То, что делал вице-адмирал Колчак в первые же месяцы после своего назначения командующим Черноморским флотом, было ожидаемо, точнее – долгожданно. Прежде всего, он сосредоточил усилия Минной бригады на «закупорке Босфора». И под новым командованием подводными лодками и миноносцами было выставлено, в дополнение к прежним, более тысячи новых мин.
Черноморская хроника
31 июля. Постановка минного заграждения (60 мин) в устье Босфора подводным заградителем «Краб».
В ночь на 2 августа. Постановка эскадренными миноносцами «Беспокойный», «Гневный», «Дерзкий», «Пронзительный» минного заграждения из 240 мин в 2 линии перед входом в Босфор.
В ночь на 5 и 9 августа. Постановка теми же эскадренными миноносцами минных заграждений (по 240 мин) к западу и востоку от входа в Босфор под берегом. Обе постановки прикрывались соединениями флота в составе линейного корабля, крейсера и миноносцев.
В ночь на 11 августа. Постановка минного заграждения (156 мин) под берегом к востоку от Босфора миноносцами «Пронзительный» и «Беспокойный».
В ночь на 21 августа. Постановка дополнительного минного заграждения (160 мин) к западу от Босфора эскадренными миноносцами «Пронзительный» и «Дерзкий» под командованием начальника 1-го дивизиона миноносцев капитана 1-го ранга Немитца. Обеспечивали постановку подводная лодка «Нерпа» и два эскадренных миноносца.
Взгляд со стороны противника:
«UB-7» вышла на позицию к Севастополю. С 21 по 23 июля подводная лодка наблюдала оживленное движение; кроме тральщиков дважды был виден дредноут «Императрица Мария» с 6 эскадренными миноносцами. Атаковать его не удалось из-за присутствия самолёта, сбрасывавшего бомбы на подводную лодку, и из-за внимательного наблюдения эскадренных миноносцев. Почти все подводные лодки, оперировавшие на Черном море, видели неоднократно военные корабли, но ни разу не удалось произвести их успешной атаки.
В начале августа после трехмесячного ремонта вступила в строй подводная лодка «U-33». Она получила приказание следовать для операций в районе Новороссийска и вдоль кавказского побережья, а 15 августа вступить в связь у Анакрии со специальной кавказской миссией, высаженной с подводной лодки «U-38». По предварительному уговору подводной лодке надлежало ожидать у Анакрии световых сигналов с берега. 6 августа «U-33» вышла в море, а 8 августа увидела линейный корабль «Императрица Мария» в сопровождении 2 эскадренных миноносцев. К сожалению, не было никаких возможностей для атаки.
Германо-турецкие морские силы терпели серьезные потери. После успешного похода в восточную часть Черного моря, «UB-45» была послана в Варну. 6 ноября утром, отправляясь для операций к Севастополю и выходя в море вслед за парой тральщиков, она подорвалась на вновь поставленном на большой глубине заграждении, над которым мелкосидящие тральщики прошли вполне благополучно, и погибла. Из всей команды было спасено только 5 человек.
«UC-15» вышла в море для постановки заграждения в районе Сулинского гирла. Из этой операции она не вернулась – пропала без вести со всей командой.
«UB-46» намеревалась 7 декабря вернуться в Босфор. Она уже подходила к Босфору, о чем в 7 ч. 30 мин. доносил пост службы наблюдения и связи Кара-Бурну, как вдруг вскоре после 8 ч., находясь на расстоянии около 300 м (1½ каб.) от берега, подорвалась на мине. Взрыв произошел в кормовой части, после чего лодка стала медленно погружаться кормою; с берега видно было несколько человек её команды, плававших в воде; однако вследствие большой волны высланная спасательная шлюпка никого подобрать не смогла…
Кирилл
Лазистан, близ Мепаври
Странное дело, но в самых драматических перипетиях своей «Кавказской» эпопеи штабс-капитан Иванов не только не участвовал лично, но даже не видел самого действа.
Сначала было всё, как всегда, во все дни его нескончаемо-многолетнего заточения. Пусть этих нескончаемых лет и было всего три месяца да пять дней – по календарным отметинам на извести, почернелой от плесени контурами континентов или океанов, когда плесень оказывалась с синим отливом. Но именно так и казалось, будто не дни, а годы работает эта страшная и невыносимая в своей монотонности астрономическая модель. Солнце янтарным пятном света ползёт сквозь затмение его тюрьмы по неведомым странам, размеченным пятнами лишаёв. Всегда и неизменно по одной и той же траектории согласно механике вечности, и только если очень тщательно отмечать путь его прохождения, можно-таки уловить в миллиметрах смещения величественную работу светила. Работу механики вечности.
Ничего другого и не оставалось, если только, не дожидаясь ночной, не заглянет в круглое оконце его темницы «Дневная Луна», как прозвал штабс-капитан Иванов молодую турчанку с медным отливом смугловатого личика, очерченного приспущенной чёрной вуалью, как молодой месяц.
«Не иначе – специально приспущенной», – подозревал Кирилл, замечая, как то и дело девица косит по сторонам вороватым лисьим глазом, и тотчас поправляет чачван, стоит скрипнуть двери за спиной.
