каждом из которых изображена была Лариса… Самая обыкновенная женская ревность, любопытство наконец, должны были заставить Эльвиру остановиться; заставить вглядеться в лица тех, кого он любил, кого он писал вместо нее.
Однако посетительница не остановилась — ни перед утонченной красавицей Мартой, которая сидела в кресле красной драпировки и небрежно гладила сухой ладонью серого котенка, ни перед Ларисой, лицо которой мелькало в каждом этюде, на каждом холсте. То ли посетительница устала, то ли у нее уже сложилось определенное мнение о его творчестве, — но она не захотела утруждать себя разглядыванием женщин, которых в последние годы любил Кудинов.
Игорь успокоился: нет, не Эльвира.
Осмотрев выставку, посетительница подошла к столику, на котором, рядом с вазочкой, в которой стояли астры, успевшие завянуть со времени вернисажа, лежала книга отзывов. Какой-то юноша с рыжими волосами — то ли студент, то ли рабочий — перелистывал странички альбома, читая записи. Не найдя ничего интересного, юноша отложил альбом. Тогда посетительница, которую Кудинов уже окрестил про себя провинциалкой, подошла к столику и присела на стул. Щелкнул замок сумочки — женщина достала шариковую ручку. Ее лицо походило на лицо бухгалтерши, проверявший счета.
Она не спеша начала перелистывать страницы альбома. Некоторые записи занимали ее, и она их читала. Дойдя до чистой страницы, женщина задумалась и не спеша стала писать…
Кудинов покрылся испариной. Сколько дней он ни дежурил в этом зале, ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы писали при нем. Обычно он приходил, и Екатерина Ивановна, кивнув на альбом, говорила: «Игорь Николаевич, есть новые записи. Поглядите!»
Игорь торопливо присаживался к столу и читал.
На этот раз отзыв о выставке, о его работах, — писался при нем, рождался на его глазах. Еще бы ему не волноваться.
Женщина писала недолго. Но Игорю эти две-три минуты показались вечностью. Он стоял у портьеры и следил за движением руки посетительницы, стараясь по этому легкому движению, по выражению лица понять, что она там пишет.
Посетительница захлопнула тяжелый переплет альбома; положила в сумочку ручку и встала. Поискав взглядом сына, она взяла его за руку и, не посмотрев на Кудинова, стоявшего в дверях, пошла через зал, к выходу.
31
Книгой отзывов вновь завладели студенты. «Ох, до чего же досужий народ, — незло ругался про себя Кудинов. — Все-то им надо знать!»
Все тот же рыжий юноша, открыв альбом, прочитал последнюю запись и многозначительно хмыкнул. Неохотно передал его другим зевакам. Молодые люди и девицы по очереди смотрели альбом, читали запись, сделанную женщиной, чему-то смеялись.
Кудинов не спешил протянуть руку и сказать: «Ну-ка, молодые люди, позвольте!» «Эти молодые люди, пожалуй, суриковцы, — решил про себя Игорь Николаевич. — Они могут узнать меня».
Он повременил, и как только студенты, насмеявшись вдосталь, ушли из зала, Кудинов схватил альбом и стал лихорадочно перевертывать страницы.
Ага, вот она — последняя запись…
Очень крупным почерком размашисто было написано:
«С грустью осмотрела я выставку Игоря Кудинова. У художника есть все: и мастерство, и уменье. Но нет одного — чувства. А ведь только чувства и озаряют все вокруг нас… Ухожу с ощущением, будто прожила долгую-долгую жизнь с бесцветным человеком.
Кудинов читал чуть ли не по складам и не мог поверить своим глазам. Так было и написано: «будто прожила долгую-долгую жизнь с бесцветным человеком». Игорь не знал: чего тут больше, в этой записи: ревности ли, женской обиды на него, что он любил и бросил, или же запись эта была отголоском старого их спора об искусстве, который они вели в доме отдыха?
В эти дни, прошедшие после открытия выставки, Кудинов много думал об этом: о цвете, об искусстве, о жизни. Эти его мысли, вернее, выводы, не совсем совпадали с записью, сделанной Эльвирой, но были очень близки тому, что она думала о нем: скучный, бесцветный человек…
Теперь, в эту минуту, Эльвира, сама того не зная, была ему нужнее, необходимее, чем тогда, в юности.
