— Подойди ко мне, Самсонов. — При этом она неизменно брала его за пуговицу рубашки. — Кровать снова заправлена кое-как, внешний вид оставляет желать много лучшего, чем упорно снижаешь отрядные показатели. — Губы ее многозначительно поджимались. — Интересно, с какой целью?
Ее любимым занятием было проведение литературных викторин, стихотворные тексты которых составлялись ею самой. Участие в них считалось строго обязательным: мстительность пионервожатой соответствовала ее беспредельному авторскому самолюбию. Все свободное время в отряде ребята ломали голову над интеллектуальными загадками своей предводительницы. Вдохновенная фантазия ее достигала временами высот прямо-таки головокружительных.
— У кого ума палата? '— В поэтическом самозабвении она не знала границ. — Кто писал всегда для МХАТа?.. Набравший наибольшее количество баллов получает премию — тульский пряник за двенадцать копеек!
Этот пряник был ее главной придумкой. Она гордилась ею, словно научным открытием. Никакого пряника в природе просто не существовало, и каждый из них знал об этом, тем более, что соревнования повторялись чуть ли не ежедневно, а обещанная награда так и не дошла до победителя, но сила надежды всякий раз оказывалась упрямее логики, и маленькие интеллектуалы снова и снова бросались в битву за двенадцатикопеечное счастье: а вдруг сегодня им повезет!
Заваривалось жаркое сражение между сторонниками Чехова и Горького, завершавшееся в конце концов торжествующим арбитражем великовозрастной затейницы:
— Чехов, дети, Антон Павлович Чехов! — Ее несло. — Пойдем дальше… Кто, пороки покарав, и писатель был, и граф?.. Ну, дети, напрягитесь, здесь есть об чем призадуматься… Кто для правящего класса написал стихи про Власа?.. Ну, смелее!.. Кто громил сатрапов смело, но кого среда заела?.. Думайте, ребята. Здесь тоже есть об чем призадуматься, но и есть об чем посмеяться… Кто назло надменным барам был поэтом и гусаром?..
Тяжкое испытание это продолжалось часами, и, не выдержав пытки, он сбегал на реку, но она находила его там:
— Избегаешь здорового пионерского коллектива, Самсонов? — В голосе ее чувствовался неподдельный пафос. — Культивируешь в себе чуждый нам индивидуализм? В лес смотришь? От нас не скроешься, Самсонов, у нас пролетарское зрение…
В чем состоит оно, это самое пролетарское зрение, и как им пользоваться, пионервожатая не поясняла, но по металлическим интонациям в ее речи можно было без труда догадаться, что всякому, кто оказывается в его фокусе, не сдобровать. Многоликая действительность загоняла Влада в угол.
В довершение ко всему Влад влюбился, а влюбившись, как водится, потерял сон и покой. Сколько раз еще он будет терять их потом и обретать вновь, до следующей встречи! Скоропалительная влюбленность сделается его бичом и проклятьем, источником великого множества бед и разочарований, причиной порядочного числа болезненных комплексов. Но в третьей части пути, в преддверии заката, когда страсти в его душе слегка поулягутся и прошлое возникнет в памяти свободным от преходящих сует, он с просветленной благодарностью вспомнит о каждой из них и всю вину по отдельности возьмет на себя. Он любил вас, жрицы, будьте бдительны!
Первый пыл Влада остался неразделенным. Предмет его — нечто, как ему помнится теперь, легкое и быстроглазое в голубой испанке на черноволосой коротко стриженной голове — отнесся к его молчаливому обожанию с великолепным пренебрежением. Он старался вовсю: стал ходить в самые разнообразные кружки, пытался проявить себя в самодеятельности, с позором провалившись однажды на общелагерном концерте в качестве плясуна-солиста, и даже, не умея плавать, в один прекрасный день бросился на ее глазах с невысокой вышки, но был вовремя выловлен старшекласниками и доставлен на берег. Юная красавица осталась равнодушной и к этому акту самопожертвования. Смейся, паяц!
Но судьба готовила ему новый, еще более жестокий удар. Это случилось во время очередной военной игры. В стане «красных» Владу была отведена роль разведчика-наблюдателя за передвижением войск противника. Лёжа в ореховом кустарнике, он уже видел себя героем дня, которому суждено стать основным виновником будущей победы и которого вечером будут чествовать перед строем. Пускай она увидит тогда, кого посмела отвергнуть! Разумеется, она готова будет на коленях просить у него прощения, но он гордо пройдет мимо и даже не посмотрит в ее сторону. Умри, неверная!
Влад даже зажмурился в предвкушении столь радужной перспективы, а когда очнулся, не поверил своим глазам: на полянку перед ним вышла и направилась прямо к нему его богиня, его шамаханская царица, его повелительница в голубой испанке с «синей» повязкой на белоснежном рукаве. Она двигалась уверенно и быстро, словно и не сомневалась, что он уже сидит в кустах и ждет, готовый для нее на всё. Он не мог обмануть обольстительницу в ее ожиданиях. Он вышел ей навстречу, моментально забыв о предстоящем ему триумфе, и покорно склонил перед нею голову.
— Сдавайся, — сказала она. — Ты мой пленный.
