мли то, что валялось под ногами. Не он, так другой забрал бы. Иноземцев был величайшим циником. Вы не слышали его телефонный разговор, когда ему сообщили об обстоятельствах смерти его друга Бориса Борисовича Софьина! Помните, наверное, что случилось на его яхте во время перехода из Стокгольма?
– Конечно, я сам туда на пограничном катере подскочил и застал, как говорится, развязку.
– Так вот, когда Дмитрию Захаровичу сообщили о смерти Софьина, он сначала не поверил и переспросил. А потом захохотал, просто рыдал от смеха. Сказал, что более глупой и смешной истории не слышал за всю жизнь. Чтобы Борька – взяточник, мелкий воришка, педофил – и вдруг убийцей оказался. А ведь это он отзывался так не только о своем бывшем заместителе, это он о своем друге так говорил! А теперь подумайте сами: нужен ли стране такой президент? Нужно ли, чтобы была хотя бы малейшая возможность, чтобы такой циник возглавлял наше государство?
– Не важно, что я думаю, – покачал головой Иван Васильевич. – Преступление есть преступление. И если вам кажется, что к нему причастна контора, то нужны доказательства этой причастности. А у вас нет даже улик.
– Только косвенные. Генерал Алексеев внезапно уходит на пенсию, эксперт, прибывший на место убийства первым, уходит так же внезапно и тут же улетает на Дальний Восток. Двое сотрудников, следивших в тот вечер и в ту ночь за Иноземцевым, отстранены от дел и отправлены в отпуск. Оба теперь в ведомственном доме отдыха в Краснодарском крае.
– Моих экспертов не подпустили к трупу, – напомнил Евдокимов. – Ни тогда на мосту, ни потом в морге. Кстати, кто опознавал тело?
– Так с самого начала было ясно, кого убили. Девочка эта, помывочнойВоронович, дала показания. Хотя… Но тело почти сразу отправили в Москву. Там, кажется, две первые жены приходили на опознание. И мать.
– Сколько лет матери?
– За восемьдесят давно.
– Я видел похороны, – продолжил Евдокимов. – Хотя, сами знаете, трансляцией это назвать нельзя. Мать на экране выглядела весьма бодро.
– Мне передали, что и на опознании она держалась хорошо. Пришла, спокойно посмотрела и ушла.
– А теперь очень важный вопрос: кто распорядился отпустить такого важного свидетеля, как Каролина Воронович? Случайно не генерал-майор Алексеев?
Кожемякин кивнул:
– Разумеется, он. Сказал: «Девочка – сама жертва. И такая юная. Надо подумать об ее психическом здоровье…»
– Не проверяли Воронович на предмет ее связи с белорусскими спецслужбами? Может, она была у них в разработке?
– Послали запрос. Пришел ответ, что данными не располагают.
– Вы в это верите?
– Нет, потому что девочка в пятнадцать лет самостоятельно выезжает за границу. Сначала вроде бы в Белосток, где живет ее отец, которого она если и помнит, то смутно. Потом уже она одна перебирается в Варшаву, потом в Париж. И чем она там занималась, спецслужбы Белоруссии не имеют понятия. Но я скажу другое: у нашего Алексеева в Минске большие связи. Он там начинал свою службу. И потом в Белоруссию часто летал: сначала вроде на охоту, потом подлечиться – там прекрасное санаторно-курортное лечение. Возвращался всегда свеженьким и полным сил. Мне кажется, что если бы он захотел, то всю возможную информацию об этой Каролине Воронович нам предоставили бы. А теперь ее ищи-свищи. Пропала девочка. Вполне возможно, ее и на свете нет.
– Ну, это мы еще посмотрим, – усмехнулся Евдокимов.
– У вас есть какая-то информация о ней?
– Думаю, что скоро очень многое прояснится.
– Это удивительно! Потому что все, что происходит в вашем ведомстве, нам известно. Значит, информацией о Воронович владеете не вы, а другой человек. И я догадываюсь, кто это. Зная ваши дружеские связи с владельцем информации, я прошу вас, предупредите ее. Пусть она будет осторожней. Я, если честно, очень ей симпатизирую.
Кожемякин поднялся:
– Ну, вот и все, что я хотел вам сообщить. Время позднее, а мне еще через весь город домой добираться.
– На своей машине или на служебной?
– На своей, разумеется. Если вы напоминаете о выпитой стопке, то тридцать граммов ничего не покажут, а запах уже выветрился. К тому же служебное удостоверение срабатывает хорошо. Наших сотрудников за лишнюю десятую промилле не забирают. Вот если бы сотрудник конторы был вдупель, возможно…
Они вышли в коридор, из своей комнаты выглянула Рита.
– Как-то вы быстро, – удивилась она. – Не останетесь ужинать?
– Дела служебные, – объяснил Кожемякин. – В другой раз как-нибудь. – Он посмотрел на Евдокимова: – Счастливый ты человек, Иван Васильевич! Хорошая квартира, молодая красавица-жена – все впереди, как говорится. А я уже старый пень, все, как говорится, в прошлом.
– Мне кажется, что у нас завелся «крот», – прозвучал за спиной Риты женский голос с экрана.
– Очень актуальное заявление, – согласился Кожемякин.