Кудинов швырнул альбом на стол и опрометью бросился из зала — догонять Эльвиру.
Екатерина Ивановна, хлопотавшая в углу, возле тумбочки, где стоял чайник, вздрогнула даже, глянув на Игоря Николаевича: не пожар ли?
Расталкивая зевак, толпившихся возле двери, Кудинов выбежал в фойе. Посетителей у гардеробной стойки было немного — люди одевались, раздевались, на цветастом коврике чернели пятна воды: дождь не прекращался.
Эльвиры у гардероба не было. «Слишком я медлителен! — подумал Кудинов. — Я всегда, во все времена жизни, опаздывал на полминуты!»
Не надевая пальто, он как был — в свитере, без головного убора, взлохмаченный, растрепанный, выбежал на улицу. Постоял на тротуаре, толкаемый торопливыми прохожими. Посмотрел налево, на верх Кузнецкого моста — нет, нигде не видно Эльвиры. Не глядя, не раздумывая, он побежал вниз, в сторону Петровки. «Эти провинциалы, — думал он, — приобщаются к искусству лишь по пути в магазин. Если нет на выставке, значит, она — в магазине». Кудинов забежал в магазин женской одежды. Нет Эльвиры. Лестница на второй этаж узенькая, сверху валит толпа вспотевших женщин. «Даже мужчине за полчаса наверх не подняться», — решил Кудинов. Он снова выскочил на улицу.
Дождь тем временем усилился. Кудинов бежал, пригибаясь, чтоб не задевать за зонтики, узким тротуаром. Прохожие с недоумением смотрели ему вслед.
— Чудак! — услышал он. — Интеллигентный с виду человек, а топает, как лошадь.
— Теперь все интеллигенты. Отрастили себе усы и бороды, а толкаются, как ямщики какие-нибудь.
Игорь свернул на мостовую. Машины, спускавшиеся с горбатого увала Кузнецкого моста, не хотели уступить прохожему ни вершка. Машины гудели, тормозили перед самым носом Игоря, и он плюнул, пошел тротуаром, не спеша.
На углу, напротив банка, — магазин моющих средств. Ни одна женщина пройти мимо этого магазина не может. Игорь заглянул туда. В магазине что-то такое продавали. Там всегда что-нибудь продавали: какой-нибудь необычный стиральный порошок или немецкое мыло. Игорь увидел толпу, он разом окинул ее взглядом: Эльвиры среди этой толпы не было.
Кудинов в растерянности побрел на Пушечную. Он решил, что женщина, приехавшая в столицу, не минет «Детского мира». Он непременно найдет Эльвиру. Она не должна уйти далеко! Она прочитала в «Советской России», что открылась его юбилейная выставка, и приехала посмотреть. Но разве она приехала, чтобы только посмотреть и сделать в альбоме запись? Нет. У нее были и другие дела. Купить новую куртку или свитер своему долговязому парню. Как же так — он сразу-то не подумал об этом!
Он шагал узеньким проулком понуро, сосредоточенно, и мысли его работали быстрее, чем он передвигал ноги.
«А, собственно, что ему Эльвира?! Зачем он стремится к встрече?»
На углу Пушечной, у киоска «Союзпечати», он остановился. У входа в «Детский мир», как показалось. Кудинову, мелькнул плащ Эльвиры.
Игорь метнулся через улицу, к магазину.
Но в эту минуту кто-то окликнул его:
— Игорь Николаевич!
Кудинов растерянно осмотрелся: от ЦДРИ, кутаясь в мокрый плащ, наперерез ему бежала Лариса.
— Игорь Николаевич! Куда же вы? Я так долго ждала вас! Обед остыл!
«Да, да, обед остыл», — думал Кудинов, останавливаясь в недоумении.
— Что с вами?! — изумилась Лариса, подходя к нему. — Без плаща… без шапки. Куда вы спешили? Или не видите — дождь.
— Дождь!.. — сказал Кудинов, оглядывая Ларису опустошенными глазами. — Спасибо, Лара. Идем! Идем обедать. Ведь какой-никакой… небось, и бесцветный человек, он тоже есть должен.
1978 г.