& Co. Berlin-Marienfeld» не имел, не замечен, никоим образом не содействовал, и…
– Не скачи, – властно осадил его родитель ладонью, как когда-то на лошадке папье-маше посреди кухонной разрухи. – Что значит «увы» и почему только «до определённого момента»? Это до какого-такого?
– До того как я, будучи натурализованным инженером Данцигской верфи Борисом Радецким…
– Данцигской? – снова перебил его Алексей Иванович, но уже менее удивлённо. И ответ сына вполне удовлетворил его предположение похвальной логикой.
– Ну, во-первых, это ближайший был город, где на польского инженера не сбегутся посмотреть даже бродячие собаки. Инженеров там хватает, как и работы для них вполне неприметной. От верфи и электростанции до консервного завода и автомастерской. Я вот на Имперской верфи так и вовсе потерялся в канализации. А из большого порта, несмотря даже на блокаду, выбраться можно на нейтральном судне и хоть к чёрту на кулички. Без того чтобы напороться на полевую жандармерию вблизи фронта – это, с вашего позволения, во-вторых.
Капитан Иванов хоть и вольно, но с чёткостью и дикцией рапорта докладывал, несмотря на то что после германских шнапсов и датского джина отечественная разобрала душевно, как пресловутый «дым отечества». Даже котище Уинстон, тянущий из-под локтя ломтик сёмги с закусочного блюда, заслужил от него только поощрение в виде ломтика ещё и лимона, от которого, впрочем, великодушно отказался.
– Итак? – погрозив коту воображаемыми «ножницами», поторопил Николая отец. – Когда тебе так и не удалось выбраться из Данцига в какую-нибудь нейтральную страну…
– Почему не удалось? – пожал плечами Николай.
И вместе с ним – каперанг Садовский, что, хоть и мучительно морщил лоб после каждой рюмки, но следил за беседой с выражением пристрастного секунданта, явно сочувствуя «блудному сыну».
– Вполне удалось, – продолжил гвардейский капитан. – Я уже договорился с капитаном шведского сейнера о контрабанде своих пяти пудов живого веса, как тут…
Николай, явно увлекаясь, интригующе помахал пальцем. Однако вольность была прощена строгим батюшкой: рассказ о заграничных приключениях Николая делался многообещающим. И Алексей Иванович, и Глеб Михайлович Садовский, капитан 1-го ранга из Технического комитета Адмиралтейства, невольно придвинулись к рассказчику:
– Ну-ка, ну-ка…
– Это едва не стоило мне разоблачения, – усугубил Николай, усугубляя заодно и «дым Отечества» новой стопкой и машинально последовавшей папиросой.
Слушатели терпеливо подождали, пока неподатливый «Оттоманъ» задымится.
– Мне вдруг поступило предложение из Главного инспекторского бюро флота в лице «оберлейтнанта цур зее»[29] господина Фердинанда Вальдо принять участие в одном секретном испытании.
– Тебе, инженеру канализации? – недоверчиво хмыкнул Алексей Иванович.
– Вообще-то «канализацией» мы промеж себя называли систему шлюзов и дренажа на имперской верфи, – с неким даже достоинством уточнил Николай. – А я понадобился потому, что, как поляк, если не в совершенстве, то достаточно знать был обязан русский язык. Верите? – осклабился Николай.
Но отец призвал его взглядом к серьёзности, да и Садовский насторожился.
– Что же они такое испытывали, что им русский язык понадобился? – каперанг спросил уже как инспектор Технического комитета Адмиралтейства. И присел, не глядя, на вездесущего Уинстона.
Тот, понимая важность момента, высвободился молча.
– Испытание и в самом деле было столь необычное, что я поначалу вообще не мог определить ни цели его, ни сути, пока не сообразил, что это есть… как бы так сказать… репетиция и причём детальная, некоей секретной операции. Детальная, вплоть до репетиции всех деталей, – уточнил Николай, только нагнав больше туману.
Что, впрочем, и сам понял по лицам собеседников – крайне заинтригованных и крайне же озадаченных. Не в последнюю очередь степенью его трезвости.
– Пожалуй, зайдём по-другому, – решил капитан Иванов.
…Косые струи мокрого снега размывали не то, чтобы перспективу труб и очертаний паровых кранов, но уже в двух десятках шагов контур парохода казался только угловатым тёмным пятном, в которое и тыкал «обер-лейтенант моря» посиневшим пальцем из обреза вязаной перчатки:
– Was zieht dieses Dummkopf?.. – спросил Фердинанд Вальдо своего нового консультанта, ёжившегося в цивильном пальто на «рыбьем меху»: – Что говорит этот болван?
– Говорит, – всё идеально. Alles ist schein, – подумав, ответил тот, и эта его пауза насторожила инспектора главной инспекции. Он недоверчиво приподнял белесую бровь над тонкой оправкой монокля.
Николай, он же Борис Радецкий на тот момент, понял, что следует пояснить:
– Он говорит, что ваши ряженые идеально поняли суть и смысл русской вахтенной службы.
– Und?.. – в голос настоял обер-лейтенант. – И в чём он заключается?
– Es schlaft geruchlos mit öffneten Augen vor den Offizieren, – с оттенком прусской «армейской косточки» отчеканил консультант: – В умении спать стоя с открытыми глазами даже в присутствии начальства.