Дом, в котором жил полковник ФСБ Кожемякин, был построен сорок лет назад. Стоял в дружном строю таких же блочных девятиэтажек, между которыми строители едва втиснули детские площадки, скверики с тополями и кустами барбариса, оставив немного места для проезда автомобилей. Но машин в годы застройки микрорайона тоже было немного. Теперь же у дома стоял ряд автомобилей, вдоль которого сложно было проехать, чтобы не задеть низкий металлический заборчик, огораживающий детскую площадку с песочницей и пластиковой горкой.
Кожемякин никогда не оставлял свою машину возле подъезда, а парковал ее на специально оборудованном пространстве, ограниченном сеткой-рабицей, вмещающим будку сторожа и место для мойки автомобилей. До дома от этой автостоянки было не более пяти минут неспешным шагом.
Он поставил свой «ниссанчик» на привычное место, получил парковочный талон и направился домой. Часы показывали половину одиннадцатого, но он не торопился. Шел, не отвлекаясь на давно знакомые виды, размышлял о том, что произошло за последние дни, перебирал в памяти разговор с Евдокимовым, и с каждой минутой в нем крепла уверенность, что он поступил правильно. И дело даже не в том, что он высказал свои сомнения… Не сомнения даже, а почти полную уверенность в том, что управление, которому он посвятил всю свою жизнь, как-то причастно к убийству Иноземцева… Нет, не в этом дело. Теперь он чувствовал даже некоторое облегчение, словно снял тяжесть с души. Он нашел понимание у начальника городского Следственного комитета. Можно было бы, конечно, задержаться у Евдокимова подольше, обсудить дальнейшие действия, объединить усилия… Тем более что продвижение в расследовании все же есть, о чем Кожемякин до встречи с Иваном Васильевичем даже не догадывался. Если Евдокимов и Вера Бережная знают, где находится Каролина Воронович, и они не спешат делиться своей информацией, значит, у них есть план, который они скрывают от госбезопасности, предполагая, очевидно, то же самое, о чем хотел предупредить Кожемякин. А если это так, то стоило ли мотаться через весь город, чтобы поговорить впустую? Скорее всего, надо встречаться еще раз для более серьезной беседы. Генерал Алексеев сейчас в клинике и помешать не сможет и надавить, если что-то ему доложат. Вряд ли кто-то в конторе поспешит выполнять приказы того, кто одной ногой уже на пенсии. А Евдокимов – союзник. И у него есть свои возможности и свое начальство в Москве, которое прикроет, если что…
Кожемякин вошел во двор, здесь свет был тусклый. Даже свет, падающий из окон, освещал лишь узкую полоску на газоне перед домом. На скамейке сидел мужчина в куртке, в накинутом на голову капюшоне. Полковник посмотрел на него и пошел дальше. Рядом с мужчиной на скамье лежали две пустые пивные бутылки. Кожемякин ускорил шаг, но вдруг мужчина его окликнул:
– Эй!
Кожемякин сначала решил, что обращаются не к нему, и даже не обернулся.
– Эй, погоди! – прозвучал тот же голос.
Кожемякин обернулся и увидел, что к нему подошел мужчина в капюшоне. Подошел так близко, что полковник понял зачем, но не успел ничего сделать. Почувствовал удар в грудь, и боль ослепила его. Он остался стоять, осознавая, что уже ничего не изменить. Невероятная тоска пронзила мозг: как глупо кончается жизнь!
Он опустился на колени и тут же упал на бок, не пытаясь даже смягчить падение выставленной рукой. Последнее, что полковник Кожемякин увидел: высокий мужчина в куртке с капюшоном удаляется, припадая на левую ногу.
Утро выдалось хмурым. Солнца не было, шел дождь – не дождь даже, а нудная противная морось, налипающая на стекла.
Евдокимов завтракал, когда позвонил дежурный по управлению:
– Товарищ полковник, простите, что беспокою вас так рано, но я машину за вами уже отправил. У нас тут неприятное происшествие.
– Так у нас каждый день что-то случается неприятное. Что на этот раз?
– Вернее, не у нас, а…
– Говори, что случилось! – заволновался Евдокимов.
– Вчера вечером неподалеку от своего дома был убит полковник ФСБ Кожемякин. Они, конечно, сами займутся расследованием – ведь их сотрудник погиб. Но…
– Как он погиб? – перебил Евдокимов.
– Заточкой прямо в сердце. Его обнаружили быстро, позвонили в полицию, оттуда нам, а я уж оперативному дежурному ФСБ сообщил. Они дело сразу забрали.
– А мой номер трудно было набрать? – сердито спросил Евдокимов.
– Так уже за полночь было… – растерялся дежурный. – И понятно было, что дело нам не отдадут.
– Я поеду сразу к ним. Посмотрю на заточку, я по колюще-режущим неплохой специалист.
Евдокимов сбросил звонок и отодвинул от себя тарелку.
– Что-то случилось? – спросила Рита.
– Очередное убийство.
– И ты что, хочешь опять сам? У тебя же подчиненные есть.
Иван Васильевич подумал, стоит ли рассказывать жене. Но ведь она все равно узнает. И вздохнув, признался:
– Ночью убили Сергея Константиновича Кожемякина, того, что вчера был у нас.
– Ой! – еле слышно выдохнула Рита. – Он еще уходя сказал, что у него все в прошлом… Смеялся даже. Веселый человек был?
– Он был полковником ФСБ.