– Запомни этого щербатого, – негромко посоветовал Николай, когда вахмистр Григорий Борщ наконец уселся под дощатую загородку, одарив на прощание «агитатора» злопамятным урядничим взглядом.
– Чтоб прибить при случае?
– А вот, погоди, послушай…
– Да, наслушался уже, как отступать начали, – буркнул вахмистр, но капитан только шикнул, дескать, «погоди».
А «блаженный» и впрямь уже вновь завладел всеобщим вниманием, стоило кому-то ненароком поинтересоваться:
– Что там, может, слыхал? Что они с нами-то делать думают?
– Ежели и слыхал, то не понял. Откуда мне по-германски знать? Ихнее, кайзера благородие, вроде как говорил, что в Германию нас повезут. А там, говорит, и поселят в гостиницы, и довольствие будет, как положено, с кофеем, за работу платить станут…
– Так, стало быть, ты к германскому кайзеру в услужение поедешь? – громко так, что вахмистр от неожиданности вздрогнул, спросил Николай, но не высовываясь, анонимно. – Бульоны жрать да какаву со сливками?
– Как же можно? – обидчиво встрепенулся «блаженный». – Чать, я семейный. Баба у меня в деревне, ребятишки, надел на три души имею. Какой это порядок, ежели каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в другое. Они, немцы, – сюды, а мы – туды. Всё перепутается, на сто лет вперёд не разберёшь. Нет уж, нет, премного благодарны. Я, как будет случай, в обратную. К своим.
Пока под невысокими и далеко не храмовыми сводами скотного ангара отзвучал хорал одобрительных голосов, окончательно расцветивший нимб над папахой юродивого, капитан успел шёпотом внушить вахмистру:
– Понял ты, на кой его с другими, такими же слабонервными, от нас отделили?
– Когда нас на шпалы и навоз, а их – полы в штабе скоблить и какаву хлестать?
– Именно? – вопросительно посмотрел Николай в угольные глаза вахмистра.
– Аж нiяк, – простодушно признался Григорий. – Не понял.
– Чтобы они с такими вот мыслями обратно к своим сбежали.
– Це, наче… вроде как агитаторами?
– Именно агитаторами, – в этот раз утвердительно повторил капитан. – Наслушаются от такого россказней, что у германца в плену, как у Христа за пазухой, упираться до смерти не станут. Мол, зачем помирать, к чему маяться, ежели и в плену можно жить припеваючи.
– От же ж погань… – Даже сквозь синюшную бледность у вахмистра выступил злой румянец.
Он уже отставил было мятую алюминиевую кружку со льдом, – аккуратно, чтобы не пролить драгоценных капель, когда начнётся. Но капитан Иванов остановил его, потянув за рукав шинели.
– Не спеши. Ты пока ещё подумай. – И на немой вопрос в угольно-карих глазах уточнил: – Ты подумай, а как он со своими германскими байками теперь обратно к нашим попадёт?
– До наших? – задумчиво пощипал рыжий ус вахмистр.
– А зачем его было соблазнять да учить? – поторопил Николай увязшую мысль вахмистра. – Не нам же с тобой небылицы врать, что бурачные очистки в ведре – это манна.
– Они его отпустят, – перебил наконец Григорий капитана. – Це зрозумiло. Адже не… Не о том я сейчас думаю.
– Вот как? – заинтригованно хмыкнул Иванов, приметивший уже, что переход на «рiдну мову» у вахмистра – признак крайней степени умственного напряжения.
И в самом деле:
– Як нам до лошадок… Как и нам к кавалерийскому обозу прибиться? – спросил вахмистр.
Николай посмотрел на «тугодума» уважительно, но без понимания:
– Где ты тут видал кавалерию?
– Видать пока не видал, – уклончиво замялся казак, однако нравоучительно поднял при этом указующий перст с роговой мозолью от поводьев. – Но видал вчера, как в составе, что без разгрузки прямиком на восток шёл, комендант из-под пломбы отпустил фуражу этак… – прикинул мысленно вахмистр, – этак дня на три эскадрону. А потом, значится, пломбу ту обратно, на место слюнявил, что твой почтмейстер, укравши рупь.
– Ну, отщипнули для своих нужд, – пожал плечами Николай. – Что за невидаль?
– Во, – подтвердил тем же пальцем в воздухе Борщ. – Это у нас «что за невидаль». А немец на такой непорядок не пойдёт. Он разрешения сверху испросит. А раз ему такое разрешение дадено, значит…
– Значит? – увлёкся и капитан Иванов неторопким ходом вахмистровой мысли. – Где-то тут в округе…
– Бродит ещё сколько-то наших, которых по мызам да хуторам только конными разъездами и выискать, – скручивал клубок мысленной пряжи вахмистр Борщ. – Их-то и будет ублажать наш щербатый агитатор на сдачу. Только… А нам-то что с того? – вдруг обнаружил обрыв логической нити Григорий и с досадой почесал рыжий ус. – Нам бы к фронту?
– Нам бы из-под стражи, – вздохнул, сберегая тепло, экономно, – под шинель, Николай. – Хоть с «щербатым», хоть с самим чёртом на пару – лишь бы на волю. А фронт… Фронт – он к нам и сам подойдёт.
