– Но на предыдущем допросе вы показали, что согласились избить педофила за вознаграждение, – напомнил майор.
– Честно говоря, не помню, как соглашался. Выпивши немного был. Домой прихожу – смотрю у меня в кармане доллары. Откуда, думаю? Прежде долларов и в глаза не видел. Звоню Саньке Семочкину и спрашиваю: «Откуда у меня в кармане доллары, ты не знаешь?» А он мне отвечает: «Не знаю и не предполагаю даже, потому что со мной такая же подобная…» как бы это сказать для протокола?.. А, подобная история приключилась. Это уж потом Калоша, с которым мы на зоне познакомились и к которому зашли поговорить насчет обещанной с его стороны работы, сказал, чтобы мы согласились постоять рядом, когда он будет проводить профилактическую работу с педофилом. Ну, раз за это еще и деньги дают, чего не постоять-то.
– Вы были за рулем машины?
– Какой машины? – удивился подследственный.
– Вы были за рулем машины, которая стояла позапрошлой ночью у Поцелуева моста?
– А, вы про эту машину! Я не знаю, откуда она взялась. Калоша говорит, садись за руль, надо съездить по одному делу, ну я и сел. Нормальная тачка. Я спрашивал Колюжного: «Ты что, купил эту лайбу?» А он ответил: «Пока нет еще. Прицениваюсь только».
Вошел Евдокимов.
– Гражданин полковник, – обратился к нему Афонин. – Я признаю, что соблазнился на предложение Колюжного наказать педофила, но клянусь мамой, пальцем его не трогал! А деньги, которые взял у Калоши, могу вернуть куда скажете.
– Вам знаком Абдулла Фатихов?
– Как вы сказали? Абдулла? Не знаю такого. Был, правда, у нас на зоне один Абдулла. Ему такое погоняло повесили, потому что он постоянно налысо голову брил. А вообще его Лешкой звали или Юркой. Лушников его фамилия. Точно, Юркой звали по паспорту, а по жизни – Абдулла.
– Какая у вас память замечательная, – усмехнулся Евдокимов. – Но почему же вы не помните ничего относительно той ночи? Информация вам к размышлению: только что в квартире, где проживал Колюжный, был проведен обыск. Нашли больше ста восьмидесяти тысяч американских долларов. Сожительница Колюжного показала, что он получил ровно двести тысяч в качестве предоплаты за убийство Дмитрия Захаровича Иноземцева.
– Как двести тысяч? – ахнул Афонин.
– А вы не знали? Да ладно, никогда в это не поверю! Он вас подписал на двадцать лет строгача и три тысячи баксов всего предложил?
– Он, гад, мне дал еще пару косарей за машину.
– Откуда вы ее угнали?
– Я не угонял. Я покататься взял. Потом бы на место вернул. В соседнем дворе она стоит. То есть стояла. Хозяин редко пользуется. А мне открыть тачку и завести проще простого – сами уже небось знаете: я же по сто шестьдесят шестой срок отбывал. Только ни на что такое не подписывался, чтобы на мокруху пойти…
– Сейчас ваш подельник Семочкин пишет чистосердечное признание. Как и при каких обстоятельствах рецидивист Колюжный уговорил его пойти вместе с ним на мокрое дело.
– Да пусть он что угодно пишет! Я-то тут при чем? Я тоже могу что угодно написать.
– Так пишите. Только что угодно не надо, пишите, как было. А мы поверим тому, кто быстрее напишет чистосердечное признание. Убийство политического деятеля – это терроризм, так что двадцатка вам обеспечена. Если убедительно докажете, что не знали, кого Колюжный хотел завалить, то суд примет это во внимание, а если рассматривать в особом порядке, то получите на сорок процентов меньше минимального срока. Пять-шесть лет в колонии, может, повезет и попадешь в колонию, где тебя помнят и уважают. А потом условно-досрочное, глядишь, через три года выйдешь на свободу с чистой совестью. Все лучше, чем двадцать лет на строгаче рядом с отморозками и беспредельщиками.
– Ладно, – согласился Афонин. – Напишу что знаю.
– Только не забудь упомянуть, кто вас надоумил эвакуатор на мосту поставить, кто с водилой договаривался…
– Так эвакуатор уже там стоял, когда мы подъехали. Рад бы помочь следствию, но не знаю.
– И про Абдуллу напиши.
– Не знаю я никакого Абдуллу, гражданин начальник. Я же говорил уже…
Рита накрыла стол в гостиной. Иван Васильевич сел, посмотрел в тарелку, а потом за окно. С семнадцатого этажа была хорошо видна автомобильная трасса, разрезающая Финский залив, а за ней белые треугольнички – паруса яхт, скользящих куда-то в полной безмятежности.
– А почему не на кухне ужинаем? – спросил Евдокимов жену. – Я привык есть на кухне.
– Можно и на кухне, – согласилась Рита. – Можно каждый вечер пельмени, к которым ты привык. Можно переехать обратно к твоей маме. Я не против, все, что скажешь.
– Ладно, – проговорил Иван Васильевич. – Здесь тоже неплохо.
Он еще раз посмотрел за окно и попробовал суп.
– Очень устал сегодня? – спросила жена.
Евдокимов кивнул и сказал:
– Что поделаешь, работа. Хороший супчик. Мне грибной вообще очень нравится… Какие у тебя новости?
– Да никаких. Сегодня ходила в клинику по поводу ординатуры, чтобы проходить ее не на кафедре, а у них. Зашла в курилку.
