В седьмой кочегарке ещё кипела работа, – выполняя приказание, подымали пары. Но крен вдруг сильно увеличился. Мичман Игнатьев приказал выбираться на верхнюю палубу, а сам остался: перекрыть, если понадобится, клапана подачи пара. Матросы начали быстро карабкаться наверх – и в этот момент корабль опрокинулся…
Только первые успели спастись. Остальные вместе с инженером-механиком мичманом Игнатьевым остались внутри…
Телеграмма:
Вице-адмирал А. Колчак – императору Николаю II:
«Сегодня в 7 час. 17 мин. на рейде Севастополя погиб линейный корабль «Императрица Мария». В 6 час. 20 мин. произошел внутренний взрыв носовых погребов и начался пожар нефти. Тотчас же начали затопление остальных погребов, но к некоторым нельзя было проникнуть из-за пожара. Взрывы погребов и нефти продолжались, корабль постепенно садился носом и в 7 час. 17 мин. перевернулся.
Спасенных много, число их выясняется.
Колчак».
Телеграмма:
Вице-адмирал А. Колчак – начальнику Генерального морского штаба адмиралу А.В. Русину:
«Сегодня на рейде Севастополя погиб линейный корабль “Императрица Мария”. В 6 час. 20 мин. произошел внутренний взрыв носовых погребов и начался пожар нефти. Тотчас же начали затопление остальных погребов, но к некоторым нельзя было проникнуть из-за пожара. Взрывы погребов и нефти продолжались, корабль постепенно садился носом и в 7 час. 17 мин. перевернулся. Погибли инженер-механик мичман Игнатьев и 320 нижних чинов.
Колчак».
Цитата:
«Со свойственным ему возвышенным пониманием своего начальнического долга, адмирал считал себя ответственным за все, что происходило на флоте под его командой, и потому приписывал своему недосмотру гибель этого броненосца, хотя на самом деле тут ни малейшей вины его не было. Он замкнулся в себе, перестал есть, ни с кем не говорил, так что окружающие начали бояться за его рассудок. Об этом начальник его штаба немедленно сообщил по прямому проводу нам в Ставку.
Узнав об этом, государь приказал мне тотчас же отправляться в Севастополь и передать А.В. Колчаку, что он никакой вины за ним в гибели “Императрицы Марии” не видит, относится к нему с неизменным благоволением и повелевает ему спокойно продолжать его командование флотом».
Контр-адмирал А.Д. Бубнов, Начальник Морского управления Царской Ставки.
Кирилл. Освобождённый
Кавказский фронт. У своих
Может, и неполную, но в этой части – подлинную – историю его освобождения Кириллу рассказали в штабе Авиационной станции Южного воздушного района.
– Загадочная турчанка, будем априори полагать, что молодая и красоты небесной, сообщила о схваченном крестьянами русском лётчике нашему конвою, гнавшему в тыл колонну пленных турок. С переводом, как ты понимаешь, затруднений особых не было, нашлись в колонне толмачи, да и сама девица, говорят, лопотала, как гипнотизированная: «Скажи нашим, что я здесь». Только вот экспедицию, как бы ни была деревня поблизости, выслать они не могли, – самих конвоиров была дюжина на две сотни турок. Но сразу по прибытии в тыл доложили. А там и англичанин вызвался, дескать, этому самому и обучен – падших ангелов возвращать в воинство небесное.
А немногим позже повидался Кирилл и со своим наблюдателем прапорщиком Тютюнником – живым и здоровым, по крайней мере наружно. В том смысле, что после службы с прирождённым «штабс-капитаном Падучим» подал Лука рапорт о переводе в Воздухоплавательную команду ЮВР. Предпочёл умеренное воздухоплавание всяким там «петлям Нестерова» и «ничего, обойдётся» Иванова. Так и объяснился с медицинской комиссией: дескать, не могу больше, тошнит. Но поскольку навыки аэрофотографии при этом сохранил и высоты, по-прежнему, не боялся, – дирижабль оказался самое то.
Из Кавказской их эпопеи выпутался Лука сравнительно дёшево – уковылял в горы, как только преследователи, увлечённые ловлей Кирилла, выпустили его из виду. Однако так долго безо всяких ориентиров плутал в горах, что, выйдя к своим, не смог указать не то что деревни, где упал их подстреленный турком гидроплан, но даже направления, где её искать. Посланные едва ли не наобум казачьи разъезды вернулись ни с чем. И, хотя поп станционный, осведомлённый о прежних деяниях раба Божьего Кирилла, отпевать штабс-капитана не собирался, чувствовал себя Лука прескверно.
Аж до поры, пока не убедился, что не токмо днесь, но и наутро после полуторной бутыли чачи Иванов – не похмельная химера, а самый, что ни есть, штабс-капитан К.И. Иванов.
Василий Иванов
Прощальный поклон
Через неделю (Петроградская адмиралтейская комиссия ещё работала, шли допросы и опросы, в том числе обожжённых, контуженых и раненых моряков в Морском и военных госпиталях) «Краб» в сопровождении двух эсминцев ещё раз вышел в море. Заданием было усиление минного заграждения на рейде Варны, поставленного ещё две недели тому для затруднения выхода германо-турецким кораблям, а в особенности – немецким подводным лодкам.
