Игорю вспомнилось вдруг, как толпились посетители перед «Весной» Пластова. Как только ни называлось это полотно: «В старой бане», «Весна», «Баня». Как ни назови, — лишь выстави! Игорь хорошо помнил, как эта очаровательная, курносая женщина, стоящая на коленях перед девочкой, которую она одевает после бани, впервые появилась на выставке. Какими глазами все смотрели на русскую бабу! Казалось, что открылся мир, которого мы раньше не видали.
А кому это захочется любоваться полотном, на котором изображена хромоножка?!
Были минуты, когда Кудинов ненавидел Ларису. Но он не мог обойтись без ее помощи и потому мирился со своей участью. Иногда Игорь забывал про ее хромоту и писал ее. У Ларисы было хорошее лицо — одухотворенное, с высоким лбом и красивым носом. У него много ее портретов и на этой выставке, и в мастерской: «За туалетным столиком», «Девушка с зонтиком» — это та же Лариса. Но он рисовал не только ее портреты. Он вписывал ее в жанровые полотна. Например, она есть в «Строителях». Там, где на фоне серой бетонной стены стоят девчата-отделочницы — в комбинезонах, заляпанных краской и известью, — в середине группы стоит и она, Лариса.
Сомов, который топтался теперь возле этого полотна, снимая его на цвет, знает об этом. Но он не спрашивает: «Это ваша супруга?» — как он раньше спрашивал об Эльвире. И что самое страшное для Кудинова, — он не мог ответить, как отвечал в случае с Эльвирой: «К сожалению, нет!»
«К сожалению…» — ухмыльнулся теперь Кудинов.
— А девочки — ничего, смазливые! — сказал Сомов, обращаясь, однако, не к экскурсоводу, а к Игорю Николаевичу. — Они из ремесленного или «лимитчицы»?
— Не знаю! — ответил Кудинов. — Это ведь групповой портрет.
— А-а… Ясно. Но такие портреты на страницах журнала очень хорошо смотрятся. Редактор любит. Производство, — тараторил Сомов.
Кудинова эта болтовня начинала уже раздражать. Единственное, что утешало, — это то, что «Строители» был последний холст из списка, утвержденного редактором. Значит, еще немного терпения, и дело с концом.
— Хотя, я уже говорил вам, стекло на такие картины переводить жалко, — не унимался фотограф. — Их можно было бы воспроизводить в одном цвете. Производственный снимок — да и только! Но редактор против. Набирается слишком много таких картин. А журнал не может выходить без цветных вклеек.
Сомов сунул голову в черный полотняный рукав; помолчал какое-то время, пока высматривал там что-то; щелкнул раз-другой затвором фотоаппарата; снова высунул свою лысую голову.
— Все, Игорь Николаевич! — сказал он бодро. — Я задержал вас малость. Вы уж извините!
Сомов выключил светильники и принялся собирать фонари и проводку в свой потертый чемодан. Кудинов стал помогать ему, и вдвоем они управились быстро.
Фотограф стал прощаться.
Кудинов считал своим долгом проводить фотографа. Они вышли в фойе, и Сомов, надевая плащ, напомнил Игорю Николаевичу о том, что снимки будут готовы дня через два и хорошо было бы, если б Кудинов зашел в редакцию посмотреть их перед тем, как они уйдут в производство.
— Вам куда позвонить — в мастерскую или домой? — спросил фотограф.
— В мастерскую! — обронил Кудинов.
— Ну, о’кей! Как говорит теперь молодежь.
Сомов снял шляпу и поклонился Игорю Николаевичу; блеснула продолговатая лысина, похожая на ферганскую дыню. И сутулая фигура фотографа скрылась в дверях.
29
Проводив Сомова, Игорь вернулся в выставочный зал. Народу заметно прибавилось — посетителей было десятка три, а то и больше.
Кудинов постоял, присматриваясь к разноликой, но в общем-то бедно одетой публике, — ему хотелось понять: кто они — истинные ценители живописи? Старичков, которых он заприметил утром, уже не было: знать, утомились, ушли. Не было и молодоженов, как окрестил про себя Игорь парочку молодых людей.
Но молодежи было много. Какой-то юноша с бачками стоял у боковой стены, где висели урбанистические картины Игоря Николаевича. В былые годы Кудинов много мотался по стране. Он писал разлив стали на «Красном Октябре», слесарей-сборщиков на конвейере Московского завода малолитражных автомобилей; строителей — на лесах, на фоне стальных конструкций, и внизу, за обедом. И юноша теперь с глубокомысленным видом разглядывал этюды, картины, мазок на самих полотнах и все подзывал к себе своего спутника, что-то показывал и говорил.
Кудинову любопытно было наблюдать это оживление парня: интересно, что он находил в картинах? Сам Игорь Николаевич не считал свои городские полотна достижением и не писал бы их, если бы не заказы комбината.
Очень скоро ему наскучило это немое кино: наблюдать за юношей, не слыша, что тот говорит. Игорь Николаевич решил пообедать. Всегда, когда он бывал тут, в выставочном зале, он обедал в ресторане ЦДРИ — там тихо, уютно, особенно вверху, на веранде, выходящей во двор. Но главное, пожалуй не тишина даже, а хорошая кухня. Шеф-повар ресторана знал запросы своих клиентов и умел им потрафлять.
Полчаса назад, когда была Лариса, она как раз и звала его туда — на веранду, обедать.
«Вот только посмотрю книгу отзывов, нет ли новых записей, и сбегаю в ЦДРИ — перекусить», — решил он.