— Нет, — вяло промямлил он. — Не сдамся.
— Тогда я убью тебя, — сказала она и потянулась к его повязке. — Понял?
— Ладно, — еще ниже склонился он. — Я понимаю.
— Иди. — Сорвав с него воинский знак, презрительно подтолкнула она его. — Ты убит.
Сказала и скрылась, исчезла, растаяла, как сон, как утренний туман…
Прощай, его первая и единственная, и не поминай покойного лихом! Еще не читая Гоголя, он уже предал ради женщины и не пожалел об этом. Да простит его верный рыцарь войны, непреклонный Тарас Бульба!
Оглохший и раздавленный брел он по лесу, безучастно вглядываясь в чащу перед собой, и жизнь его виделась ему в эти минуты никому не нужной и оттого бессмысленной. Опомнился он уже на берегу речки, где, чуть поодаль от лагеря, у него имелось потайное убежище: прибрежный сток недостроенного клозета. Он приходил сюда в трудные часы жизни и здесь, в сухой и заросшей снаружи можжевельником выемке отдавался горестным размышлениям над несовершенством бытия, глядя в небо через прорубленное вверху очко. Где оскорбленному есть чувству уголок?
И вновь он посетил тот утолок земли, и печальным демоном, духом изгнанья взвился над бренностью и суетой действительности. Сладостные химеры уже приготовились вознести его в заоблачные высоты воображения, когда он услышал над собою звук испускаемого кем-то воздуха. Звук был резкий и властный и свидетельствовал о решительных намерениях своего обладателя. Протрубили трубачи тревогу.
Влад живо встрепенулся и тут же похолодел от ужаса: сверху над отверстием очка нависал огромный прыщеватый зад, а между широко раздвинутых колен маячило лупоглазое лицо пионервожатой. Испуг его был настолько велик, что в непроизвольном желании хоть как-то оправдать свое дезертирство с поля боя он поднял руку, застывая в пионерском салюте. Всегда готов!
Огромный зад над ним реял в высоком небе, словно белое знамя капитуляции.
Когда он впервые увидел тебя, дед Савелий, ему и в голову не пришло, что встреча с тобой станет для него той частью детства, о которой обычно сохраняют самые дорогие воспоминания. И вся его жизнь затем — лишь дорога к тебе с повинной, возвращение блудного внука под твой кров, путешествие Сокольнического Савла в свой Узловский Дамаск. Он не дойдет, дед Савелий, он не дойдет, и это будет его расплатой…
Перед Владом сидел бритый наголо мослатый старик и внимательно, без тени улыбки, оглядывал его усталыми, цвета сухой чешуи, глазами навыкате. Заочно он знал деда, тот служил темой бесконечных в доме пересудов. Ему было доподлинно известно, что дед его — потомственный путеец, что в гражданскую короткое время занимал на транспорте большой пост и что последние два года провел в домзаке за служебную халатность. Воображение Влада из множества побочных сведений и собственных догадок сконструировало образ этакого жестоколицего комиссара в кожаной тужурке и в хромовых сапогах, нечто среднее между Максимом популярной трилогии и Фурмановым с общеизвестных портретов. Но за столом, тяжело ссутулившись, сидел обычный, ничем особо не примечательный старик, и порыжевший от времени и долгой носки путейский китель смотрелся на нем, как на крестовине пугала. Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил.
— Вот он, сокровище мое. — Возвращаясь с кухни, мать грубовато взъерошила Владу волосы. — Явился — не запылился.
Мать явно заискивала перед гостем. Тот, как догадывался Влад, время от времени помогал ей деньгами, хотя и считался среди родни скуповатым. Поэтому сейчас она старалась вовсю, угождала старику как могла, предупреждая всякое его слово и желание. Ах, мама, мама, Федосья Савельевна, ты неисправима!
— Как учишься? — Дед, наконец, разомкнул бескровные губы. — Неудов много?
— Почти отличник, — поспешила мать Влада на выручку. — Бедокурит только.
— В отца. — Дед слегка оживился, привлекая внука к себе. — Лёшка тоже драчун.
С его стороны это было сказано неосторожно. Напоминание об отце, ее муже, всякий раз выводило мать из равновесия. Она искренне считала, что тот, получив срок, обманул, предал ее, навсегда закрыл для нее доступ в предназначенные ей судьбой высшие сферы. Все ее задавленные повседневностью комплексы, словно стая растревоженных духов, сразу вырвались наружу:
— Вот, вот! — запричитала, зашлась она. — Тот во всё нос совал, и этот туда же. Одному носила-носила, скоро другому нести. Оставил меня с двумя, а самого ищи-свищи. — В своем негодовании мать не знала границ. Можно было подумать, что муж ее не отбывает срок в бухте Нагаево, а скрывается где-то на фешенебельных пляжах Ривьеры. — Сам посуди…
— Ну будет, будет, — со снисходительной суровостью укротил ее дед, — ребенок здесь.
Влад и сам не заметил, как тихо прикорнул на плече у деда, и это его первое со стариком доверительное соседство окончательно сблизило их.
Свободной рукой дед бережно гладил внука по голове, ворчливо поддразнивая: