тскую, но Сабир с силой оттолкнул меня вниз. Он, видимо, понял, что случилось. Я побежала вниз, на улицу, а Сабир — в детскую. Не помню, как я очутилась в сквере перед домом. Помню, когда я бежала вниз по лестнице, то падали и рушились перила. На улице пыль, песком и дымом затянуло все, не видать деревьев в сквере. Из окон нашего дома летят на землю какие-то узлы. «Рахим!» — кричу я и, обезумевшая, снова бегу в подъезд. Лестница уже обрушилась, и наверх вбежать нельзя… Этот кошмар, как потом выяснилось, продолжался всего лишь три минуты. Но за эти три минуты я, наверное, тридцать раз бросалась к подъезду с криками: «Сабир! Рахим!» Но люди уже пришли в себя — удерживали, не пускали меня в обрушившийся дом. «Вон твой Рахим! Зачем кричишь?!» Кто-то отвел меня в сторону. Гляжу, на земле завернутый в одеяла и подушки, лежит мой мальчик, плачет.
— Живой?! — воскликнул я.
— Живой… — сказала она чуть слышно. — Сабир закатал его в постель и выбросил в окно. А сам выпрыгнуть не успел — в это время потолок в детской рухнул…
13
— Первый дом, который моя бригада строила, выходил фасадом на улицу Свердлова. Будете в Ташкенте, обязательно взгляните на него. С этим домом связано столько радостей и мук! Через дорогу, слева, сквер, в котором чернели пни — остатки поломанных тополей. Если бы тополя не поломало при землетрясении, то за их вершинами не видно было бы двухэтажного особняка с белыми колоннами, где помещался институт Горпроект, в котором работала Халима. Особняк уцелел, только осыпалась штукатурка с колонн, но все это мелочи. Проектировщики знали, какие хоромы себе выбрать… — пошутил Иван Васильевич. — Но я не об этом, собственно. Я обмолвился об особняке только потому, чтобы вы знали, что мы с Халимой работали близко друг от друга. Работали близко, а встречались редко. Институт, в котором служила Халима, снабжал строительные участки технической документацией. А таким участком, по сути, стал весь город. Конечно, и у Халимы хватало дел. Но все же институт — не монтажная площадка, где каждая минута на счету. В институте вечером можно пораньше уйти, да и днем при необходимости отлучиться на какое-то время. Примерно так рассуждал я. У меня почему-то была надежда, что поскольку мы теперь работаем рядом, то будем часто встречаться. Правда, поначалу оно так и было: Халима раза два заходила ко мне вечером и провожала меня до палатки. Город нет-нет да и потряхивало, и мы предпочитали спать в палатках.
Строители начинают рабочий день рано. И, пока на монтажную площадку поступают плиты перекурить даже нет времени. Лишь в обед можно выкроить четверть часа для передыха. Еду нам привозили — щи, кашу, котлеты. Ребята быстро опоражнивали миски, оставалось еще время, чтобы почитать газету или постучать костяшками домино… Вот, пообедали, значит, ребята освобождают стол и — за домино. А я бегом в институт, к Халиме. Но что такое? Как ни приду, ее нет. Сотрудники сидят за столом пьют чай. А Халимы нет. И вчера я ее не застал. Не утерпел, спрашиваю. Говорят: «Халима на объект уехала». — «А когда будет у себя?» Переглядываются. Кто-то не очень охотно отзывается: «Через час, не раньше». Любезно отвечаю: «Спасибо!» А внутри у меня все клокочет от какого-то недоброго подозрения. Пока шагаю обратно на объект, думаю, что завтра нарочно явлюсь пораньше.
Бегу назавтра примерно за полчаса до обеденного перерыва. Только я выхожу из ворот стройки, вижу, Халима. Быстро промелькнула между колонн и свернула за угол дома. В руках у нее хозяйственная сумка и вид озабоченный. «Все-таки она живет у сестры, — подумал я, — и ей приходится делать покупки». Я решил помочь Халиме и, прибавив шагу, пошел за ней. Оглядел улицу за углом — нет нигде Халимы. Расталкиваю прохожих, бегу сначала в одну сторону, потом в другую. Вижу, мелькнул вдали ее черный платок. Толкаю прохожих, извиняюсь, а сам бегу, и мысль, конечно, об одном: куда она спешит? Тут и магазинов-то поблизости нет!
Гляжу, из-за угла выползает трамвай. Халима легко прыгает в вагон, и вот ее черный платок мелькнул за стеклом. Трамвай звякнул и, поскрипывая колесами, загромыхал вдоль бульвара… Я растерялся, не знаю, что делать: ехать за Халимой следом или возвращаться на объект? Подходит еще один трамвай. Народу много, но я спокойно, безо всякой сутолоки подымаюсь на площадку… В Ташкенте, как и во всех больших городах, многолюдно. Однако после землетрясения, заметил я, что-то сделалось с людьми: ни ругани, ни толкотни в очередях, все внимательны стали и учтивы. И на этот раз я спокойно вошел и встал около двери. Мне почему-то казалось, что я увижу Халиму на следующей остановке, у гастронома. Непременно встречу, уверял я сам себя, и помогу ей управиться поскорей с покупками. Поэтому я не отхожу далеко от двери и все выглядываю в окно, чтобы успеть сойти, если увижу Халиму. Но на остановке у гастронома ее не видать. Я еду дальше. Однако и на следующей остановке ее нет. Как дурак, еду до кольца и возвращаюсь.
