Олег снова наполнил Маринину рюмку. У него было налито, и он встал, готовясь сказать тост за родителей, и тут увидел, что Наташа протягивает к нему руку с пустым фужером.
— Папочка, — сказала она. — Налейте мне соку!
— Ах, извини, Наташенька!
Олег отставил рюмку, взял банку манго, потянулся к девочке. Желтый душистый напиток лился в фужер тонкой струйкой. Наливая, Олег смотрел на эту струйку и видел еще руку Наташи, державшую фужер. Вдруг фужер куда-то исчез и желтый сок полился на белую скатерть.
Олег вскинул глаза. Наташи за столом не было. Хлопнула дверь, и из соседней комнаты донеслись сдержанные рыдания.
— Что это за спектакль? — спросил Олег, обращаясь к Марине.
Та пожала плечами. Марина и в самом деле не знала, что стряслось с девочкой. Все произошло в какое-то мгновенье, и это мгновенье ускользнуло от внимания Марины. Пораженная случившимся, мать поспешила к дочери.
Наташа сидела на своей тахте и, закрыв лицо руками, плакала. Узкие плечи ее вздрагивали.
— Наташа, что случилось?
Дочь молчала.
— Я прошу объяснить! Слышишь? — Марина схватила Наташины руки, отняла их от лица.
Щеки девочки были мокры от слез.
— Мамочка, я не могу! — сказала Наташа, всхлипывая.
— Что не можешь?
— Называть дядю Олега папой.
19
Некоторое замешательство, вызванное упрямством девочки, не пожелавшей называть Колотова папой, продолжалось недолго. Олег был ненавязчив. Вопреки ожиданиям Марины он помалкивал о свадьбе. Олега одолевали совсем иные заботы.
— Я не могу спать на чужих тряпках, — признался он как-то Марине. — Я люблю во всем шик.
Марина поначалу не очень-то придала значения всем этим разговорам. Но однажды, придя с работы, она вдруг не узнала своей квартиры. Большая комната, служившая столовой, переоборудована в спальню. Посреди ее на месте стола красовалась широченная тахта, занимавшая чуть ли не полкомнаты. Рядом немецкий торшер с тумбочкой.
На тахте лежал Олег. На нем был новый атласный халат с широким поясом и отворотами на груди; домашние туфли из лосевой кожи он посчитал излишним снимать и валялся в них. На тумбочке торшера стояла бутылка коньяку, рюмка, блюдце с дольками лимона. В то же блюдце он стряхивал и пепел с сигареты, которую курил.
Увидев Марину, Олег встал, приложился к щеке.
— Ну как, мать?
— Ничего. Я вижу, ты произвел тут полную революцию!
— Ты еще не все видишь. Прошу!
Марина бросила на вешалку шапочку и, как была в уличных туфлях и плаще, прошла в комнату. Ни стола, ни дивана, на котором Марина любила сиживать вечерами, занятая штопаньем или вязаньем, только телевизор и Олегов портрет на стене.
— И ты… ты все это один? — недоумевая, спросила Марина.
— Нет.
— Тебе кто-то помог?
— Да! Деньги.
— А где же старая тахта и диван?
— Во дворе на свалке.
— Ну, Олежек! — Марина пожала плечами. — Ведь хорошие были вещи. Мы могли бы их подарить дедушке для дачи.
— Это мещанство, — сказал Олег. — Только мещанин — с а л а г а — цепляется за старое барахло. Дом каждого советского гражданина должен постоянно очищаться от рухляди. Весь цивилизованный мир меняет мебель, и только мы, русские, любим жить среди дедовских комодов и спать на скрипучих диванах.
Эти его блатные словечки, вроде «молотки» и «салага», коробили ее, но она сдерживала себя. Такая досада! Все у нее было на привычном месте — и стол, и шкаф, и диван. На узенькой тахтичке за дверью она любила спать; ей хотелось отдохнуть, садилась на диван. Приходили гости — раздвигался круглый стол, расставлялись стулья и можно было сидеть и пировать хоть до утра.
— А стол тоже выбросил? — упавшим голосом спросила Марина.
— Выдворен на кухню. А тот, самоделка, вон! — Олег махнул рукой, указывая на дверь.
«Слава богу, хоть стол-то уцелел!» — подумала она и с облегчением вздохнула.
— Ничего, мне твой вкус нравится! — Марина поцеловала Олега в щеку, от него изрядно попахивало коньяком. — А где Наташа?
— Убежала. Она меня игнорирует.
— Привыкнет. Не все сразу.
Марина повесила на вешалку плащ и, скинув туфли, сунула ноги в шлепанцы и снова вернулась в гостиную (теперь уже спальню!), чтобы взять из платяного шкафа пеньюар. Олег стоял возле тумбочки спиной к Марине, наливал из бутылки коньяк. Он, видимо, не слышал ее шагов и поэтому, когда она скрипнула дверкой шифоньера, Олег вздрогнул и лицо его, сосредоточенно-жесткое перед этим, осветилось улыбкой.
— Мариночка, за твое здоровье! — Он выпил рюмку, поставил ее обратно на тумбочку и, взяв ломтик лимона, пососал его. — Не гляди на меня так, дорогуша! — продолжал он, заметив недовольство в глазах Марины. — Я не пьяница. Это чудесный напиток! Всю зиму просидеть в холодной кабине за баранкой — в пимах, в шапке, на сухарях и чае. Черт побери, неужто после этого я не могу себе позволить месяц пожить так, как хочу?!
