О нравах той эпохи лучше всего свидетельствует «особо ценное», по мнению автора изобретения, свойство стрелки: «Мои пули не ржавеют, т. к. сплав не окисляется, т. е. попавшая пуля не заражает кровь, в то время как во французских стрелках предохранительные меры от окисления железа не производятся и попавшие стрелки причиняют почти всегда заражение крови».
Справедливости ради надо сказать, что большее распространение и более длительное применение (поставлялись союзникам и пережили Гражданскую войну) получили стрелы Электромеханической мастерской «С.О.Ш.» (Сыромятников, Овчинников, Шатский и Ко), а также фирмы «Дека» (Дюфлон, Константинович и Ко). Первые имели корпус обтекаемой формы в виде «аэростата» и трёхлопастной стабилизатор из жести, начинавшийся от максимального сечения корпуса. Их отливали из твёрдого свинцового сплава со стальным наконечником в носу, исключавшим рикошетирование.
Вторые, «с примкнутым четырёхлопастным оперением», массой около 29 граммов, пройдя исследования в аэродинамической трубе и лётные испытания на Ходынке, показали полное преимущество над иностранными образцами.
– Вот ты, хоть и наблюдатель по штату, а дальше носа не видишь, – наставительно произнёс Кирилл, помахивая перед «картофельным» носом прапорщика снарядом, взяв его за стабилизатор, как за хвост фантастическую железную рыбину. – Это тебе не булавка какая, чтоб немца шпилить. Это опытные образцы зажигательного снаряда! Разработка некоего Стечкина, кто бы он там ни был. Дядя помог раздобыть. Аж с самого Петрограда прислал. Из аэродинамической лаборатории самого Николая Егорыча Жуковского!..[18] Выбраковку забрал, – добавил штабс-капитан, несколько снизив пафосный тон.
– Добрые дядья племянникам оренбургскую сгущёнку шлют, а не эти вот «адские машинки», – не сдавался Лука, впрочем, пятясь от греха подальше: «С виду этакий судак, и впрямь, не фунт весу. Не ровён час – выскользнет. А ну, как на самом деле – брякнется о землю да полыхнёт?»
– Не бойсь, – снисходительно фыркнул Иванов, всё-таки перехватывая «зажигательный снаряд» понадёжнее. – Бомба вполне себе безопасна, пока на запальнике предохранитель стоит. Профессор её собственноручно с крыши института сбрасывал. Тю-у… – И Кирилл иллюстративно свистнул, рискованно опуская снаряд к земле.
Лука нервно сглотнул.
– И никакой не «ба-бах!», а просто «бум», – закончил воображаемый полёт бомбы лётчик будничным тоном.
– Слава богу/ – И прапорщик полез в карман галифе с красным лампасом за носовым платком.
– А «бабах!» и «горим-горим!» начнутся когда, – пролистнул Кирилл свободной рукой брошюру и, щуря пепельно-серые глаза, прочёл: – Когда смесь керосина, бензина и скипидара в бычьем пузыре вспыхнет, оттого что в пробирке с ваткой, пропитанной марганцовокислым калием, э-э, лопнет стеклянная ампулка с серной кислотой… В общем, когда надо, тогда и вспыхнет, – оставил Кирилл тщетную попытку вообразить себе всю последовательность химических реакций. – Только стакан предохранителя снять.
– Я с этой «геенной» не полечу! – сделал свой вывод прапорщик Тютюнник и решительно накрыл крышкой хвостовики опасных и загадочных снарядов.
– Но тут есть подарочки, которые придутся и тебе по душе, мой бесстрашный, но осторожный друг, – добродушно усмехнулся Кирилл.
– Спасибо, обойдусь, – буркнул Лука в ответ на сомнительный комплимент.
– Не обижайся, – похлопал его по выгоревшей гимнастёрке командир. – Вот, например, столь горячо любимые тобой «стрелки», – повернулся он к следующему, на этот раз фанерному, ящику. – Просто з-замечательные стрелки! – кряхтя, продолжил Кирилл, подрывая крышку всё с той же смоляной печатью «ГВТУ» под геральдическим двуглавым гербом.
– Просто великолепные стрелки, – повторил он. – Вот только не принятые к массовому производству ввиду сложности и соответственной дороговизны.
– На тебе, Боже, – не преминул вставить Лука.
– Я ему деликатесы подсовываю, можно сказать, лангуста в бургундском соусе, а он морду воротит – сала давай, – буркнул Кирилл уже изнутри ящика, в который сунулся с головой: – Вот, извольте-с…
Он извлёк снаряд, не слишком похожий на привычную «аэропланную пулю». Корпус походил на залитый свинцом прямой сапожный нож, а вместо хвостовика – просто винтообразный поворот «рукояти».
– А это, по сути, и есть нож! – развеял сомнения приятеля штабс-капитан. – Проект некоего Ф. Стычинского. Такой себе, понимаешь, стальной тесак, залитый в свинцовый корпус.
– На кой? – машинально поинтересовался Лука, несмотря на весь свой скептицизм.
– Сброшенный с высоты, утяжелённый снаряд с огромной дурью бьёт, скажем, в германский бронеавтомобиль. Свинец?.. – посмотрел на Луку Кирилл, вопросительно задрав рваную бровь.
– Свинец? – эхом повторил «второй пилот и наблюдатель».