Обходя посетителей, толпившихся возле картин и щитов, обтянутых полотном, на которых висели карандашные рисунки и акварели, Кудинов пробрался в боковой зал, к Екатерине Ивановне. Альбом лежал на столе, покрытом красным сукном. Возле столика толпилось человек пять зевак, но никто из них не писал, не разглядывал записей. Пока Игорь Николаевич приглядывался со стороны, какой-то высокий юноша, по виду студент, взял книгу в руки и стал не спеша перелистывать страницы. Просить альбом — значило привлечь внимание к себе, а Кудинов не хотел этого.
Сказав Екатерине Ивановне, что он пошел обедать, Кудинов заспешил к выходу. Он распахнул легкую филенчатую дверь, ведущую в фойе, и увидел трех или четырех посетителей, раздевавшихся возле гардеробной стойки. Среди этих посетителей была женщина с подростком, долговязым парнем лет пятнадцати. Женщина снимала плащ — очень хороший плащ темно-вишневого цвета. На улице было дождливо, плащ намок и плохо снимался. Женщина легонько отставила руку, и тотчас же подросток принялся помогать матери.
Сняв плащ, парень стряхнул капли дождя и несколько бесцеремонно, как это делают все молодые люди, бросил плащ швейцару вместе со своей курткой.
И когда посетительница сняла плащ, Кудинов отметил про себя, что женщина хорошо, со вкусом одета. На ней был шерстяной костюм цвета морской волны — не то французский, не то югославский. Кудинов мало разбирался в этом. Но как художник он видел, что костюм отлично сшит, что его цвет красит женщину.
Игорю захотелось повнимательнее вглядеться в ее лицо, но она была в больших очках. Сейчас все модные дамы носят очки.
Костюм шел женщине — он скрадывал ее полноту. А может, Игорю так казалось, и у женщины не было никакой излишней полноты; а ноги — стройны и изящны, несмотря даже на невысокий каблук добротных ее туфель. Густые волосы свободно падали на плечи; в их каштановых прядях уже сверкала седина, и эта седина красила ее, придавая лицу строгость, благородство. Женщина смотрелась в зеркало, и Кудинов видел ее лицо только в профиль, и лицо это — с высоким лбом, с округлым, без складок, подбородком — было грустно-сосредоточенно, каким оно всегда бывает у людей, готовящихся увидеть что-то очень важное для себя.
Кофточка глухо закрывала шею, и на шее, свисая наперед, виднелась цепочка. Цепочка была серебряная, ручной работы; состояла она из множества нитей, сплетенных меж собой, что придавало украшению изящество и видимость массивности. «Носить золотые украшения в наш век пошло, — подумал Игорь Николаевич мимоходом. — Золото — это ценности напоказ, а серебро благородно, к тому же гармонирует с ее красивыми волосами».
Кудинов остановился на ступеньках, у самой двери. «Где-то я видел такую же цепочку, — подумал он. — Не золотую, а именно серебряную». Но где видел? когда? — Игорь вспомнить не мог. «Но я не мог ошибиться! Я видел ее, эту цепочку! И очень близко. О! — вдруг вырвался у него вздох. — Такая же цепочка была на Эльвире!»
Игорь вспомнил, как она при нем снимала с шеи серебряную цепочку и клала на стол, покрытый скатертью. Он еще сказал тогда, что серебро очень идет к ее серым глазам.
Кудинов чуть не вскрикнул: «Эльвира!»
Но что-то удержало его в самый последний момент, — может, этот долговязый подросток в модном джинсовом костюме с изображением ветряка на рукаве куртки. «Не мой ли это сын?!» — Кудинов похолодел, глядя на подростка. Прикинул: выходило, если это Эльвира, то сыну было бы двадцать…
Справившись с первым волнением, Кудинов на всякий случай решил не попадаться на глаза женщине. Он приоткрыл легкую дверь и снова вернулся в зал. Главное — до появления женщины смешаться с толпой. Игорь закинул руки за спину и с невозмутимым видом праздного посетителя подошел к первому же полотну. Он так поспешно шагнул от двери, что чуть было не сбил табличку «Начало осмотра», стоявшую на треноге. Тренога ударилась об обшивку панели, но не упала — Кудинов вовремя успел придержать ее. Он шагнул в сторону, втайне надеясь, что женщина с подростком, как и все неопытные посетители выставок, поверит стрелке «Начало осмотра», и Кудинов будет иметь возможность понаблюдать женщину со стороны.
В углу, куда он метнулся, стоял тот самый юноша, которого Игорь уже видел. Он говорил своему спутнику:
— Все-таки Кудинов — пейзажист. Особенно хороши у него ранние окские, пейзажи. Там чувствуется и цвет, и настроение. А «Строителей» я не понимаю. Цветная фотография — и больше ничего! Пусть их Пименов рисует. У него девчата эти — словно живые!
В другое время такие слова расстроили бы Кудинова; он не выдержал бы — ввязался в спор, но теперь ему было не до этого. Он встал в сторонке от полотна, возле которого разговаривали друзья, и, затаив дыхание, уставился на дверь.
Женщина неуверенно вошла в зал. Она обернулась, чтобы убедиться, что сын идет за ней, и что-то сказала ему. (У Кудинова не было сомнений, — это был ее сын: подросток чем-то походил на мать — то ли изломом бровей, то ли рисунком глаз.) Парень был худой, угловатый; как все подростки в наш век, он вымахал на целую голову выше матери. На лице его — безразличие. Видимо, он не затем приехал в Москву, чтобы шататься по выставкам. Он был равнодушен ко всему и не разделял горячности и волнения матери, которая так стремилась сюда, на Кузнецкий мост.