— Конечно, конечно! — сказала Марина. — Я с любовью на тебя посмотрела.
— Я так и понял. А пояснил затем, чтобы ты меня еще больше любила.
В их словах ни капли не было правды, была одна игра. Игра эта началась значительно раньше этих слов — с присылки гостинцев и писем. И начал ее он, а Марина поддержала, и теперь уж отступиться, повернуть назад нельзя было ни в большом, ни в малом. Многое уже начинало раздражать Марину, но она старалась гасить в себе это чувство. Свою нервозность она относила за счет привычки, все-таки пять лет жила одна! Ей добавилось обязанностей, а вот добавилось ли еще что-либо, она не знала, и это начинало ее раздражать.
Марина задержалась перед раскрытым шкафом, раздумывая, во что переодеться. Она сняла было с плечиков пеньюар, но, вспомнив, что сейчас надо становиться к плите, готовить ужин, передумала. Пеньюар был мешковат и длинен малость, как и положено быть домашней одежде, а чистить картошку и переворачивать котлеты, жарившиеся на плите, в шелковом одеянье не очень-то удобно. Марина решила надеть халат, в нем привычнее. Сняв с плечиков халат, она направилась в ванную переодеваться.
Спустя некоторое время, когда Марина вышла из ванной, Олег уже сидел на кухне и, поджидая ее, курил. Пепельницу, которая была на телевизионном столике, он не потрудился взять и теперь поставил перед собой баночку, в которую Марина бросала спички после того, как зажигала ими газовую плиту. Марину такая вольность покоробила. Она любила во всем аккуратность. У нее все в доме было на месте: одна тряпочка — для протирки мебели, другая — чтоб стирать с обеденного стола. И баночек для спичек тоже было две: в ванной у газовой колонки и на кухне у плиты. Всякий непорядок в этом деле ее страшно раздражал. Заметив однажды, что спички уже сыплются через край, Марина сказала: «Света, выброси спички». Домработница подошла к мусоропроводу, открыла крышку и бух туда банку вместе с огарками. Что тут было! Марина весь день ходила по квартире, не находя себе места. «Деревня! — ворчала она. — Никогда ее к порядку не приучишь».
На этот раз, конечно, все было по-другому. Заметив непорядок, Марина фыркнула, но сдержалась, ничего не сказала, стала чистить картошку.
Марина чистила картошку, а Олег, заложив ногу за могу, курил, пуская дым колечками.
Он молчал. И она молчала.
Почистив картошку, Марина положила ее в кастрюлю, помыла, налила с краями воды и повернулась к плите, чтобы зажечь газ. Глянула, спичек на месте не было. Тогда она поставила кастрюлю, взяла со стола баночку, полную окурков, выбросила окурки в мусоропровод и, ставя ее на место, сказала:
— Давай так договоримся, Олег, когда куришь, открывай форточку. А то дышать нечем.
— Пум! Пум! — обронил Олег, но все-таки встал, открыл форточку.
Марина зажгла газ и, поставив кастрюлю на плиту, пошла вон из кухни. Олег преградил ей дорогу, обнял, привлек к себе.
— Ты чего дуешься, старушка? — сказал он. — Тебе жалко дров, которые я повыбрасывал?
— Ну что ты? — Марина тряхнула русыми локонами.
— Ты только погляди сюда! — он провел Марину в Наташину комнату.
На тахте, где спала девочка, горой высились новые одеяла тончайшего пуха и подушки в атласных наволочках.
— О, какое чудо! — Марина в радостном порыве обняла его, поцеловала.
— Я думаю, мы поступим так, — заговорил Олег сдержанно. — Месячишко поживем тихо. Потом сыграем свадьбу. Ты возьмешь отпуск, и мы махнем на юг. Вдвоем! Согласна?
— Согласна!
— Будем считать, что инцидент исчерпан.
20
Так началась их совместная жизнь, пока что тихая, скрытая от других. До свадьбы оставалось еще много времени, поэтому каждый старался использовать это оставшееся время по-своему. Марина считала, что это время надо потратить на то, чтобы о ее счастье узнало как можно больше знакомых. Каждое воскресенье она устраивала интимные приемы — своеобразные смотрины. Марину можно понять — самолюбие ее было удовлетворено. Как же! Глеб, дурак, бросил, а вот нашелся человек, который, даже мало зная ее, полюбил, сделал официальное предложение. Они скоро поженятся. Сразу же после свадьбы отправятся на юг; свой медовый месяц они проведут в каком-нибудь тихом приморском городке. Они пока не решили, в Крыму или на Кавказе. Но непременно в тихом. Снимут отдельный домик с виноградником у самого моря. «Море чтоб обязательно было рядом, Олежке так нравится», — уверяла всех Марина.
Олег сидел при этом, слушал; иногда улыбался, иногда согласно кивал головой. Он сохранял важный вид, как и подобает быть человеку в его положении. Он был задумчив. И думы его, если пересказать их грубо, сводились вот к чему: «Жизнь — штука все-таки интересная! — рассуждал Олег. — К сожалению, она очень коротка, поэтому надо успеть пожить вволю — легко, сладко, вольготно».
Где-то их интересы, интересы Марины и Олега, сходились. Поэтому каждое воскресенье устраивались приемы с вином, тортами и фруктами.
Как и было условлено, первые смотрины — для матери. К этому визиту Марина готовилась особенно тщательно. Ей хотелось, чтобы все обошлось хорош