Вскоре рокот дизелей умолк. «Краб», почти невидимый в надвигающихся сумерках, раскачивался на волне перед северным входом в пролив, между ним и внешними линиями минного заграждения противника, которое он благополучно миновал по разведанному фарватеру. Весь экипаж вышел наверх – подышать свежим воздухом перед погружением.
Василий смотрел на лица боевых товарищей, с которыми едва успел как следует познакомиться за три недели службы. Все уже знали, что им предстоит попытаться скрыто проникнуть в Босфор, миновав одно, как минимум, минное поле, и выставить мины на пути немецких и турецких кораблей. Знали наверняка, что шансов на успех немного… Но все держались замечательно. Ни напряжения, ни какой-то особой тревоги.
По команде «Задраить люки! Приготовиться к погружению!» мичман Иванов последним нырнул в люк, задраил его и побежал на свой боевой пост.
Там, на корме, он мог только приблизительно догадываться по переменам в пении электромоторов, крену и дифференту, шуму насосов и воды при наполнении и разгрузке балластных цистерн об эволюциях по мере приближения к проливу.
Ни капельки не завидовал Васька командиру, штурману и рулевым – знал из лоций и рассказов бывалых моряков, что течение в проливе мало того что сильное, так ещё и меняется в зависимости от глубины, а направление надо выдерживать со всей возможной точностью. Но вот тем, кто находился в носовой части минзага, мичман завидовал, и чем сильнее донимали духота и испарения бензина, масла, солярки и электролита, тем завидовал больше. Стали слезиться глаза, накатывало головокружение. С разрешения Ульянина Васька трижды выбегал в носовой отсек, – отдышаться и сунуть голову в бочку с водой. А до выхода в район постановки мин оставался почти час… Но всплыть, запустить вентиляторы и проветрить отсеки совершенно нереально: до наблюдательных постов и батарей на европейском и азиатском берегах совсем близко. Немедленно обнаружат и потопят. Надо терпеть…
Внезапно раздался скрежет, будто кто-то царапал борт металлическим скребком. Все в отсеке молча переглянулись: скрежет на двадцатиметровой глубине мог означать только одно: «Краб» задел минреп турецкой мины.
Две или три минуты, пока скрежет проходил вдоль борта, от носа на корму, мичман Василий Иванов не ощущал ни тяжкого угара, ни собственно страха своего. Только частые и гулкие удары сердца. Но когда скрежет затих, внезапно выкрикнул:
– Всё! На винт не намотался! Теперь конец не нам, а туркам!
…Наконец прозвучала команда «Приготовиться к постановке мин! Открыть минные люки!». Загудели электромоторы, открывающие крышки люков. С характерным шорохом в специальных тоннелях вдоль бортов заработали минные транспортёры.
Василий, естественно, знал, что и как происходит, – учебные постановки мин производились не раз, он видел это с поста главного минёра и даже с палубы, когда отрабатывали действия на поверхности. А сейчас постановку каждой мины ощущал по лёгкому колебанию пайол. И считал, не отдавая себе отчёта зачем. Знал: надо выставить 66 мин.
Досчитал до шестидесяти четырёх – и вдруг чуть не упал от неожиданного сильного толчка, сотрясшего весь корпус минзага. Включилось аварийное освещение, и тут же последовал второй толчок, потом – третий.
«Краб» натолкнулся на какую-то скалу, не обозначенную на карте.
Но вода в лодку не поступает – значит, пробоины нет.
Лев Константинович Феншоу, обменявшись взглядами с кавторангом Клочковским, приказал продуть главный балласт, подняться на перископную глубину и осмотреться.
Уже стало совсем темно: никого обнаружить не удалось. Только очень близко угадывалось побережье. В таком месте, считай, что в самом проливе всплывать – просто безумие. Нужно выходить из него, а на это требуется ещё по меньшей мере полчаса…
Эти три десятка минут показались Василию просто бесконечными. На краешке сознания он ещё отмечал, как теряют сознание и падают рядом матросы, как их оттаскивают куда-то в носовые отсеки, как слёзы льются из глаз инженер-лейтенанта Ульянина, и сам уже плохо видел из-за слёз, но продолжал следить за приборами и выполнять команды. Но вот наконец прозвучал приказ на всплытие, вскоре «Краб» начало покачивать, раздались первые удары волн в стальной борт, и вот через открытый люк в лодку ворвался поток свежего, прохладного, всё оживляющего воздуха. Мичман Василий Иванов ещё включил по команде вентиляторы – и очнулся уже на палубе, когда его окатили забортной водой.
«Краб» полным ходом в надводном положении пошёл на северо-восток, дав условную радиограмму об успешной постановке мин в проливе. На следующее утро стали видны горы, затем побережье Крыма. А вскоре показались дымы и приблизилась большая эскадра Черноморского флота с дредноутом «Императрица Мария» во главе, идущая контркурсом с минзагом. На мачте флагманского корабля взлетели сигнальные флаги: «Адмирал благодарит за успешное выполнение задания».