Кабинет министра иностранных дел С.Д. Сазонова
За прошедшие дни в аккуратной бородке Сергея Дмитриевича заметно прибавилось седины, да и вообще вид министра иностранных дел как-то не слишком соответствовал статусу победителя в дипломатической игре, коим его считали не только в правительстве, но и при дворе.
Алексей Иванович, получив только на третий день возможность аудиенции (правда, вопросов особой срочности не было, а разведсводки министру подавались регулярно, трижды в день, через Василия или Базиля), не удержался, чтобы не высказаться насчёт непобедительного вида.
В ответ Сазонов только рукой махнул.
– Скорее удалось не провалить дело окончательно. И представьте, дольше всех упирался Морис Палеолог. Как будто его лично, а не столько Париж, так задело пренебрежение к Константину.
– Я бы не назвал это пренебрежением, – осторожно сказал статский советник. – Скорее отношение государя к прогерманской позиции греческого царя Константина. Хронической.
– Разве она могла быть иной? Отец его, Георг I, упокой Господи его душу, – всё же невинно убиенный и православный, – по рождению был принц Кристиан Вильгельм Адольф Георг Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбург. Константин, хоть и крещён во младенчестве по православному чину, учился в Берлинской военной академии, женат на Софии Прусской, родной сестре императора Вильгельма II Гогенцоллерна…
– И тем самым одновременно двоюродной сестре государыни императрицы Александры Федоровны, – счёл нужным вставить Алексей Иванович.
– А что делать? «Война кузенов». А ещё наш государь навряд ли не держит на сердце, что Константин существенно приблизил начало большой войны, когда в 1912 двинул на турок соединённую армию балканцев. И всё закипело… Нам ещё хотя бы десять лет передышки, всего бы мы добились безо всякой войны. Ладно, прошлого не вернёшь…
– Наше решение продолжать демонстративную подготовку десанта не отменяется? – перешёл Алексей Иванович к главной теме встречи.
– Не отменяется, – коротко ответил Сазонов.
Статский советник промолчал, как бы ожидая продолжения. И оно последовало.
– На самом деле, ничего другого мы предложить не можем. Сейчас только на Кавказском фронте, благодарение Богу и Николаю Николаевичу, обстановка складывается успешно, а на западе… Да что я вам рассказываю, вы же у нас и так самый осведомлённый.
Статский советник Иванов с сожалением развёл руками.
– Увы, преувеличение. Особенно в части осведомлённости от военных сводок с Западного фронта. Запаздывают, да и читать не всегда успеваем.
Сазонов невесело усмехнулся.
– Были б они точны! А так не всегда поймёшь, где просто неразбериха, где – попытки свалить с больной головы на здоровую, а где паника. Кстати, вчера получил ответ из представительства Красного Креста, но поздно ночью бумага пришла, так что я не стал вас беспокоить.
– Есть причины для беспокойства? – быстро спросил Алексей Иванович.
– Напротив. Капитан Иванов, имя-отчество совпадают, служил в 10-м корпусе, ныне находится в патронируемом Красным Крестом лазарете для пленных русских офицеров.
– Как попал в плен – не сообщают? – спросил статский советник, забыв даже поблагодарить Сазонова за хлопоты, значительно превышающие всё, чего можно ожидать от первого по значимости министра огромной воюющей страны, да ещё в разгар сложнейших переговоров с союзниками.
Сергей Дмитриевич покачал головой:
– Это не по их ведомству. Добавили только, что личность идентифицировали со слов, поскольку документов при нём не оказалось.
– С его слов?
Вопрос предполагал разрешить две проблемы: точность сообщения и состояние капитана от гвардии Николая Алексеевича Иванова.
– Не уточнили господа нейтралы. Но вот их сообщение. – Сазонов протянул четвертушку желтоватой бумаги, бланк представительства Красного Креста. – Свяжитесь от имени МИДа, выясните. Нас пока что уважают.
Алексей Иванович мог бы сказать, что в большей мере уважают не столько МИД как правительственный институт, сколько самого Сазонова…
Новый этап Праснышевской операции
Если в двух словах, то в очередной раз наступил на Восточном фронте, более маневренном, чем в Западной Европе, этап встречных контрударов. Это когда ни та сторона, ни другая не довольны получившимся накануне результатом, когда и на карте трудно прояснить для себя, кто, собственно, отступил, а кто наступал. Кто выиграл? И выиграл ли? И что?
Командование вновь поставило перед своими войсками задачу овладеть Восточной Пруссией, – в ответ на особо усиленные, против обычных, мольбы союзников.
Основной удар намечалось нанести с фронта Пултуск – Остроленка в направлении Сольдау – Ортельсбург, то есть во фланг 10-й германской армии. Для этого была спешно сформирована новая армия генерала Плеве (12-я).
Спишем на младенчество контрразведок всех без исключения участников Великой войны тот факт, что крайне редко замыслы противников не становились достоянием радиоэфира и даже бульварных газет. Как бы там ни было, германское командование было прекрасно осведомлено о планах русской Ставки одновременного наступления в Восточной Пруссии и в Венгрии. Пользуясь преимуществом европейской системы коммуникаций (а речь, напомним, идёт об этапе «заграничного похода» Русской императорской армии), Гинденбург решил захватить инициативу в свои руки. Было намечено нанесение опережающего контрудара с целью глубокого охвата русского фронта с обоих флангов – с севера и со стороны Карпат. Собственно «Праснышская операция» стала северным участком этих германских «клещей».