Игорь занят был своими мыслями и не заметил, как подошла диетсестра. В доме отдыха кормили скверно, и так как Кудинов часто бывал здесь, то его определили на диетическое питание, и он, вдобавок ко всему, получал кефир и масло.
— Игорь Николаевич! — сказала сестра. — Можно за ваш стол посадить новенькую?
Кудинов хмыкнул — он жевал бутерброд и не мог сказать: «Пожалуйста!» — получилось что-то нечленораздельное, одно мычанье. Но диетсестре, видно, этого было вполне достаточно, и она сказала, обращаясь к девушке, с которой пришла: «Садись, Эльвира!» Два других места за столом — напротив Игоря и справа от него, хоть и пустовали сейчас, — были заняты: сидели шахтер с женой. Оставалось свободным лишь место слева от Игоря. На это место и указала теперь диетсестра. Девушка сказала: «Спасибо, Лена» — и села по левую сторону от Игоря. Кудинову было наплевать — справа или слева; молодая ли девушка или пожилая шахтерка. Ему важно было как можно скорее дожевать свой бутерброд, вытереть губы бумажной салфеткой, бросить застольникам: «Приятного аппетита!» — и встать. Затем быстро сбежать вниз, к коттеджу, где он жил, зайти к себе на террасу, схватить со стола этюдник, вскинуть ремень на плечо и — бегом в лес, на луг, к Оке. Он должен работать и работать! Работать днем и ночью! Работать до тех пор, пока рука в состоянии держать кисть, карандаш! Все большие мастера работали до самозабвения. И он должен работать так же, если хочет что-то сделать! А Кудинов должен сделать! Он уже набирает силы. С ним уже считаются. Он уже не какой-нибудь Ванька на побегушках у оформителя павильона на сельхозвыставке, а подающий надежды художник. Его «Лесорубы» куплены — живут, смотрятся. У него есть деньги — небольшие пока, но все же деньги. Эти деньги дают ему возможность просуществовать какое-то время беззаботно, независимо ни от кого, без каждодневной беготни в комбинат. Кудинов рассчитал, что при самой жесткой экономии этих денег хватит месяца на три. За эти три месяца ему необходимо сделать что-то очень значительное. Непременно сделать! — решил он.
Игорь мог бы выхлопотать себе путевку в какой-нибудь Дом творчества художников. Но на хлопоты требовалось время, а он не хотел терять время попусту. Он работал.
После завтрака Игорь брал этюдник и уходил на Оку, в деревню. Отыскав укромный уголок, он разбирал этюдник и начинал писать. Он и сейчас уйдет писать, и какое ему дело, что слева от него за столом будет сидеть теперь эта новенькая, как ее — Эльвира… «Хм! — усмехнулся он краешком губ. — Имя-то какое… красивое».
И хотя Игорь так решил, однако ломоть хлеба он почему-то отложил, перестал жевать, скосил глаза, посмотрел на девушку. А она в общем-то ничего, решил Кудинов. Имя, конечно, пошлое. Но так — хорошее лицо, высокий лоб, серые глаза, круглый подбородок с ямочкой посредине. Сквозь белую прозрачную кофточку виднеются какие-то бретельки. Игорь не очень-то их рассматривал: раз они там есть, решил он, значит, они нужны зачем-то. Скосив взгляд во второй раз, Кудинов разглядел ее руки. Он нашел, что у нее очень красивые ладони — узкие, тонкие, выразительные; пальцы — длинные… Правда, плечи у нее грузны, грубоваты, привычны к тяжелой работе. Однако, глядя на нее, никак не скажешь, что она шахтерка.
На всякий случай Игорь решил, что надо относиться к ней поосторожней. Да ему решать это особо и не надо было: он и без того боялся всего. Он боялся женщин, опасаясь, что своей любовью они свяжут его по рукам и ногам; боялся, что увлеченность женщинами не позволит ему осуществить заветную мечту — стать известным художником. Он боялся начальства, вернее, всех, кто был хоть на ступеньку выше его по положению; даже перед каким-нибудь секретарем по оргвопросам он склонял голову и хихикал, услыхав от него какой-нибудь плоский анекдот. Он боялся заводить друзей, ибо с друзьями надо быть обязательным: пить водку, когда они ее пьют, говорить им слова одобрения и т. п. Даже однокурсников он избегал, предпочитая оставаться самим собой — отверженным гением.
— Тут танцы по вечерам бывают? — вдруг спросила она.
«Шахтерка», — решил про себя Игорь и ответил ей мрачноватым тоном, что он не знает, бывают ли тут танцы или нет. Кудинов сказал правду. После ужина он не бил баклуши, как иные отдыхающие: не играл в домино, не шмыгал ногами под радиолу. Игорь и вечерами находил себе работу — читал или грунтовал холст, готовясь к завтрашним этюдам.
— А то, наверное, скучно тут! — сказала Эльвира, вздыхая.
Кудинов не ответил. Как раз официантка принесла ему горячее — котлету с картофельным пюре, и он уткнулся в тарелку. Быстро съел все, выпил чай, бросил обычное: «Приятного аппетита!» — встал, придвинул стул, на котором сидел, и пошел к выходу.
Игорь не сделал и трех шагов, когда Эльвира окликнула его:
— Молодой человек, вы позабыли сделать заказ на завтра!
Он остановился.
— Я не заказываю, — сбитый с толку неожиданным окликом, сказал он.
— Простите! — Она смотрела на него своими большими серыми глазами прямо и доверчиво. — А я думала, что вы позабыли.
— Нет, не позабыл. Я ем, что дадут.
— Значит, у вас хороший аппетит?