Когда «Краб» подошёл к своему месту стоянки в Южной бухте, на пирсе его ожидала целая делегация офицеров, жаждавших узнать подробности операции. «Морж» и «Тюлень» ещё не вернулись, с «Императрицы Марии» и тех кораблей сопровождения, которые вошли за нею следом в Северную бухту, ещё никто не сходил на берег – и, естественно, на базе никто не знал, как всё закончилось в Босфоре.
Закономерное любопытство собравшихся на пирсе удовлетворяли все, кто сходил на сушу. Старался и мичман Васька, который успел за время перехода расспросить едва ли не всех в экипаже, разве что кроме «штабных», командира и старших офицеров, которым было не до россказней. А потом не раз повторял свой рассказ, добавляя детали из рассказов товарищей, в доме у Арины, в квартирке, снятой супругами Ивановыми на Центральной горке.
Оперативное донесение:
Секретно
Крейсер «Бреслау» при выходе из Босфора подорвался на мине, получил повреждение и возвращён в док для ремонта.
Выдвинуты два тральщика и специально оснащенные миноносцы «Ташос» и «Самсун» для расчистки фарватера.
СП-2, Константинополь.
Через два дня «Крымская газета» написала: «Как стало известно, турецкий крейсер “Бреслау” прямо в проливе подорвался на мине. Подробности пока неизвестны».
Приказ
«Севастополь
№ 253
За успешное выполнение боевого задания в сложнейших условиях подводной лодкой особой конструкции выражаю Своё благоволение капитану 1-го ранга Клочковскому и командиру заградителя старшему лейтенанту Феншоу, показавшим мужество и мастерство».
Николай, пропавший без вести
Царство Польское. Граница Восточной Пруссии. Март 1915 г.
На сегодня им повезло – аршинной толщины стены, частые дощатые загородки, которые Николай про себя сразу же окрестил «номерами» (точно как в «промышленном» борделе Выборгской стороны), гробовые ящики кормушек, а главное – чердачный сеновал, в котором осталось ещё по колено соломы: ночлег им предстоял прямо-таки роскошный, в коровнике. Если сравнивать с предыдущим – «Англетер».
Вчера эти апартаменты были заняты по чину – скотом, так что им оставалось только завидовать клубам пара, вырывавшимся от случая к случаю из ворот или пустых окон-амбразур, как из бани. Завидовать, сидя под искристой от снега стеной, снаружи. И благодарить подходящего бога (кто у них там, Яхве, Иегова?) за поручика Шульмана, въедливого канцеляриста из штаба 1-го Сибирского корпуса, которого немцы отличили «по знакомству» и поставили над колонной пленных кем-то вроде распорядителя. Тот и распорядился – жечь снятые после ремонта путей шпалы. За это пожилого еврея чуть было не расстреляли так же, «по знакомству», да тот, видать, отоврался скрупулёзностью исполнения поручения. Чего-чего, а еврею изобразить невменяемый бюрократический педантизм – раз плюнуть… на нужную печать.
Ветхие, но пропитанные креозотом шпалы горели жарко, вот только немецкие пионеры[8], должно быть срывая досаду, сами топтались в удушливой копоти, подпуская пленных к кострам лишь изредка и строго по часам: «орднунг»[9] у них, понимаешь ли. Так что вопрос, что лучше, – полчаса пекла на три часа мороза или чуть тёплая людская свалка в коровнике, но зато беспрерывно оставался открытым.
«Знали бы, что самим придётся обживать квартиры, которые вчера убирали, думая, что для следующих рогатых квартирантов (предыдущие, надо понимать, «съехали» через Германию и сразу в говяжьи консервы Рейхсхеера[10]), так, наверное, подошли бы к делу с большим рвением…» – поморщился капитан, снова пытаясь отвернуться от мёрзлой слякоти с кислым душком.
Отвернуться если не в тощий клок соломы, то хотя бы в поднятый воротник шинели. Но напрасная оказалась попытка. Транзитный отстойник для скота так пропитался навозным смрадом, что ни морозом, ни даже амбре двух сотен запаршивевших человеческих тел, не перебить.
Заснуть никак не удавалось, несмотря на то что даже замороженное, казалось до бесчувственности, мясо (о котором трудно было говорить как о теле) болезненно ныло и жаждало отдыха. Вырубать лопатами оледенелый навоз с мёрзлого земляного пола – ещё не самая каторга, что выпала на сегодня в удел. Ещё были шпалы, много шпал, целых и обломками, намертво пришпиленными костылями к рельсам, загнутым в бараний рог. Уходя, наши сапёры расстарались вовсю, выведя из строя по три версты в обе стороны от узловой станции. Было, конечно, желание упереться и не работать «на нужды рейхсхеера» – пошли бы они, куда со своим хе… Но, видимо, знакомый уже с таким случаем, тот самый обер-лейтенант, что принюхивался к колонне по пути в тыл, точно крыса к кровяной колбасе, заблаговременно прочёл им «разъяснительную лекцию». Что-де принуждение военнопленных к работам по восстановлению гражданских объектов отнюдь не является нарушением Гаагских конвенций «о законах и обычаях войны», особенно упирал он на то, что в противном случае германское военное командование не будет считать себя обязанным соблюдать нормы питания, определённые для работающих…