Ребята смотрят на меня удивленно: куда это наш бригадир мотался? Я делаю вид, что ничего особенного не случилось. Подхожу к Ахмеду Курматову, сварщику. Вместе с ним мы осматриваем швы сварки, которые он сделал без меня. Напоминаю Ахмеду еще раз: «Смотри, Ахмед, вари аккуратней!» От Ахмеда спешу к монтажникам. Суечусь, а в голову лезут глупые мысли, покоя мне не дают. Думаю: «А может она к любовнику ездит! — И тут же сам себе возражаю: — С хозяйственной сумкой?!»
Вечером я закрываю ворота стройплощадки. Все уходят, и прораб тоже, а я должен все осмотреть, подумать о завтрашнем дне: как лучше расставить людей, сократить простой крана. Я, это, запираю ворота, слышу, кто-то окликнул меня:
— Иван!
Оглянулся — Халима.
Я так обрадовался, что не мог удержаться, взял ее под руку.
— Пойдемте, Халима! Я провожу вас на Текстильную! (Она жила у младшей сестры, в поселке текстильного комбината.)
Халима с радостью согласилась, и мы пошли. Это, если вы помните, прогулка через весь город. Но мы шли и шли, не замечая ни вечерней духоты, ни усталости. В городе было много новых людей — солдат, строителей, связистов, — и я замечал, как прохожие любовались Халимой. Некоторые останавливались, подолгу смотря нам вслед: мол, надо же, какой счастливчик — вдет под руку с такой красивой женщиной! Но я не думал о том, что иду рядом с самой красивой женщиной в мире. Я не задумывался о наших отношениях. Да никаких отношений и не было. Было просто дружеское участие. Халима, шагая маленькими своими шажками, рассказывала мне о Сабире, о том, какой он был хороший. Она вспоминала, как они ездили за город и что говорили при этом, мечтали о том, кем станет их мальчик — Рахим.
Я слушал и невольно думал про сегодняшнее: рассказать, что я, как влюбленный мальчишка, следил за ней и ездил по всему городу на трамвае? Но что-то удерживало меня от этого и вместо рассказа про свое мальчишество я спросил про Рахима:
— А как поживает малыш-то?
Халима вдруг остановилась, пристально на меня посмотрела. И был такой миг, когда мне показалось, что в глазах у нее мелькнул испуг.
— Ничего… А что?!
— Да так… — Я понял, что разговор о Рахиме ей почему-то неприятен, и, помолчав, поспешил перевести разговор на другое.
Я заговорил о деле. Все последние дни одолевала меня какая-то тревога. Даже не могу и теперь сказать, почему. Видимо, потому что я русский. А русские не могут жить спокойно, они обязательно придумают трудности, чтобы потом радоваться, преодолевая их. Казалось бы, чего мне волноваться, беспокоиться? Я не инженер-проектировщик и не прораб даже. Я всего-навсего бригадир. Бригада у меня дружная, ребята работящие: только давай блоки да раствор! И все же я стараюсь не оставлять их без присмотра. Особенно я донимаю сварщиков. «Ахмед, шов! Шов!» — то и дело твержу я. Курматов старается. Все мы видели развалины. Но вот что меня удивило: новые — блочные и крупнопанельные — дома выдержали тряску. Больше всего пострадали старые постройки, с балочными перекрытиями. Правда, в некоторых блочных домах образовались щели, особенно там, где плохо были сварены швы. Вот почему я так строго следил за сваркой.
Теперь в Ташкенте немало и домов повышенной этажности, собранных из крупных панелей. А в первое время, помню, даже наши стандартные пятиэтажки боялись строить. Наш дом по улице Свердлова планировалось построить трехэтажным. Столько семей без крова, а они в землю бутят больше железобетона, чем его над землей, подумал я. Когда мы завершали «нулевой цикл», я приказал ребятам по всему фундаменту сделать полуметровую обвязку из монолита. Ну, сказал. У меня в бригаде порядок: приказал бригадир — выполнено. Приехала комиссия принимать «нулевку». «А бетонная подушка зачем?» — спрашивает инженер. Я пояснил, что расход металла на эту п о д у ш к у незначителен, но на нее можно спокойно ставить пятиэтажку. Инженер хмыкнул себе под нос: «А кто вам даст документацию на строительство пятиэтажки?!» Я хоть и студент-заочник, но понимал, конечно, что без документации строить нельзя. Но было так заманчиво! В то время, когда в городе тысячи семей остались без крова, живут во времянках и палатках, мы строим дома пониженной этажности. Подними наш дом лишь на этаж выше — и еще тридцать семей будут жить в отличных современных условиях. Это только один наш дом! А мало ли строится в городе таких домов!
— Вот если бы убедить Умарова! — говорю я теперь Халиме. — Подписал бы он документацию на строительство пятиэтажки, и мы такой бы дом отгрохали!
— Не подпишет Гафур Султанович, — отвечает Халима. — Не возьмет он на себя такую ответственность.
Я знаю, Халима относится к моей задумке сдержанно. Я хорошо понимаю ее состояние. Она своими глазами видела, как из стены вываливалась балка… А что, если через пять — десять лет при очередном толчке сверху полетят железобетонные плиты?! Но она работала в том самом институте, от которого зависело все: документация, подписи, смета. После долгих раздумий я решил уговорить Халиму помочь мне. Начал я с малого.