Но тут, пробороздив каретными, отчаянно крутящимися колёсами саманную ограду и увлекая за собой груды глины и камня, грохнулась прямо перед стариком странная повозка – точно бомба взорвалась, как в бытность под Севастополем. Полетели картечью во все стороны какие-то железяки, пар с носа ландо взвился пороховым облаком. И, наконец, вывалился на землю под распахнутую лаковую дверцу человек – хоть кто-то, кто мог бы дать разумное объяснение сказочному происшествию.
Тем более такой человек, – облегчённо перевёл дух древний Макал-ага.
В табачно-зеленоватом военном мундире на британский покрой (на немецкий, ага ошибся по привычке Крымской войны), с накладными карманами, с фанерным футляром бинокля на груди, перекрещённой портупеей. Со странным ружьём в мёртвой хватке рук – пороховой рожок, что ли, вставлен в кремнёвый замок?
Но живой – вот и зашевелились густые косматые брови, будто отыскивая папаху, привычно нахлобученную на них, вот и задрожали густые, по-девичьи загнутые, ресницы.
Значит, это был всего-навсего автомобиль, о которых говорил учёный Сертаб-ага, а вот это уже значит…
Следующего героя Апокалипсиса мудрый Макал-ага провожал взглядом, уже сидя на пятках и с подобающей флегмой свидетеля Сотворения.
С оглушительным, но удушливо-прерывистым кашлем он пролетел прямо над головой – так низко, что даже старчески-подслеповатый ага различил стыки гнутой фанеры на днище и клёпки на поплавках, и уж тем более – круги неприятно знакомых колеров на крыльях аэроплана!
Совершенно точно опознал теперь почтенный Макал-ага вторую производную от виденного в том же Севастополе воздушного шара. Да и Сертаб-ага показывал в газете. Как не узнать? Вот только там, на чёрно-белой картинке, не было такого кудрявого серого шлейфа, – будто распотрошённый мешок овечьей пряжи просыпался с борта машины да застрял на стойках и рвался теперь густыми волокнами.
Тяжело загребая растопыренными поплавками и лодочным днищем, аэроплан скрылся за красно-коричневыми покатыми крышами «ете махали» – дальнего квартала, что от горной речки Айсу взбирался в предгорье бурыми валунами домишек, такими же, как скалы, разве что казавшимися тесаными и связанными между собой лесенками узорчатых деревянных террас.
«Европейская машина, – отметил Макал-ага. – Исчезла из виду как раз восточнее мечети, прямо за минаретом Абдель-Керима».
Но ага уже был занят составлением приветственного обращения к офицеру, который на тот момент встал, держась за помятое крыло автомобиля.
Нахлобучив тюрбан, собранный в подобие головного убора, и приосанившись, насколько позволяла старческая заскорузлость, Макал-ага произнёс торжественно:
– О, храбрый воин…
– Ну, ты и сука! – не то ошеломлённо, не то восторженно процедил штабс-капитан Иванов минутой ранее, когда поднял голову с колен. Загнал его на днище оглушительный хлопок, пробившийся через кожаные наушники шлема, точно по ушам с хулиганской ловкостью врезали с двух сторон ладошками.
Вроде же, как говорится, только что «ничто не предвещало»? Хоть и не слишком удачные, но очень уж близкие попадания «зажигалок», сброшенных с аэроплана, загнали турецкого пулемётчика на заднее сиденье, а может, и вовсе сбросили с подножки авто. И тут (вдогонку, что ли?) дал очередь лихой янычар, и теперь плоской канистры расходного бака по правую сторону не было и в помине.
Хорошо ещё, что случилось это на скорости, близкой к падению: бак в то же мгновение унесло вместе с клубом пламени. Но плохо, что унесло его вместе с обоими верхними крыльями и частью хвостового оперения, сложенного на манер китайского воздушного змея. Так что теперь то, что тут осталось у них от проектного «Григоровича 9М», опять «набирало скорость, близкую к падению».
Кирилл повернул голову в сторону наблюдателя.
Несмотря на напряжение, будто наложившее на обычно румяное лицо Тютюнника гипсовую посмертную маску, в целом держался Лука молодцом. Просто пожал покатыми плечами с погонами прапорщика на куртке. Даже натянуто улыбнулся, показав пальцами – два, потом один. Дескать: «Был биплан, теперь моноплан…»
Кирилл улыбнулся в ответ, показал большим пальцем вверх, на захлёбывающийся в голодной жадности мотор с последними каплями топлива в бензопроводе, и провёл ладонью по горлу и вперёд: «Планируем».
Лука снова пожал плечами. Им и незачем было тратить, возможно, последние секунды жизни на обсуждение очевидного: хвостовых элеронов нет, подъёмной тяги без верхних крыльев – практически тоже нет.
«Так что планируем, – подумал Кирилл по въевшейся привычке к сарказму, – это в данном случае описание падения, а не полёта…»
И теперь его прозвище Иванов-Падучий будет заслуженным совершенно. А то ведь, по правде сказать, и там, у Зунгулдака на «F.A.V.», и на германском «Taube» в Курляндии, и даже тогда, на британском «Sopwith» под Севастополем, – все эти славные для лётчицкой биографии эпизоды следовало называть вынужденными, но только посадками. Зато вот теперь по всем законам драматического жанра и аэродинамики – с ветерком и полымем падаем…
Вопреки ожиданиям особого фейерверка не произошло. Расходные баки между крыльевыми стойками снесло взрывом раньше, чем они превратились во всепожирающую огненную тучу. Основной же, что в фюзеляже, они опустошили уже достаточно давно, так что этот бочонок на 200 литров, да ещё сразу за спинами лётчиков, не взорвался – пустой. Не достало бензиновых паров сдетонировать больше, чем на то, чтоб выбить крышку. А может, уже и те повыветрились по пути – бог весть.