Фердинанд не сразу, но не смог-таки удержаться от смешливой гримасы, выронив монокль в ладонь.
– Надеюсь, это нам поможет, но рассчитывать я бы не стал.
«Вот потому вы хронически и просчитываетесь, – ответил про себя Николай. – Что не берёте в расчёт русское “авось”».
А немецкий «авось» от русского отличался, по его наблюдениям, изрядно. Пусть так же, как нередко случалось в России, у трапа списанного броненосца «Штутгарт» то и дело пропадал матрос караульной службы, убегая в будку часового береговой охраны, чтоб укрыться от шквалов мокрого снега, – а, значит, ни тот ни другой ни зги не видели. Так же, как в России, курил в кулак вахтенный артиллерийской палубы, прячась за башней с видом на море. Никого и не думал лично досматривать вахтенный офицер, если вообще выходил из рубки в ответ на звонок телефона с берегового поста, дескать: «Не капитан с адмиралом – и ладно, Zer Gut с ним».
И всё же – всё не так. Стоило одному нарушителю Устава попасть в поле зрения другого, как служба тут же и моментально восстанавливалась в идеальном порядке. До тех ровно пор, пока она же не разводила наблюдателей по разным траекториям. Если же один служака находился в «секторе наблюдения» другого постоянно, то «не судьба» – синели от холода оба. Как говорится: «Сам погибай и товарищу не мешай!»
«У нас же, – знал на собственном, пусть и «сухопутном», опыте капитан Иванов, – ещё и прикроют друг друга, чтобы в каптёрку поочерёдно сбегать хлебнуть для сугреву. Круговая порука. И только если не знаешь кондуктора Гадюкина в личную рожу – берегись! Тот и вице-адмирала адмиралу заложит…»
Однако вслух заметил только:
– Если б я знал предмет ваших исследований, так сказать, с инженерной точки, то мог бы, пожалуй, соотнести свои наблюдения с общей целью.
– Natürlich, – с лёгкостью, неожиданной для Николая, вдруг согласился герр лейтнант цур Зее Фердинанд Вальдо. – Действительно. Как-то я сразу не подумал – вы ведь тоже инженер, знакомый с судовыми коммуникациями. А задача изучить порядок судовой охраны и вахты русских, – не более чем условие выполнения следующей задачи. Сейчас я вам покажу… Алло, Вальтер! – призывно крикнул немец в белесый сумрак снежного дождя.
Из сумрака этого спустя некоторое время ушедшее на гортанную перекличку часовых («Будто егеря в Альпийских горах, – подумалось отчего-то капитану Иванову. – Ещё б “йодлем” затянули»), из снегопада проявилась фигура помощника. Подбежал расторопный низкорослый обер-маат в чёрном бушлате и бескозырке – почти такой же, как боцман в Кронштадте или Севастополе. Вплоть до размаха усов, поди так же и закрученных на ночь газеткой.
Подбежал и выпучился с тем же нарочитым подобострастием.
– Дай-ка мне «марку», Вальтер, – указал ему за пазуху герр Вальдо кивком. – Вот, – обернулся он уже к Николаю, держа на ладони, как показалось тому, пенал для механического пера. Сам же его открыл, будто фокусник, ткнув в торец ключик, что висел у него на запястье браслетом.
На ладони у Фердинанда Вальдо оказалась тонкая трубка в ладонь же длиной, с виду, латунная с пазом и кнопочкой, как у швейцарского выкидного ножа.
– Вот, – повторил «обер-лейтенант моря». – Эту штуковину следует не просто так пронести на охраняемый русский дредноут, но и поместить как следует.
– Как следует – для чего? – с невинным видом, будто бы по инерции, спросил капитан Иванов, невольно почувствовав тревожное напряжение от оговорки инспектора Главного инспекторского бюро: «Русский дредноут».
Впрочем, едва ли это и можно было назвать конкретизацией, – дредноутами с 1906 года называли всякий новый броненосец, крупнее всякого же предыдущего.
– Не могу сказать, да и нечего ещё, честно говоря, – беспечность, с какой Вальдо отмахнулся от его вопроса о назначении трубки (теперь уже ясно, что по меньшей мере взрывателя) немного успокоила Николая.
А Вальдо, фыркнув и вставляя стекляшку монокля обратно в глазницу, продолжил:
– По-моему, сами изобретатели плохо себе представляют, как эта штуковина может отправить на дно линейный корабль.
– Ну, взрыватель можно приткнуть куда угодно, – пожал плечами капитан Иванов и с видом детского беспардонного любопытства взял золотистую трубку с ладони у немца. И едва не выронил её, мельком глянув на деревянный футляр, оставшийся в ладони немца.
«S&Co. B-M», – гласила аббревиатура, выгравированная готическим шрифтом.
Та самая «Stock & Co. Berlin-Marienfeld» – оружейная фирма, где он якобы работал ещё до войны. И, значит, где-то здесь могут, и даже обязаны быть её представители, вполне вероятно, что и знакомые с господином Б. Радецким…
Николай невольно сглотнул, оглянулся по сторонам – вокруг по-прежнему пустынно-малолюдный снежный полусумрак, в котором только громада имитированного «русского дредноута» темнеет громадой. Как выясняется, грозящей случайным провалом куда больше, чем иной патруль комендатуры.