Глава 10
Миллерово стало штаб-квартирой наступающей армии, поскольку летом началось большое наступление на север, и мы добрались до города после ночной поездки из Новочеркасска.
Путешествие, однако, становилось с каждым разом все тяжелее. Вся местность постепенно опустошалась этими прошлогодними возвратно-поступательными боями, а станции и деревни с каждым приездом становились все более захудалыми и убогими, окна заколочены досками там, где стекла были выбиты при артиллерийском обстреле, зияли ямки в извести от попаданий шрапнели. На одном из домов были небрежно нарисованы серп и молот, двери замазаны красной краской во время последнего прихода красных, а фасады домов отмечены пулеметными очередями. Плакаты с лозунгами – применимыми как для красных, так и для белых: «Покончить с войной!» и «Лучше смерть, чем рабство! – с каждым разом, как они мне попадались на глаза, становились все более похожими на лохмотья.
В Миллерове, дожидаясь возможности встретиться с генералом Таракановым, который был заместителем начальника штаба Кельчевского, я заглянул в одно подразделение, хотя оно и располагалось значительно дальше на линии сообщения, чем находились бы наши подобные части, и, похоже, соответствовало эвакуационному пункту. Там только что получили более или менее комплектное британское оборудование для полевого госпиталя на 210 мест, но, как обычно, оно было рассредоточено согласно срочным потребностям более мелких подразделений на передовой.
Я поговорил с персоналом госпиталя и получил информацию о местах размещения других медицинских подразделений, взял перечень их основных заявок и поехал к своему вагону. Тем вечером я поужинал с Сидориным, от которого получил дополнительные новости о положении на фронте, а также подписанный приказ, позволяющий мне свободное передвижение на всей территории, занятой армией.
Вечером появился Лак.
– Я договорился с начальником станции, что нас подцепят к поезду, отправляющемуся завтра утром на север, – сообщил он, поэтому мы решили остановиться в Черткове, являвшемся станцией снабжения для 2-го Донского корпуса, так как я хотел осмотреть там мастерские, а также проверить, сколько там накоплено снаряжения и одежды, вместо того чтобы быть отправленным на фронт.
В Чертково мы приехали рано утром, и я нашел офицера по имени Миллиген, выполнявшего обязанности артиллерийского офицера связи, договорился с ним о грузовике, а потом поехал осматривать станционные запасы.
Там были сотни смешанных комплектов одежды и снаряжения, но в таком разбитом состоянии, что оставалось мало надежды на то, что когда-нибудь все это удастся собрать вновь. Тем не менее я запросил помощь по телеграфу и организовал работу. На артиллерийском складе не было абсолютно ничего!
На станции также было несколько аэропланов, но это была достаточно большая мешанина, включавшая в себя и старый «альбатрос», оставленный немцами, и «ньюпор», захваченный у красных, – на нем все еще красовалась красная звезда.
Я также побывал в 7-й перевязочной части, или передвижном перевязочном пункте, в тот момент направлявшемся на фронт. Это было новое формирование невоенного характера, организованное и экипированное «Обществом городов» – нечто вроде сельского совета – и состоявшее из одного врача и четырех медсестер. У них было 25 телег и 50 лошадей с извозчиками.
– Но у нас всего лишь 250 бандажей, – говорили они. – Хотя мы и работаем на армию, нам отказывают в какой-либо помощи вообще в отношении материалов с военных складов. Нам говорят, что мы должны получать все от своей собственной организации.
Они очень хотели добраться до фронта, но доктор сказал мне, что начальник станции в Миллерове отказывается отправлять их поезд, пока не получит бутылку медицинского спирта.
– Чтобы развести его и сделать водку, – объяснил он.
После обеда мы двинулись дальше в путь и к вечеру добрались до штаба 3-го корпуса. 1-я и 2-я дивизии удерживали западный берег Дона, а на своем правом фланге соприкасались со 2-м корпусом. Их фронт протягивался к северу и югу от Павловска, но их отбросили с позиций, которые они занимали во время нашего предыдущего приезда к ним с Холменом в этом году, и им противостояла 23-я большевистская дивизия, состоявшая в основном из кавказских казаков, которые были весьма суровыми воинами.
Слева от 3-й дивизии находилась 2-я Донская стрелковая бригада, пытавшаяся захватить плацдарм за Доном в Лисках, где красные все еще прочно удерживали командные высоты, господствуя над всеми подступами к мосту. Дальше влево 8-я дивизия пыталась обойти Лиски и атаковать город с востока, имея с севера поддержку 2-й дивизии, которая стремилась перерезать железнодорожную магистраль Лиски – Воронеж в направлении Давыдовки. Еще дальше на север мамонтовская кавалерия, хоть и отчаянно нуждаясь в боеприпасах, пыталась перерезать ту же магистраль, а в это время Шкуро со своими кавказцами, еще далее влево, должен был отступить с целью соединения с ней после того, как был отброшен от Воронежа красными подкреплениями.
