– Что за женщина? – перебил я. – Когда, давно? Откуда вы знаете, что она к нему не попала?
– Женщина как женщина, – ответил он, облизывая губы. – Давно? Нет, недавно. Какое-то время назад. А не попала потому, что никто не попадает. Вы слушаете или нет? Говорят, что все в этом доме застыло – абсолютно все. Часы там заводят, но время все равно не идет. Большая башня уже годы как заперта. Никто туда не поднимается кроме, разве что, самого хозяина, старого идиота. Говорят, пыль в комнатах башни доходит до колен, потому что он не разрешает слугам там убирать. Говорят, целое крыло этого огромного дворца заросло креозотовым кустарником, la gobernadora. Говорят…
– Какая мне разница, что говорят? – крикнул я, решив, что пора поставить себя потверже. – Мне необходимо с ним повидаться. Сейчас позвоню ему из кафе.
– Не говорите глупостей, – сказал Хельзинг. – Уже годы прошли, как он обрезал телефон.
Каким-то образом вдруг рядом со мной возникли две миловидные испанки лет сорока в белых передниках поверх черных платьев.
– Мы невольно услышали ваш разговор, – сказала первая из официанток на прекрасном английском. – И, если вы простите нам наше вторжение, я должна отметить, что этот нацист искажает факты. Обе телефонные линии у Васко работают, к одной подключен автоответчик, к другой -факс, правда, хозяин никогда не отвечает на сообщения. К сожалению, владелец этого кафе, скупой датчанин Оле, не позволяет посетителям пользоваться телефоном, что бы ни случилось.
– Ведьмы! Вампирши! – закричал Хельзинг, внезапно разъярившись. – Обеим надо кол в сердце забить!
– Вам действительно не стоит больше терять время на разговор с этим старым аферистом и кретином, – сказала вторая официантка, чей английский звучал еще лучше, чем у напарницы, и чье лицо выглядело чуть более утонченным. – Его тут все знают как злобного, извращенного выдумщика, как закоренелого фашиста, прикидывающегося теперь противником фашизма, как грубого бабника, неизменно отвергаемого женщинами, которых он впоследствии при любой возможности осыпает оскорблениями. Без сомнения, он уже наплел вам с три короба всяких врак о себе самом и о нашем замечательном городке. Пойдемте с нами, если хотите: мы как раз закончили работу и можем исправить ложные представления, которые он постарался у вас создать. К сожалению, в Бененхели теперь живет немало фантазеров, закутавшихся в ложь, как в теплые одеяла.
– Меня зовут Фелиситас Ларисе, а это моя единокровная сестра Ренегада, – сказала первая официантка. – Если вам действительно нужен Васко Миранда, вам полезно будет знать, что мы работаем у него экономками с первых дней его пребывания здесь. К заведению Оле мы вообще-то не имеем отношения; сегодня мы просто оказали ему любезность, потому что его штатные официантки больны. Никто вам не расскажет о Васко Миранде больше, чем мы.
– Свиньи! Мегеры! – заорал Хельзинг. – Они хотят вас обвести вокруг пальца! Они все эти годы работают тут за жалкие гроши, кланяются и убирают, моют и подметают, а хозяин, между прочим, никакой не Оле и не датчанин, а бывший матрос с Дуная по имени Ули.
Я почувствовал, что пора избавляться от Хельзинга. Экономки Васко сняли передники и положили их в большие плетеные корзины, которые держали в руках; им явно хотелось поскорее уйти. Я извинился и встал.
– Вот, значит, как вы оценили все, что я для вас сделал! -сказал несчастный негодник. – Я был вашим наставником, а вы вот как мне платите.
– Ничего ему не давайте, – посоветовала мне Ренегада Лариос. – Он всегда пытается выкачивать деньги из иностранцев, как заурядный нищий.
– За питье, так и быть, заплачу, – сказал я и положил на стол купюру.
– Они сожрут ваше сердце, а душу в бутылке закупорят, -не унимался Хельзинг. – Не жалуйтесь потом – я вас предупредил. Васко Миранда – зловредный дух, а они – его сообщницы. Берегитесь! Я своими глазами видел, как они превращались в летучих мышей…
Хотя он разглагольствовал очень громко, на людной улице никто не обращал на Готфрида Хельзинга ни малейшего внимания.
– Мы тут к нему привыкли, – заметила Фелиситас. – Он распинается, а мы идем себе мимо. Сальвадор Медина, сержант гражданской гвардии, время от времени сажает его на ночь в кутузку, чтоб успокоился.
Должен сказать, что набитый опилками пес Джавахарлал переживал не лучшие времена. С того момента, как я покатил его за собой на поводке, он утратил большую часть одного уха и пару зубов. Тем не менее Ренегада, более изящно сложенная из двух моих новых знакомых, восторженно расхваливала его, то и дело трогая мою руку или плечо в подкрепление своих слов. Фелиситас Лариос больше помалкивала, и мне показалось, что она не одобряет этих прикосновений.
Мы вошли в маленький двухэтажный одноквартирный дом в сплошном ряду таких же домов на круто идущей в гору улице, именуемой Calle de Miradores, хотя строения на ней были слишком скромны, чтобы щеголять застекленными балконами, на которые указывало лживое испанское название. Однако буквы на табличке (белые на ярко-синем фоне) не выказывали и следа раскаяния. Еще одно свидетельство того, что Бененхели – обитель мечтателей и таинственное место. В конце улицы, на самом верху холма, я различал очертания большого и уродливого фонтана.
– Там площадь Слонов, – сказала Ренегада с чувством. -Оттуда главный вход в резиденцию Миранды.
