотел покончить с этим.
– Так почему же ты этого не сделал?
– Русские считали, что я очень полезен для них. Мне бы не позволили уйти.
– Но все равно можно было что-нибудь предпринять. Я могла бы помочь тебе придумать, как выбраться из всего этого.
– Я не хотел впутывать тебя. И я должен был тебя защитить. Особенно после того, как узнал, что мой коллега из КГБ Евгений Зарков умер, вероятно, был убит. И я знал, что находиться рядом со мной небезопасно.
– Поэтому ты исчез.
– Джонни знал, что мне угрожает опасность. На одном из приемов у Виктории, за несколько недель до того, как мы с тобой познакомились, Зарков сообщил мне, каков на самом деле ядерный потенциал Советов. Благодаря своей должности он знал, сколько ракет было у русских в действительности. Его беспокоило то, что Америка может разнести его страну в клочья, а они не смогут дать достойный ответ. Несмотря на всю риторику Брежнева, реальной мощью они тогда не обладали.
– Сколько людей знали о ваших планах?
– Никто не знал. Эта информация делала нас уязвимыми, была источником опасности, подвергала нас риску. Джонатону стало известно, что Зарков убит и что на меня готовится покушение. Поэтому я скрылся в джунглях, а потом меня переправили в Центральную Америку, где я жил, пока Джонатон организовывал мне новые документы и мою новую жизнь.
– А Мигель, Виллем? – поинтересовалась она, вспомнив о других членах экспедиции. – Они знали об этом?
Доминик покачал головой.
– Но я ведь могла пойти с тобой, – сказала она глухим голосом. – Мы могли бы скрыться вместе.
– Разве мог я просить тебя ради меня отказаться от своей жизни, от своих друзей и близких, от всего, что ты любила, чтобы долгие годы жить, постоянно с опаской оглядываясь? Я ведь не знал, сколько это продлится, – может, сорок лет, а может, и пятьдесят. Я не имел права просить так много.
– Но ты, по крайней мере, мог бы связаться со мной потом.
Он развернулся и отошел на край участка, где находился утес, с которого открывался вид на океан. Там он глубоко вздохнул, и взгляд его устремился куда-то за горизонт.
– Оглядываясь назад, я понимаю, что в прошлом есть много моментов, когда следовало бы поступить по-другому.
Роз посмотрела по сторонам. На соседнем поле паслась отара овец, слышно было их блеяние, снизу доносился шум бьющихся в берег волн, и на многие мили вокруг ничто не портило красоты величественной и суровой природы.
– Как это все далеко от Тависток-сквер!
– И ужасно далеко от тебя.