– Что тебе в курилке надо было? – нахмурился Евдокимов.
– Завотделением искала. Нашла. Он там с одним врачом разговаривал. Кстати, как раз об убийстве Иноземцева. Говорил, что если бы Дмитрия Захаровича не убили, то он бы обязательно голосовал за него на выборах президента. Завотделением и его приятель считают, что это сделали спецслужбы, но потом увидели меня, вспомнили, кто у меня муж, и замолчали.
– А еще какие новости?
– Звонила Аня Игнатьева, напомнить, что у нее свадьба через два дня, а мы ведь приглашены.
– Не пойдем мы на эту свадьбу, – покачал головой Евдокимов. – Что там делать? Мне и дома хорошо. Сяду тут, в окошко посмотрю и под грибной супчик рюмочку.
– Принести?
– Не надо. Это я к тому, что нечего нам на этой свадьбе делать. Там же одни миллионеры будут. Игнатьева эта… Такая тихоня на вид, а туда же – миллионершей оказалась. Вроде поехала в Штаты учиться, вышла замуж там за фотографа, а он – богач.
– Она вышла замуж за своего профессора, – уточнила Рита. – а он просто лучший в мире, всех знаменитостей знал: актеров, режиссеров, модельеров…
– Ну ладно, – согласился Иван Васильевич. – А Верка Бережная? Когда работали вместе, отличным сотрудником была – своя в доску. А теперь открыла частную конторку и миллионы загребает. А тут вкалываешь, вкалываешь… Хорошо хоть, что квартиру выделили, да и то потому, что начальником стал.
– А я уже платье красивое купила, – вздохнула Рита.
– Платье – это хорошо, – согласился Евдокимов. – А красивое – еще лучше. Но ты подумай, какие они там все расфуфыренные будут. Игнатьева, Бережная, да и подружки их. У них-то платья будут не чета твоему. От этого… Как его? От Каталы Киоти.
– От Киото Катани, – усмехнулась Рита.
– Во-во! А жених Игнатьевой – капитан Тарутин, то есть теперь уже майор Тарутин, будет в мундире от Юдашкина со стразиками на погонах и с блестками в разных местах. Будут они там все блестеть, сверкать и радоваться.
– Может, все-таки рюмочку? – спросила жена. – Если ты хочешь, конечно?
Евдокимов задумался.
– А можно добавочку супчика? Уж больно хороший он у тебя получился.
Рита направилась на кухню.
– Одна ты у меня немеркантильная, – вздохнул ей вслед Иван Васильевич. – вышла замуж за нищего мента.
Жена обернулась и улыбнулась счастливо:
– Так я тебя с первого взгляда полюбила. Как только вошла в твою палату, чтобы укол сделать, сразу сердце екнуло: конец мне, думаю, и это на всю жизнь… Рюмочку принести?
Евдокимов махнул рукой:
– А, давай!
Но тут ему позвонили с работы.
– Иван Васильевич, только что на меня перевели звонок, – доложил дежурный по управлению. – Нашелся водитель того эвакуатора. Сказал, что просто испугался очень за свою жизнь и потому прятался. Отсиживался у приятеля во Всеволожске. Теперь хочет все рассказать, только просил прислать за ним машину с охраной.
– Отправляйте за ним машину.
– Уже пошла. И за вами машину отправили.
За окном по-прежнему скользили по сверкающей воде яхты, к морскому терминалу медленно приближался круизный лайнер. На горизонте в дымке таял купол Морского собора в Кронштадте.
– Может, и пойдем на свадьбу, – задумчиво произнес Иван Васильевич. – У меня есть предложение к Игнатьевой. Она ведь хочет открыть музей фотографии, кажется. А я тут в архивы заглянул и много чего интересного нашел – в качестве экспонатов для ее музея. Например, стоит на Невском проспекте перед Елисеевским магазином большая толпа и на витрину все смотрят. Снимок в двадцатые годы прошлого века сделан. Все, значит, смотрят на витрину, а там не колбаса или осетрина выставлена, а голова бандита Леньки Пантелеева.
– Ужас какой! – поморщилась Рита. – А для чего эту голову выставили?
– А чтобы жители города знали, что им теперь в темных переулках ничего не угрожает. Пантелеев ведь не просто грабил, а еще и убивал. Все смотрели на эту голову и думали, что жизнь станет лучше и веселее. А главное, никто их грабить больше не будет. – Евдокимов поднялся: – Ладно. Спасибо за ужин. Мне срочно надо быть на работе.
Следователь ФСБ полковник Кожемякин позвонил, когда он уже ехал в машине, что говорило о том, что не обо всем можно сообщать по телефону открытым текстом. Даже по служебному телефону.
– Опередили вы нас, Иван Васильевич, – сладким голосом произнес Кожемякин. – Как бы нам увидеться с вами?
– Завтра с утра приходите ко мне в кабинет, посмотрите на меня, а я на вас.
– Иван Васильевич, но вы же понимаете, о чем я! Нам надо поговорить.
– Ах, поговорить! Тогда приходите ко мне в кабинет к десяти утра, тогда и поговорим. А сейчас домой еду: рабочий день закончился. Жена грибной супчик приготовила.
– Я знаю…
– Откуда вы знаете про ее супчик? – подозрительно спросил Евдокимов.
– Я не про это, я про то, что вы сейчас направляетесь в управление на Фонтанку, чтобы, по своей привычке, контролировать все важные дела самому. Вы хотите присутствовать при опросе важного свидетеля.