Во вторник его смотрел профессор — низенький толстый старикашка с очень мягкими руками. Он не доверял снимкам, а сам щупал, мял Игорю живот и все мурлыкал про себя. Потом он посмотрел снимки, обмолвился двумя словами по латыни с врачами, бывшими при консилиуме, поглядел на Игоря поверх очков и обронил довольно бодро: «Ну-с, молодой человек!» Короче говоря, все это кончилось очень плохо. Игорю посоветовали не ехать в сентябре на Черное море, как он планировал, а выхлопотать путевку в Ессентуки и основательно подлечиться.
— Ничего страшного, — говорил профессор. — Язвы у вас я не обнаружил. Но у вас предъязвенное состояние, и запускать это я вам не советую. Бросьте курить. Не злоупотребляйте спиртным. Как у вас по этой части?
Кудинов пожал плечами.
— Н-да! — резюмировал профессор.
Марта выслушала его рассказ про хождение к профессору довольно равнодушно. Она не могла отказаться от поездки в Гагру, о которой мечтала все лето. Она нашила себе столько всяких сарафанов, пляжных костюмов! Не сложить же их просто так, в сундук?!
Игорь не отговаривал ее: наоборот, успокаивал всячески и бодрился при ней.
Марта уехала в середине сентября. Осенью приступы болезни у Кудинова стали повторяться чаще, чем летом. Игорь забеспокоился; Художественный фонд помог ему с путевкой, и, когда в столице уж очень задождило, Кудинов был в Ессентуках. Из окон его палаты в санатории виднелся Машук, а дорожка, ведущая в грязелечебницу, была обсажена розами, и розы цвели, как летом. Покой, размеренность жизни, хорошая пища действовали успокаивающе, и Кудинов чувствовал себя лучше.
Марта писала ему в Ессентуки. Письма ее всегда были очень короткими — в них чувствовалась торопливость и беспечность.
«Пишу тебе, дорогой мой, всего лишь два слова, чтобы сказать тебе, что я жива, здорова и люблю тебя. По пути на пляж опущу это письмо, и дня через три ты его получишь. Здесь так чудно! Море, солнце, множество знакомых. Очень жаль, что нет тебя рядом».
Марта вернулась в Москву раньше Игоря. Она решила сделать подарок к его возвращению: навести порядок в комнате на Арбате. Ключ от квартиры у нее был, соседи ее знали. Она призвала рабочих, те побелили потолок, наклеили на стены шотландку, а заодно выбросили на помойку все старье: диван, кровать с балясинами, на которой умерла старуха. Вместо этого, по ее мнению, барахла Марта купила в антикварном магазине широкую тахту с книжным шкафом в изголовье. Правда, обивка тахты вытерлась от времени и некоторые пружины осели — надо б перетянуть, но Марта со вкусом подобрала расцветку покрывала, в духе обоев, и ложе получилось просто великолепное.
Марта радовалась в душе, предвкушая, как будет обрадован Кудинов: наконец-то у него есть свой дом! Однако когда она увидела своего возлюбленного, выходящего из вагона, то в ней все содрогнулось. Игорь стоял в тамбуре — сутуловатый, с остановившимся взглядом, — человек, которому нет дела до суеты людской. Здоровый, цветущего вида детина задел его чемоданом. А Игорь, словно не видя этого, осторожно, бочком-бочком, протиснулся сквозь двери и стал спускаться вниз по металлическим ступенькам, словно считал их.
Марта писала, что непременно встретит его, и Кудинов телеграфировал при выезде — так что он знал, что Марта тут, в толпе встречающих. Однако он не поднял головы, чтобы отыскать ее взглядом. Даже когда Марта окликнула его: «Кудиныч!» — и, подавляя в себе настороженность, бросилась к нему, он не остановился, не поставил на перрон чемодан, чтобы, освободив руки, обнять ее, а продолжал идти, пока не выбрался из сутолоки. Тут Игорь остановился, глянул на Марту, и у него вырвался вздох облегчения:
— Ух, какая духотища в вагоне!
Они взяли такси, и в машине Кудинов отошел немного, оттаял, и, когда Марта поласкалась, он привлек ее к себе, но не поцеловал. Марта невольно скосила глаза на его ладонь, которая лежала у нее на плече, и эта ладонь показалась ей лишенной крови и тепла.
— Куда мы поедем? — спросил Кудинов тоном очень усталого человека. — Мне так хочется помыться, лечь на тахту и вытянуть ноги. В купе ехала женщина с грудным ребенком. Ребенок капризничал и плакал. Я не спал всю ночь.
— Поедем на Арбат, — сказала она.
— Там, небось, все покрылось паутиной.
— Посмотрим… — Марта улыбнулась, предвкушая восторг, который вызовет у Игоря вид обновленной комнаты.
Однако, когда Марта, как хозяйка, уверенно открыла дверь квартиры, Игорь сразу же догадался, что она бывала тут без него. Под взглядами соседей они прошли в комнату. Марта предупредительно пропустила его вперед.
Кудинов вошел, остановился у двери и долго стоял, не в силах сдвинуться с места. Он не пришел в восторг, как того ожидала Марта. Он был обескуражен. Он не узнавал своей комнаты, — комнаты, где он родился, вырос; из которой уходил на фронт отец, комнаты, где совсем недавно умерла мать. Не было отцовской железной кровати с поржавевшими балясинами, одна из которых снималась; бывало, в детские годы, когда родители уходили на работу, к нему из школы заходил Леша Тобольцев, они снимали эту балясину и катали ее по полу вместо мяча.
Топка печки — высокой, облицованной изразцами, в которой Игорь устраивал всевозможные эксперименты со спичками и кинопленкой, — закрыта ситцевой занавеской. Ничего не было из того, что любил Игорь, поэтому комната казалась чужой, меньшей, чем он помнил ее, — из-за этой тахты, что ли, занявшей все свободное место от окна, возле которого стояло старенькое фортепьяно, до стола.
Наконец Игорь очнулся. Он несмело подошел к этой самой тахте и приподнял край покрывала.
— Ну как — нравится? — Марта пристально наблюдала за ним.
Кудинову хотелось крикнуть: «Дура, что ты сделала?!» Но сил на то, чтобы крикнуть, у него не было, да он и понимал, что криком уже ничего не поправишь.
И он чуть слышно выдавил:
— Здорово! Молодчина! — И, поскольку Марта стояла рядом, ожидая от него не только одобрения, но и каких-то действий, Игорь, изображая восторг, обнял и поцеловал ее.
Было еще не поздно, и, пока Кудинов брился и принимал ванну, Марта сбегала в магазин, купила водки, закуски всякой: ведь они будут жить теперь в их комнате как муж и жена, по-семейному.
Игорь вышел из ванной посвежевший, почти прежний Кудиныч.
Марта хлопотала возле стола, нарезая кружочками помидоры, рассказывала:
— В рыбном отделе была хорошая селедка — исландская. Но я подумала, что с селедкой долго возиться — чисть ее. Одна морока! Я взяла две банки килек: одну съедим сейчас, а вторую оставим на завтра.
Игорь осмотрел стол: хлеб, бутылка водки, банка килек, сыр, помидоры, — осмотрел и подумал: теперь бы отварной картошки или того лучше — пюре картофельного с хорошим подсолнечным маслом да стакан крепкого чаю. Нет, даже пюре не хотелось — хотелось только чаю, крепкого, душистого.
Однако, превозмогая себя, он сел за стол.
Марта буднично и излишне торопливо наполнила рюмки водкой.
— С приездом! — Она чокнулась с Игорем и пригубила рюмку.
— Мне нельзя… — упавшим голосом сказал он. — Врачи категорически запретили. Ничего острого, холодного, соленого. Будет осложнение.
Марта отпила глоток и с разочарованием поставила рюмку.
— Я думаю, что сегодня-то можно. В честь возвращения.
— Ну, разве за возвращение. — Игорь выпил рюмку и стал закусывать.
Он очистил кильку, съел и, почувствовав аппетит, начал есть все подряд: и помидоры, и сыр, и черный хлеб, по которому соскучился, сидя на диете. Все шло так хорошо — Игорь разрумянился, повеселел, думал: как прекрасно дома! Неожиданно он икнул. Настолько неожиданно, что едва успел прикрыть рот ладонью. Игорь уже знал, что это такое. Он положил вилку и затаился, прислушиваясь.
Теперь он все время прислушивался к себе, стараясь определить, что у него свершалось там, внутри. Прислушивался всегда — и, как сейчас, во время еды, и вечером, засыпая, и ночью. Все время думал: какое лекарство он пропустил, не принимал сегодня, от какой еды ему стало хуже. Он и на этот раз, отложив вилку, весь затаился, застыл; глаза его тревожно смотрели на Марту.
Марта улыбалась его пустяковой икоте. Но, по мере того, как в глазах Игоря росла тревога, улыбка гасла у нее; наконец она поняла, что жестоко смеяться над страхом, даже если он ложен; и тогда она налила стакан боржоми и подала ему:
— Выпей, и все пройдет.
Игорь молча взял стакан, но выпить не спешил. Он встал из-за стола, подошел к простенку, где висел шкафчик натурального орехового дерева, с черным орнаментом на створках дверей. Мать хранила в нем всякие лекарства. Игорь рос болезненным ребенком, и в этом шкафчике всегда было полно пожелтевших рецептов разных знаменитых и незнаменитых врачей, лечивших мальчика. В последние годы мать хранила в нем снотворное и всякие сердечные средства, и Кудинов хотел посмотреть, нет ли в шкафчике соды: в таких случаях сода помогает.
Однако хотя шкафчик и был на месте, но когда Игорь открыл его, то увидел, что внутри он был выскоблен, вычищен; на салфетке из вьетнамской цветной соломки одиноко стоял маленький серый гномик с большими глазами и длинными-предлинными волосами.
Гном — хранитель семейного очага.
Это, разумеется, тоже был Мартин сюрприз для него.
24
…Если у Кудинова не хватило теперь полотен, чтобы занять экспозицией и маленький зал при входе налево, то в этом повинна лишь одна она, Марта. Она отняла у него слишком много сил и времени. В то самое время, когда после первого успеха надо было писать, дерзать, искать новые сюжеты, — одним словом, надо было совершенствовать свой талант, — в это самое время чем он занимался? Влачился хвостом за пустой красоткой, потакая ее капризам, мелким желаниям; млея от ласк, нежных слов, которые зачастую были игрой, обманом. Может, болезнь его тем и вызвана, что он очень много переживал и нервничал с этой Мартой?
Марта не хотела расставаться с мечтой, выношенной годами: стать женой известного художника. Она не хотела, подобно многим женщинам, сдаваться без боя. Она боролась до последнего. Год, а то и больше боролась…