— Да… хороший! — раздраженно бросил он.
«Дура!» — решил Игорь. Он хлопнул дверью и вышел на застекленную террасу, залитую скудным, но очень успокаивающем светом бабьего лета. Игорь достал сигарету, закурил; и, пока закуривал, подумал, что если когда-нибудь у него будет дача — своя, большая дача, — то он непременно пристроит к бревенчатому срубу вот такую же большую, просторную террасу. Ведь каждый художник, независимо от таланта, должен иметь на этой большой, холодной земле любимый уголок — пристанище его души, место постоянных наблюдений, городок или село, где живут и действуют его прототипы. Пусть маленькое, крохотное место, но художник непременно должен его иметь! Вон, говорят, Пластов постоянно живет в деревне, на Волге. Ему ие нужны никакие командировки: он рисует своих соседок-колхозниц, деревенских мужиков. Ребята, бывавшие у Пластова, рассказывают, что у него в деревне даже корова есть своя. Корову-то, пожалуй, покупать не обязательно. Но убегать от суеты, думал Кудинов, надо обязательно. Только вот тут, на природе, хорошо работается.
На террасу с улицы вошли соседи Игоря по столу — шахтер и его жена. Они только шли завтракать. Кудинов поздоровался с ними. Шахтер был симпатичный; Игорь пробовал даже писать его портрет, но никак не мог подыскать подходящего фона, чтобы ясно было, что это шахтер. Кудинов отложил на время картон, намереваясь съездить на шахту и написать застольника там, на месте.
— Вы уже позавтракали, Игорь Николаевич? — спросила его жена шахтера — женщина тихая и бесцветная.
— Уже!..
— Ах, какое утро!
— Да, утро чудесное, — отвечал Кудинов.
— А у вас, никак, плохое настроение?
— Нет, ничего! Идите, идите! — вдруг сорвалось у него. — Там у нас, за столом, новенькая.
— Новенькая?! Ну и хорошо! — весело сказал шахтер, направляясь в столовую.
Игорь следил за своим здоровьем — курил очень мало, но сейчас он отчего-то дымил вовсю; и лишь искурив до конца вторую сигарету, почувствовал, что мало-помалу к нему приходит успокоение. Он стоял на террасе и смотрел в сторону Ладыжина. С высоты далеко-далеко виднелась излучина Оки. Слева от Алексина река текла спокойно-величавая, но чуть повыше Велегова на ее пути вставал остров. Издали он казался утюгом, брошенным на серый домотканый рушник, — именно такой виделась издали река. Остров порос хмелем и ракитником, оголенные кусты топорщились, ершились; Ока, раздваиваемая островом на два рукава, бурлила, пенилась, перекатываясь через каменистые пороги. За островом — снова разбег, и снова — берег. Опираясь о лесистую гриву у самого Велегова, Ока круто поворачивала и, разливаясь широким, лещевым плесом, спокойно текла к Улаю, к Тарусе.
И был тут такой простор! Виделось так далеко, что всякий раз, когда Игорь смотрел на эту красоту, у него захватывало дух.
Все-таки эти старые помещики знали, где, на каком месте строить! — подумал Кудинов. Хотя, кажется, владелец этого поместья не был барином. Он был известным русским ученым-географом. Он много бродил по свету, исходил весь Восток, подымался на хребты Тянь-Шаня. Описание его походов и сейчас представляет интерес. Но, видимо, географ не нашел на земле места лучшего, красивее этого. Еще в конце прошлого столетья он откупил у тульского земства клочок леса на берегу Оки; построил дом, где и провел остатки своих дней. А прожил он долгую жизнь. В первые же годы жизни на Оке он высадил вдоль косогора, спускавшегося к реке, тысячу сосновых саженцев: у старой русской интеллигенции была традиция — украшать землю. Чуть ниже по течению, в Бехове, такую же рощу насадил и Поленов, — и теперь и тут и там высится над рекой корабельный лес.
После смерти академика-географа в его поместье обосновался небольшой дом отдыха для шахтеров. По мере того, как расширялся Подмосковный угольный бассейн, расширялся и дом отдыха. Старый барский дом затерялся теперь среди высоких кирпичных корпусов с большими окнами, столовой. Поближе к Оке, на косогоре, террасами спускавшемся вниз, стали рядами коттеджи, где летом, в теплую погоду, живут шахтеры, приезжающие на отдых с детьми, семьями.
Летом этот уголок земли, облюбованный ученым, уж нельзя было назвать ни уютным, ни тихим. Но осенью коттеджи были заколочены, отдыхающих мало, — и Кудинов любил жить тут и работать.
8
В коттеджах по ночам было холодно. Но Игорь уговорил директора, чтобы его поместили в одном из этих бревенчатых просторных домов, пустовавших с середины августа. Он художник, — и ему для работы нужно помещение, пусть даже не отапливаемое. А директору — что? Так Игорю предоставили отдельный коттедж, с террасой и двумя большими комнатами. Он взял у сестры-хозяйки электрический отопитель, еще одно одеяло на случай холода, — и жил себе монахом, отшельником. О такой жизни мечтает всякий художник.
Лучших условий не создали бы даже и в Доме творчества. Так думал теперь Кудинов, спускаясь вниз, к своему коттеджу. К домику вела дорожка, посыпанная гравием. С горы, из лесных расщелин, вниз, к реке, бежали из родников ручьи. Через эти ручейки понаделаны были мостки с перильцами из березовых кругляков, и все эти кругляки, отшлифованные руками до блеска, исписаны были именами. Надписи должны были увековечить тех, кто целовался на этих мостках в разные годы.