Да и неважно. Шансов на выживание это не прибавляет, понял Кирилл, когда наконец-то смог осмотреться.
Пронесшись над бурыми и красными латками черепичных крыш, над лабиринтом каменных оград, разделивших террасные склоны предгорья на лоскуты огородов и редких садов, они почти что врезались в гору. Почти, поскольку гора с этой стороны, будто валун зелёным мхом, была покрыта можжевеловыми дебрями. Прямо как в ботаническом атласе, для наглядности школяру, – «многоярусный лес». Сплетшиеся хвойные кроны на кряжистых стволах и расползшиеся, будто лишайники по камням, кущи.
С верхнего «яруса», основательно просадив сначала тёмно-зелёную черепицу ветвей, вниз они съехали на лодочном брюхе редана и, упёршись рамой хвостового оперения, встали.
«Неужто опять повезло»? – нахмурил Кирилл рваную бровь как-то даже недоверчиво. Это ведь даже не матрац, набитый соломой, подстелить, а прямо-таки пружинный диван подставить.
– Ты только подумай, Лука, кажись, нам… – обернулся он на соседа и, не договорив, стиснул зубы. Покачал головой и произнёс наконец вслух, не боясь быть услышанным: – Слишком было б хорошо, чтобы всё хорошо… – И сгрёб с головы кожаный шлем.
Из перекрещённой ремнями груди прапорщика дикарской рыболовной острогой торчал обломок моторной рамы, видимо, развалившейся при ударе о землю, как бы тот ни был смягчён. И так это было нелепо…
«Кого? Луку? Добродушного, хоть и не без ехидцы исподтишка, сметливого, хоть и не без лукавства, хозяйственного, хоть и не без загула, Луку – и точно осиновым колом в грудь? И ладно бы лютый ворог, как он безо всякой патетики именовал неприятеля, точно сорт картошки определял. А то ведь случай, нелепый случай! Один раз свезло, другой раз – нечёт. Точно впору возопить к небу – как так?! Зачем так-то?»
Злобно хлопнув шлемом о жестяную панель с циферблатами датчиков, Кирилл вновь повернулся к товарищу, протянул руку – прикрыть хотя бы разинутый в беззвучном крике рот, уже обживаемый бессмысленными насекомыми тварями.
Но закрытый только что рот Тютюнника словно зевнул. Более того: по обветренным пухлым губам прошёлся язык, подкрасив их розоватой слюной, а один из глаз, зажмуренных в предсмертном ужасе, кукольно-неторопливо открылся. Другой только затрепетал ресницами век. Впрочем, хватило и одного, чтобы определиться.
– Шо це мене так штрикнуло у бiк, що не дай боже?.. – чуть слышно спросил Лука.
Жив!
Кирилл, не ответив, подтянулся, уцепившись за приборную панель, чтобы получше разглядеть «осиновый кол» в груди прапорщика и убедился, что стал невольной жертвой вполне театрального эффекта: заостренный, будто нарочно, деревянный обломок торчал не из разодранной пазухи кожаной тужурки, а из подмышки. Хоть, справедливости ради, надо признать, что страдальческий тон товарища был совершенно оправдан – скол древесины был густо окрашен кровью.
– Принесли его домой, оказался он живой… – с облегчением вздохнул штабс-капитан.
– Це не надовго, – поморщившись, указал одними глазами Тютюнник на круглое зеркальце наблюдателя, свёрнутое при аварии так, что показывало теперь назад, за спину.
И в зеркальце этом, хоть и смутно, но вполне различимо проявлялись из бурой пыльной тучи одна за другой фигурки бегущих турок. С цепами, вилами и мотыгами.
– Вот и аборигены пожаловали, – проворчал штабс-капитан Кирилл Иванов, одной рукой отстёгивая пряжку страховочного ремня под сиденьем, другой приблизительно там же нащупывая фанерную кобуру кавалерийского «маузера» на длинных тренчиках.
Черноморская хроника
Около 13 ч. 30 м. на курсе Босфор – Новороссийск был обнаружен крейсер «Бреслау», шедший для постановки мин перед Новороссийском и операций на коммуникациях у кавказского побережья. Миноносец «Счастливый» тотчас с дистанции 80 каб. вступил с противником в перестрелку, продолжавшуюся 10 мин. «Бреслау» повернул на зюйд.
В 4 ч. 15 м. линейный корабль «Императрица Мария» с дистанции 114 каб. открыл огонь по «Бреслау». После одного накрытия стрельбу пришлось прекратить, так как противник закрылся дымовой завесой. В 14 ч. 30 м. завеса рассеялась, и с расстояния 105 каб. линейный корабль вновь открыл огонь. В 14 ч. 45 м. после близкого падения снаряда неприятель вновь закрылся завесой. В 15 ч. 17 м. в третий раз с дистанции 109 каб. был открыт огонь, прекращенный по той же причине. Больше «Бреслау» из-за дымзавесы не появлялся, но русские корабли продолжали двигаться на зюйд-вест.