– Но стучать или звонить бесполезно – никто не откроет, – вставила Фелиситас, озабоченно нахмурившись. – Будет лучше, если вы отдохнете у нас. У вас усталый и, прошу прощения, даже нездоровый вид.
– Будьте добры, – сказала Ренегада, – снимите обувь.
Я не понял смысла этого требования, отдававшего религиозным фанатизмом, но подчинился, и она провела меня в крохотную комнатку, пол, потолок и стены которой были облицованы керамическими плитками, в своей дельфтской голубизне хранившими множество миниатюрных сюжетов.
– Нет двух одинаковых, – гордо заявила Ренегада. – Говорят, это все, что осталось от древней синагоги в Бененхели, которая была разрушена после изгнания евреев. Говорят, на них можно увидеть будущее, если умеешь смотреть.
– Нелепые россказни, – засмеялась Фелиситас – при более плотном телосложении и менее одухотворенной внешности, которую к тому же несколько портила большая бородавка на подбородке, еще и менее романтичная из двух сестер. -Плитки – самая настоящая дешевка, никакие они не древние; такая голубая керамика в наших краях везде в ходу. А что касается предсказаний судьбы, это и вовсе чушь собачья. Так что кончай, милая Ренегада, валять дурака, и пусть усталый человек хоть немного поспит.
Меня не надо было просить об этом дважды – бессонница, даже в худшие времена, была мне совершенно незнакома! – и одетый, как был, я рухнул на узкую кровать в облицованной плитками комнате. На секунду, пока я еще не уснул, мой взгляд упал на одну из плиток у моего изголовья, и на ней я увидел лицо моей матери – она смотрела мне в глаза и лукаво улыбалась. У меня закружилась голова, и я провалился в сон.
Проснулся я в длинной ночной рубашке, которую надели на меня через голову. Под ней я был голый. Бойкая парочка – эти две экономки, подумал я; и насколько же крепко я спал! Мгновение спустя я вспомнил про чудесную плитку, но как ни напрягал глаза, не мог обнаружить ничего, даже отдаленно похожего на образ, несомненно увиденный мною перед тем, как я отключился. «Мало ли, что перед сном примерещится», – рассудил я и встал с постели. Был яркий день, и из главной комнаты маленького дома шел сильный, манящий запах чечевичного супа. Фелиситас и Ренегада сидели за столом, накрытым на троих; для меня уже была налита большая тарелка, из которой валил пар. Они одобрительно смотрели, как я поглощаю ложку за ложкой.
– Сколько же я проспал? – спросил я, и они коротко переглянулись.
– Целый день, – ответила Ренегада. – Уже завтра наступило.
– Глупости, – возразила Фелиситас. – Вы только прикорнули на два-три часа. Никакого завтра еще нет.
– Моя сестрица шутит, – сказала Ренегада. – Честно говоря, я не хотела вас шокировать и поэтому слегка преуменьшила. На самом деле вы проспали, как минимум, сорок восемь часов.
– Скорей уж, сорок восемь минут, – не сдавалась Фелиситас. – Ренегада, не смущай человека.
– Мы вычистили и выгладили вашу одежду, – сказала ее сестра, меняя тему. – Надеюсь, вы не будете обижаться.
Даже после сна последствия перелета еще давали себя знать. Впрочем, если я действительно дрых двое суток, некоторая дезориентация вполне естественна. Я переключил мысли на насущные дела.
– Милые дамы, я чрезвычайно вам благодарен, – произнес я вежливо. – Но теперь я срочно должен просить вашего совета. Васко Миранда – старый друг моей семьи, и мне нужно видеть его по важному семейному делу. Позвольте представиться. Мораиш Зогойби из Бомбея, Индия, – к вашим услугам.
Они судорожно вздохнули.
– Зогойби! – пробормотала Фелиситас, недоверчиво качая головой.
– Вот уж не думала, что еще раз услышу это ненавистное имя, – сказала Ренегада Ларисе, заливаясь краской. Вот что мне удалось извлечь из их последующих объяснений.
Когда Васко Миранда, художник с мировым именем, приехал в Бененхели, сестры (в то время молодые женщины лет двадцати пяти) предложили ему свои услуги и были взяты на работу немедленно. «Он сказал, что ему нравится наш английский, наши хозяйственные навыки, но больше всего наше происхождение, – поведала мне Ренегада, немало меня удивив. – Наш отец Хуан Лариос был моряк, у Фелиситас мать была марокканка, а моя мать жила в Палестине. Так что Фелиситас наполовину арабка, а я по матери еврейка».
– Значит, у нас с вами есть нечто общее, – заметил я. -Потому что я тоже на пятьдесят процентов принадлежу к этой нации.
Судя по лицу Ренегады, известие сильно ее обрадовало.
Васко сказал им, что он возродит в своей «малой Альгамбре» легендарную множественную культуру старинного Аль-Андалуса. Они будут жить не как хозяин и служанки, а скорее как одна семья. «Мы решили, конечно, что он немножко чокнутый, – сказала Фелиситас, – но ведь художники, они все такие, и платил он куда больше, чем прочие. -Ренегада кивнула. – На поверку, однако, это все оказалось красивыми сказками. Слова, больше ничего. Он приказывает, мы исполняем – только так. И чем дальше, тем он больше сходил с ума, начал одеваться, как султан тех времен, и вести себя стал еще хуже, чем эти жестокие мавританские деспоты-язычники». Они приходили к нему каждое утро и старались, как могли, поддерживать чистоту в доме. Садовников он уволил, и сад с водоемами – некогда настоящий рай, Хенералифе [