Мне казалось, что совместное наступление на Лиски развивалось уж слишком медленно и что красным было предоставлено слишком много времени на перегруппировку своих войск и подготовку удара по обоим флангам 3-го корпуса. На левом фланге большая брешь между 3-м корпусом и Добровольческой армией Май-Маевского была очень ненадежно заткнута кавалерией Мамонтова, и все еще оставалась другая брешь справа на стыке с очень слабым 2-м корпусом. Если бы врагу удалось тут прорваться, расстояние до железной дороги было бы очень небольшим и 3-му корпусу выпал бы шанс оказаться отрезанным и, возможно, потерять все свое снаряжение.
Однако штаб 3-го корпуса внешне был весьма доволен ситуацией, а его командир генерал Иванов дал мне разрешение бывать там, где я хотел, поэтому я оставил офицера и груз с командиром артиллерии и вернулся в вагон, надеясь добраться до Пуховой следующим утром.
Наконец мы отъехали, подцепившись к поезду, который шел со скоростью похоронной процессии, а в Евстратовке, чуть к северу от только что отремонтированного моста через Калитву, мы столкнулись с одной из медчастей 5-й дивизии, дислоцированной вокруг Россоши для переформирования и обучения. Конечно, у них не хватало всего: и запасов, и оборудования, но я почувствовал себя в состоянии проявить щедрость, так как получил несколько больших мешков, полных великолепной медицинской одежды, носков, медицинского имущества и лекарств из Англии, и та благодарность, с какой эти важнейшие вещи были восприняты забытыми всеми солдатами, щедро возместила затраты и трудности, вызванные их отправкой. Я никогда не позволял российскому персоналу касаться моих личных запасов.
В Пуховой штаб 2-й Донской стрелковой бригады располагался в деревне вместе с различными артиллерийскими батареями всех калибров, одна из которых была вооружена британскими 18-фунтовиками. Батареи поддерживались донскими бронепоездами. Мы вместе с генералом Янко из финляндских гвардейцев проехали в его резервную роту, и нам показали столько солдат, сколько могли.
– В то время как британской помощью мы заткнули им глотки как средством пропаганды для поднятия боевого духа, – объяснил он, – ее результаты на переднем крае удручающе ничтожны.
Мундиры бойцов были в жутко изношенном состоянии, и только примерно у 10 процентов состава имелось в наличии максимум две-три вещи из британской униформы. Однако их дух представлялся весьма высоким, а дисциплина была лучше, чем где бы то ни было до сих пор. Они были сформированы вокруг ядра старого Финляндского гвардейского полка, а офицеры были едкие как горчица и обладали существенными военными познаниями. Мне удалось прислать сюда имущество и одежду, а также консервированные фрукты для офицерской столовой этого полка и выдать их офицеру-медику 300 бандажей из своего личного запаса.
Я наконец начал ощущать, что достигаю каких-то результатов, но от моего объявления о том, что собираюсь завтра утром побывать на 17-й батарее, у всех поднялись брови, и послышались громкие возражения.
– О нет, господин майор! – заявили мне. – Возле нее постоянно падают снаряды!
– Ну и что из этого? – вопрошал я.
– Там слишком опасно!
Зная, что некоторые русские имеют в виду под словом «опасно», я решил рискнуть. Но к этому времени неизменная летняя жара уже отступила, и почти незаметно пришла осень с сухой безветренной погодой и легкими похолоданиями по утрам. Листья начали опадать, а вечерний горизонт принимать синий оттенок зимы, так что туман рассеивал свет фар приближающихся автомобилей и грузовиков. В тот самый день стало холодно, начался сильный ливень, и от окружавших меня военных исходил сильный запах влажной шерсти, кожи и меха. Поэтому я принял решение провести это утро с бронепоездами и отказался от поездки на батарею, пока погода не улучшится.
Большинство бронепоездов в этом районе имели легкую броню и состояли из передней и задней бронированных платформ с бронированным паровозом, находящимся между ними. У них на вооружении было одно легкое полевое орудие да шесть пулеметов, число которых иногда доходило и до двенадцати. На тяжелобронированных поездах обычно устанавливали британское 60-фунтовое орудие, французскую 6-фунтовую пушку «канет» или любое тяжелое орудие, которое можно было смонтировать на железнодорожной платформе. Они каждое утро отправлялись на встречу с красными и в течение часа-двух вели дальнобойную дуэль. Бронепоезда также предшествовали всем пехотным атакам и часто сражались с огромной решительностью сами по себе, хотя при этом подвергались существенному риску оказаться отрезанными от своих войск из-за действий блуждающих кавалерийских отрядов противника. Тем не менее их моральный эффект был так велик, что вражеские войска не проявляли склонности заниматься порчей железнодорожной линии, если был хоть какой-то шанс на появление поезда.
Отсутствие артиллерии у обеих воюющих сторон придавало бронепоездам и бронеавтомобилям значительную мощь, и они, похоже, были для рядового русского пехотинца таким же страшилищем, каким были для германцев британские танки при их первом появлении на Западном фронте. Броневики – некоторые из них были сделаны из старых танковых орудийных башен – были особенно мобильны в открытой степи и могли производить окружение крупных пехотных соединений, которые ничего не могли противопоставить им, кроме беспорядочного винтовочного огня.