Как-то Берта собралась и сказала Дитеру Францевичу:
- Времени у меня много. Хорошо бы научиться шить. Я бы Генриху шила одежду, по фасонам. И вам, и себе тоже.
Кляйн одобрил.
По соседству жил портной - Кауфман. Дитер Францевич договорился, что он примет Берту на учение.
Тот посмеялся:
- Из женщины никогда сто€€ящего мастера не выйдет. Специфика.
- Да какой мастер! - Смущался Дитер Францевич. - Так, для себя, для киндера.
- Ну, пусть ходит жалко, что ли. Абгемахт. [По рукам (нем.)]
Три раза в неделю Берта брала с собой Генриха и ходила к Кауфману. Генрих играет с его детьми на улице, Берта наблюдает за Кауфманом, спрашивает. Но под руку не лезет.
У Кауфмана жена - штормовая женщина. Зацепится за что-нибудь языком - не оттащишь. А тут в доме новый человек. Поговорить надо? Надо.
- Вы, Берточка, с мужем вашим сколько в браке состоите? А где до наших мест жили? А родители ваши где? Родственники? А какими болезнями ваш Генрих болел? А как вы его лечили?
За Генриха Берта отвечала. Другие вопросы пропускала.
Раз пропустила, два пропустила, а потом обратилась к Дитеру Францевичу:
- Что мне отвечать Иде Лазаревне? Лезет и лезет.
- Если б ты шутить могла… А так, надо сказать правду. Скажи, что я муж твоей сестры: она, мол умерла, а ты теперь и за мной приглядываешь, и за племянником. И про родителей скажи, что умерли.
Берта возразила:
- Ой, не могу. Язык не поднимется.
Но таки сказала. Кауфманша ее жалела-жалела, аж сама плакала.
- Ой, какая жизнь страшная! Но вы, Берточка, молодая, симпатичная, еще найдете счастье. Я вам засватаю мужа, у меня есть на примете. В Сталино проживает. Из хорошей семьи. Правда, вдовец. Мой троюродный брат - Зись Матвей Григорьевич. Краснодеревщик, между прочим. Обеспеченный. И дочечка у него маленькая, меньше Генриха. Куколка, а не девочка. Лихтэ пунэм! [Солнышко, светлое личико (идиш)]
Берта промолчала.
Учеба у Кауфмана пошла. Он ей даже разрешал метать бортовку, петли. Берта радуется. Сшила Генриху штанишки - Кауфман похвалил. Лично раскроил рубаху для Кляйна.
Выкройку сложил и вручил Берте:
- Сшей сама. Выкройку береги. Такой выкройки тебе никто не даст. Выкройка - главное дело. Сшить края и дурак может.
Дитер Францевич, видя серьезность Бертиного направления, купил ручную швейную машинку. Не “Зингер”, конечно. Не новая, но рассчитанная на сто лет как минимум.
Кауфман посмотрел, глаза загорелись:
- Ну, Берта, теперь у тебя другого выхода нет. Надо шить. Это, я тебе скажу, такой кусок хлеба, что ой-ой-ой!
Кауфманша не обманула с женихом.
Матвей Григорьевич явился однажды днем, когда Берта дометывала левый борт пиджака.
- Какой гость! - притворно удивилась Кауфманша. - Мотечка, ты б предупредил! Тебя ж и угостить нечем! А Цилечка дома осталась? Что ж ты ее с собой не взял?
Тот выказывал растерянность и старательно не смотрел в сторону Берты.
- Идочка! Я в командировку, буквально на пять минут заскочил. Вот гостинцы. Где дети?
- Дети гуляют на воздухе. Да вот с Берточкиным племянничком и гуляют. Такой мальчик - золото! А вы с Берточкой пока познакомьтесь, - и шепотом прокричала в ухо Матвею Григорьевичу: “Она немка”. А громко добавила: - Но я так считаю, что она наша. Правда, Берточка?
Берта согласилась.
Познакомились. Матвей Григорьевич сразу Берте понравился. Высокий, красивый. И Берта ему приглянулась.
Пообедали: форшмак, гефилте-фиш, домашняя лапша, суп с клецками. Берта хотела похвалить: как у мамы! Но язык вовремя прикусила, вроде подавилась от удовольствия.
- Ешьте, ешьте, Берточка! Я вас научу! Хотела еще шейку сготовить - не успела. Я хочу сказать, что гостей не ждала. А то бы настоящий пир закатили! - ломала комедию Ида Лазаревна.
Матвей Григорьевич приехал и на следующую неделю, и еще через неделю. Тогда они с Бертой в кино сходили, погуляли над речкой. Матвей Григорьевич Берте свой пиджак на плечи накинул, как в кинокартине.
Встречу Матвей Григорьевич заключил словами:
- Я, Берта Генриховна, в командировку уезжаю, в Карело-Финскую республику. Вы про карельскую березу слышали? Я вам изделие какое-нибудь привезу, вам надо обязательно полюбоваться. Надолго ли, неизвестно, как по производственной надобности выйдет. А приеду - мы с вами и с Дитером Францевичем побеседуем. Если вы не против. И дочечку свою покажу. Мне кажется, она - вылитая вы.
Дитер Францевич не слишком одобрял жениха. Лично к Матвею Григорьевичу у него претензий не находилось, но.
- Берта, - разъяснял Кляйн, - ты должна чувствовать ответственность. То, что касается Эстер, меня и тебя - исключительно наше семейное дело. Мы ж на ниточке. Понимаю, тебе хочется счастья. А у Матвея Григорьевича дочка, он сам человек хороший. Отговаривать тебя не могу. Тут все от тебя зависит.
Берта кивала.
- Я, конечно, виноват перед тобой, по-мужски. Но так вышло. Стыдно мне, плохо, и сам я себе неприятен в этом смысле.
И тут Берта кивала.
- В общем, думай. Но имей в виду, как только выйдешь замуж - мы с Генрихом снимемся. Страна большая.
Берта попросила время подумать.
А назавтра было 22 июня.
Что говорить. Как везде - так и тут.
Дитер Францевич решил записаться добровольцем. По возрасту он первоочередному призыву не подлежал.
Сам пошел в военкомат, на второй день войны.
Обнял Берту, поцеловал Генриха. Помахал рукой из вагона.
Кауфман тоже засобирался, но Ида не пустила - вцепилась в мужа и голосила на всю улицу. Тот не пошел записываться. Чтоб не орала.
Встал вопрос: эвакуироваться - не эвакуироваться. Кауфманы сомневались. Берта тоже.
Пока что съездили в Сталино - забрали дочку Матвея Григорьевича. Сам Матвей застрял в Карелии, о чем прислал телеграмму.
Поползли слухи - лучше бы евреям уходить.
Ида отнеслась с недоверием:
- Мы не коммунисты, мы с немцами дружим. Правда, Берточка? Моему Кауфману всегда работа найдется. Мы мирные, я так вообще могу по домам ходить - готовить. А то мастерскую свою откроем, ателье, и вы при нас работать будете, Берточка, как сыр в масле.
В общем, дооткрывались. Пришли немцы. Собрали евреев, объявили, чтоб все пришли в одно место.
И Кауфман пришел, и жена его Ида Лазаревна, и пятеро их деток младшего школьного возраста, и солнышко-Цилечка.
Как всюду, так и тут.
Эйн зах. [Одно и то же (идиш)]
Берта плакала, плакала, волосы рвала. А что толку?
Прошел день-другой. Поздно вечером слышит, как напротив - в доме Кауфманов - шум, треск.
- Вернулись! - Выбежала, как была, в ночной сорочке.
Калитку открыла - навстречу соседи из домов с конца улицы: один подушки тащит, двое перину, другой машинку швейную волочит.
- А, сусидка! Там багато чого залышилося, - ласково, с уважением, обратился к Берте старик с подушками, - идить, идить, вам тэпэр перше дило! - Положил подушки на траву и побежал на крыльцо - открыть перед Бертой двери: - Идить, идить, вы ж тут усэ знаетэ, дэ, шо. Мы ж тилькы узялы, шо для хозяйства, а останне - ваше. А як же!
Берта постояла посреди комнаты, посмотрела кругом. Рядом с боженковским буфетом, на больших гвоздях - выкройки - сокровища Кауфмана. Берта их с гвоздей сняла и поплелась домой.
Перебрала выкройки, различила, что как, что к чему. И засунула под кровать.
Самое плохое для Берты было, что не с кем посоветоваться. Дитер Францевич одно письмо прислал еще с дороги, а потом - молчок. А в оккупации - какие письма на фронт? Никаких.
В городе, кроме Кауфманов, знакомых не завелось. Все кругом незнакомые.
Генрих есть хочет. И самой надо.
Стала брать работу по соседям - перелицовка, перешивка, починка серьезная, прочее.
Огород у них с Дитером Францевичем был крохотный: не огород - палисадник. Тоже в дело пустила. Картошка, лучок.
Генриху - седьмой год. Ни читать, ни писать. Зато болтает на всех языках: украинский, русский, немецкий, само собой. Иногда такое замешивал - не всякий поймет. Берта, конечно, понимала.
Понемногу учила читать племянника: по немецким газетам, по толстенному Пушкину. Появилась мысль в доме Кауфманов поискать учебники, но не смогла переступить порог.
5
Однажды заявился немец-фельдфебель. Узнал, что немка-портниха принимает работу. Он собирался в отпуск домой. И просил сшить платье жене из крепдешина - синего, в белый мелкий горошек. Хороший отрез принес.
- Да как жене? У меня ее размеров нет.
- А вы, фрау, на себя мерьте. Она точно, как вы, - показал фотографию, комплекция у женщины похожая.
Симпатичный человек - Пауль.
Примерки, то, сё. Он Берте стал оказывать внимание. Генриху гостинцы предлагает: шоколад, галеты, сгущенное молоко.
Генрих, голодный, смотрит. А есть отказывается. Стесняется, конечно.
Пауль сам сядет за стол, усадит Генриха на колени:
- Фрау Берта, будьте любезны, покормите нас с киндером, мы очень хотим есть.
Берта что-нибудь скоренько сготовит и едят втроем.
Берта к этому Паулю сильно прикипела! Не за пищу, а за внимание. Притулится где-нибудь в уголку и улыбается.
Так ли, сяк ли, немцев с Украины выбили. Пауль исчез.
Пришли в город наши солдаты-освободители. Встречали их цветами.
И Берта из дому вышла, стоит у калитки, машет рукой. Погода прекрасная, еще почти лето. Легонький платочек у Берты в руке красиво трепещет на ветру.
Соседки смотрят с недоумением:
- Как хватает совести? Мы все пострадавшие под оккупацией! Она с немцем крутила, а туда же!
Шипели, шипели. Офицера привели и указали пальцем:
- Вот она, мерзавка рода человеческого! Подстилка немецкая! И сама, между прочим, немка. Может, ее судить надо?!
Офицер возразил, что у него много других дел. Следом явятся специалисты, разберутся.
И тут настал страх. Ни на улицу выйти, ни дома сидеть. На улице не дают проходу, стекла побили камнями.