– Правильно! – хлопнул его по плечу «первый пилот». – Свинец при этом прилипает к броне, а стальной сердечник, продолжая двигаться по инерции, её пробивает. Немцы из природной любознательности вылезают наружу глянуть, что это за хреновина проткнула их хвалёную крупповскую броню, а ты?.. – снова с учительской строгостью посмотрел на прапорщика штабс-капитан.
– А шо я?.. – с привычкой церковно-приходской школы моментально насупился Тютюнник.
– А ты, мой храбрый товарищ, в это время лупишь их с высоты птичьего полёта из штатного карабина. Они, значит, всё лезут и лезут, – принялся Кирилл расставлять «пули» по ячейкам зарядного ящика. – А ты всё лупишь и лупишь. Зоркий и беспощадный, как ястреб.
– Ох, не нравишься ты мне сегодня, Кирилл Иванович, – вздохнул прапорщик, нехотя берясь за работу. – Больно азартен.
– Азарт разведчику не помеха! – нравоучительно произнёс Кирилл Иванович, вздёрнув рваную бровь, как от профессорского монокля.
Лука пожал покатыми плечами:
– Вот то-то же, что разведка. А боеприпасом грузимся как на бомбёжку.
– Ну, во-первых, для эффективной аэрофотосъёмки и высота нужна небольшая, так что лишних сто кило нам не помеха, – парировал штабс-капитан. – А во-вторых, здесь тебе не морской театр боевых действий, а, как ни крути, сухопутный фронт. Наткнуться на неприятеля тут – дело плёвое. За угол залетел – а вот он, из пушки зенитной в тебя целит. Не то, что в Севастополе: день ты его по радио ищешь, второй – по картам вычерчиваешь, на третий в поход снаряжаешься, а на четвёртый плывёшь-летишь и хрен чего находишь… Это, брат, Кавказ!
Удивительные перемещения братьев Ивановых по фронтам и флотам Второй Отечественной объяснялись легко, но не совсем так, как казалось на первый взгляд. Да, конечно, оказаться в самом пекле войны им помогало влияние дяди Алексея – статского советника Иванова А.И. Но не эта тайная власть позволяла с ходу подписывать прошения и рапорта в соответственных канцеляриях, – правду сказать, даже внутренняя контрразведка была так обустроена в Императорской армии, что никак прямо не соотносилась с внешней. Секрет могущества советника Иванова, как всегда в аристократическом сообществе, объяснялся «происхождением». В частности, происхождением его и множества прочих влиятельных лиц русской армии и дипломатии из Инженерного замка – Николаевской инженерной академии. А это – тот же Оксфорд на русский манер, но с той существенной разницей, что кастовых и сословных предубеждений там не то чтобы не водилось вовсе, но считалось зазорным в Инженерном замке зваться среди товарищей «Сиятельствами» и «Превосходительствами»… Теперь вчерашние однокашники стали начальниками управлений, лабораторий, комитетов и, конечно, самых разных штабов. Но с охотою вспоминали они бывших своих соучеников и напарников по сладким юношеским безобразиям и уж, конечно, в пожеланиях, паче просьбах, не отказывали.
Поэтому штабс-капитана К.И. Иванова, донельзя заскучавшего на практически сухопутной должности начальника авиационной службы связи Черноморского флота, и послали вдруг в командировку в гидроавиационный отряд Кавказского фронта.
Не то чтобы не самая подходящая кандидатура для организации новой «станции» в Батуме (что есть, то есть – и личность легендарная, и лично царём обласканная), но и не самая лучшая. Однако жалко ведь смотреть, с каким деловитым равнодушием «инспектирует» боевой лётчик и как живо переживает события своего воздушного оперативного пространства. Того и гляди, вскочит в нелепый свой триплан «Сопвич» и улетит. А вот прилетит ли на этой британской нелепице обратно – ещё вопрос. Да и Кача дала уже достаточно подготовленных лётчиков, чтобы безболезненно заменить прирождённого тактика действительным стратегом.
Так Кирилл Иванович наконец-то, после хоть и непродолжительного, но досадного для своей натуры штабного командования вернулся «в поле». В голубое поле Южного воздушного района с оперативным пространством от Батума и далее по берегу, который разворачивался под крылом новенького «Григоровича» М-9, словно старинный, побуревший от ржавчины, пожелтелый от солнца пергамент с прямо-таки картографически-детальным рельефом гористой местности.
Оно и понятно: летели невысоко, как требовал приказ Авиационной канцелярии Ставки Верховного главнокомандующего о «Подробной аэрофотосъёмке театра боевых действий в связи с последними изменениями…»
Последние изменения – и весьма кардинальные, – внесла Трапезундская операция.
В 5.30 утра в район Атины подошли две кильватерные колонны десантного отряда. Миноносец «Жаркий» подвёл тральщик № 18 к назначенному месту высадки восточнее города; «Строгий» привёл тральщик № 65 западнее. Берег был из тех, что назывались лоцманами «подмаячным», в смысле морского десанта попросту гибельным: подводных камней – не подобраться. Чтобы всё-таки подобраться, плавучими маяками (вернее, бакенами) послужили моторная шлюпка с «Жаркого» и крепостной катер «Арго», с ночи выставленные у опасных мест с огнями, видными только с моря. Впрочем, «Арго» встал не совсем удачно, и огней его не сразу увидели.
В 5.45 тральщик № 18 в своей манере (а речь идёт о судах типа «Эльпидифор», по сути, о паровых хлебных шаландах, весьма распространённых в мелководном каботажном плавании, где при их низкобортности и пристань-то не всегда была нужна) буквально выбросился носом на берег и опустил сходни.