Всякий раз появление молодой жены сельского старейшины вселяло если уж не какие-то смутные надежды, вычитанные по детству у Толстого, то волнения, почерпнутые у Лермонтова. Но пока успехи «Телегина» и «Печорина» ограничивались только двусмысленными улыбками, да двумя десятками русских слов, из которых Кирилл пытался всё время слепить просьбу: «Скажи русским, что я тут…»
Но едва ли это у него получалось, судя по кокетливым гримасам турчанки, изображавшим то неподкупную строгость, то игривость, то затаённую страсть. Гримаскам, едва ли имевшие отношение к его просьбе. Будто смуглянка всего лишь представляла русскому пленнику все роли, что не удалось ей сыграть на сцене жизни. В театре без единого зрителя.
Но и это редкое представление заканчивалось с закатом. Закатом быстрым, сродни задвинутой крышке люка. Как обычно в горах – в минуту, две. Золотистая кромка дошла до облупленной горловины «пифоса» и тотчас – мрак, в котором только светлеет синева зарешеченного люка.
Позже, когда глаза привыкнут, он начнет различать бледный пятачок лунного света на кошме под ногами, тускло засветится оловянная чаша с водой и в ней, как в крохотном озерце, отразится звёздное небо.
После обыкновенной панихиды ослов, – вот уже один начал с бездушием платной плакальщицы вопить, отпевая умерший день, – редкие звуки деревни затихнут, и до полуночи слышен будет только треск цикад, а там умолкнет и он…
И поэтому треск бензинового мотора подбросил Кирилла со старой кошмы, как рёв труб Страшного суда. Хоть и слышен был едва-едва, и даже не грянул, а только отделился от привычного журчания горной реки за деревней, но стал безошибочно узнаваем: «Мотор!»
Второе имя лейтенанта Королевских военно-морских сил – Гарольд, – было под стать ему. И внешне, в нарицательном смысле, – субтильный «вечный юноша» с лицом аристократической лепки и некоторым дерзновением во взгляде обжигающе-угольных глаз, – и в смысле авантюрной судьбы, сродни байроновскому Чайльд-Гарольду.
И то. Чем далёкая Россия, борющаяся с гуннской ордой, уступит революционной Греции? Край света, полный тревог, опасности и страсти, с которой у английского лейтенанта удачно складывалось во всяком уездном городке, начиная с Архангельска и заканчивая губернским Тифлисом.
Ещё бы не складывалось! С автомобильными очками-консервами на фуражке с тульей седлом (а не как у русских офицеров – обвислой), руки-краги, ноги тоже, с механическим акцентом (будто плохо переведённая инструкция на английском) – весь такой «respectably». А как представится купно с названием части:
– Royal Naval Armored Car Division, Lieutenant Dg. Harold, – так вовсе пробирает слушателей. Впечатляет их ужас бремени белого человека.
…Но здесь это, кажется, не сработало, – ни на английском, ни на русском. Вроде как повисло в горячем воздухе.
Эти даже на грозную «head snake» – голову питона (каковой поэтически воображал лейтенант свой бронированный «ланчестер» с приплюснутым, но разинутым от жара капотом, щёлками амбразур, выпученными фарами) смотрели безо всяких видимых эмоций. Правда, сколько их, эмоций, там вообще едва ли можно разглядеть из-под чёрных платков, намотанных на брови и под самые угольные глаза.
Вот и почувствовал лейтенант лёгкую, но неприятную и недостойную даже судорогу на внутренней стороне бёдер, – как-то неправильно получается…
Наверное, нечто подобное испытал его далёкий предок, сэр Гарольд Йоркский, во времена непокорного Мак Уолесса, когда прискакал разогнать диких горцев видом закованной в броню королевской кавалерии, а те ему выказали из-под шотландских килтов безграничное равнодушие.
У этих же, похоже, и такого перформанса ещё выпросить надо. Стоят немой неподвижной стеной, плечо к плечу, причём равно и кони (все вороной и каурой масти), и люди (в чёрных запашных рубахах и чёрных же шароварах). Плотно стоят, как газыри на груди. Патронташами для «Манлихера» прошлого века обмотаны, будто год тут оборону держать собираются, а крайний из них – так и вовсе в пулемётных лентах, с громоздким «льюисом». С пулемётом, столь лихо заброшенным на плечо, что ясно – не дубина сие для него, знает толк в техническом прогрессе смертоубийства. Такого автомобилем не напугаешь.
Вот оно, то самое приключение, о котором Гарольд мечтал после рассказывать в клубах на «Pall-Mall str.» и кабачках на «Montmartre». Размечтался…
Во Фландрии, где начался боевой путь «Королевского военно-морского дивизиона бронеавтомобилей», им было практически не развернуться, – там линия фронта была в буквальном смысле железобетонной. Не только лоб, броню расшибёшь. О лихих экспедициях в тыл противника нечего было и мечтать. А ведь для этого, собственно, и создавался их бронедивизион: «Для проведения операций по спасению пилотов, упавших на ничейной земле, между противоборствующими армиями». А какая там ничейная земля, когда не то, что гранатами, жидким стулом можно бросаться – долетит, не развеется.