Это заграждение успешно сработало один раз, отправив на длительный ремонт – к сожалению, не утопив вместе с командой, поскольку шла она в надводном положении, – одну из немецких подлодок. Полтора десятка жизней моряков кригсмарине унёс взрыв мины. Само собой, немцы и болгары сразу же начали траление выходных фарватеров, непростое из-за засвежевшей погоды и срабатывания ещё нескольких русских мин во время траления, и связанной с этим необходимостью замены тралов.
Траление оказалось долгим, но всё же, к сожалению, успешным. Две немецкие подлодки, как показали радиоперехваты, выскользнули в море – и вскоре печальный список потопленных русских транспортных судов пополнился ещё двумя названиями.
Следовало восстановить минное заграждение на протраленном фарватере, но сделать это было необходимо максимально скрытно, поскольку рейд просматривался и с берега, и с дозорного аэростата.
Осуществить это мог только «Краб».
И его, изношенного и потрёпанного, со всеми его конструктивными недоделками, отправили в неспокойное октябрьское море, кое-как отремонтировав дизеля. Капитан 2-го ранга Лев Константинович Феншоу, исполняющий обязанности командира 1-го дивизиона подводных лодок, приказал – и сам же, в качестве командира «Краба», приказ выполнял.
Эсминцы сопровождали подводный заградитель не только и не столько для обеспечения безопасности, сколько в предвидении необходимости взять его на буксир, если двигатели опять откажут. Предосторожность оказалась не излишней: на обратном пути в Севастополь один из дизелей всё-таки отказал, и до траверза Южной бухты «Крабу» пришлось идти на буксире.
Но главная, с военной точки зрения, неприятность случилась на двадцатиметровой глубине в протраленном фарватере на рейде у Варны. Намертво отказали механизмы левого борта, так что удалось поставить только половину возможного: 30 мин.
Небольшим утешением стало только награждение офицеров «Краба», в том числе и мичмана Василия Иванова. И то, что вице-адмирал Колчак лично прибыл на стоянку флотилии подводных лодок, чтобы вручить Георгиевский крест 4-й степени капитану 2-го ранга Феншоу.
Обставлено это было торжественно. Матросы и унтер-офицеры всего дивизиона были выстроены на палубе «Трапезунда» – плавучей базы подплава, – а офицеры-подводники ожидали прибытия командующего в кают-компании. Но как только на палубе горны заиграли «захождение», все высыпали наверх, выстроились и замерли.
Адмирал поднялся на борт и приветствовал строй, поднеся руку к козырьку…
Иванов-младший в первый раз увидел командующего так близко.
– Ей-богу, у него просто гипнотические глаза, – рассказывал позже Василий Арине, да и всем, кто соглашался его слушать. – Прямо светятся эдакой мощной волей. И сам он такой: быстрый, энергичный… И всё про нашего «Краба» сказал замечательно.
Свою краткую речь Александр Васильевич составлял, как обычно, сам, естественно, ориентируясь на справку, подготовленную в штабе. Сам лично прикрепил орден к мундиру кавторанга Льва Феншоу. Вручил почётное Георгиевское оружие старшему минному офицеру лейтенанту Нестору Монастырёву. А после благодарственного молебна, приняв приглашение на праздничный обед, в кают-компании поднял бокал за здоровье нового кавалера Георгиевского креста.
Цитата:
«Это был последний счастливый день нашей “семьи подводников”».
Н. Монастырев.
Второй и последний раз увидел (но уже не так вблизи) Василий Иванов командующего Черноморским флотом немного позже, на приёме в День учреждения ордена Святого Георгия.
Этот день со времени учреждения ордена считался одним из самых больших военных праздников. Перед Великой войной всех георгиевских кавалеров, независимо от чина, класса и сословия, царь приглашал на приём в Георгиевский зал, где давался праздничный обед. Там присутствовали все офицеры и нижние чины, как продолжающие службу, так и уволенные в отставку или запас. По окончании приёма каждый кавалер ордена получал подарок с гравировкой: серебряный портсигар, или часы, или какую-нибудь ещё памятную вещицу. Те, кто не мог прибыть в столицу, тоже не оставались без внимания: во всех гарнизонах и на всех кораблях в этот день происходили торжественные церемонии, на которых чествовались георгиевские кавалеры всех поколений.
Но в годы войны церемония этого праздника значительно упростилась, – не в последнюю очередь из-за того, что кавалеров Георгиевского креста стало намного больше. Даже тех, кто оставался в живых ко времени следующей годовщины. Так что в 1916 году весь Георгиевский праздник в Севастополе свёлся к богослужению во Владимирском соборе над склепом «четырёх адмиралов» – героев обороны Севастополя 1855 года, – а также краткими речами командующего ЧФ и седовласого ветерана, георгиевского кавалера, участника Цусимского сражения…
Семейный сбор
Севастополь
Но чрезвычайный праздник для Василия всё же состоялся: сначала во Владимирском соборе, а затем за праздничным обедом, организованным Ариной в доме Алексея Ивановича, – впервые с начала войны собрались все три родные брата, два моряка и лётчик морской авиации, сыновья профессора Иванова.