А ещё присутствовал (и в соборе и, естественно, в своём доме) сам действительный статский советник, вторую неделю работающий в контакте со следственной комиссией, и прибывший в Севастополь накануне его сын, тоже георгиевский кавалер, – временно отставленный от службы капитан от гвардии Николай Алексеевич Иванов.
С самим Василием и его участием в первой, почётной для георгиевского кавалера, и второй, сердечной частью праздника, всё было просто: «Краб» поставили в док на ремонт после похода к Варне, перспектив скорого выхода в море не просматривалось, так что всему комсоставу увольнительная на берег давалась легко.
Не было особых проблем и у Вадима. Пройдя на борту крейсера «Память “Меркурия”», где требовалась кратковременная замена командира противоминной артиллерии, путь из Керчи в Николаев, в прикрытии транспортировки турбин для достраиваемого на «Руссуде» линейного корабля «Император Александр II», Вадим уже вторую неделю находился в резерве командования, фактически – в отпуске.
Несколько сложнее обстояло дело с Кириллом, впрочем, как всегда.
Начальник службы авиаразведки Батумского флотского отряда с лёгкой душой командировал своего старшего по званию подчинённого, вроде как восстановившего силы после «Мепаврийского пифоса», в Севастополь за пополнением аэропланного парка и лётного состава. Но «колесить по суше» штабс-капитан Иванов категорически отказывался, а гнать ради него гидроплан «ну хоть до Новороссийска», столь же категорично отказался и сам начальник.
К счастью, подвернулся пилот с гидрокрейсера «Николай», чей М-9 заканчивал мелкий ремонт в мастерских службы авиаразведки. Его Кирилл уговорил взять себя третьим, пусть с перегрузом и в не слишком благоприятную погоду. И настоятельно предлагал полететь прямо на гидрокрейсер, который возвращался, в составе флотского отряда, из района Зунгулдака в Новороссийск, не заходя в Батум («что там каких-то двенадцать миль, перехватим его в море»).
У мичмана-пилота, то ли по наущению, то ли по уставу, хватило решимости не допустить штабс-капитана к управлению своим «Григоровичем» и не разыскивать гидрокрейсер в осеннем неспокойном море, а пролететь вдоль бережка и всего-то с двумя посадками добраться до Цемесской бухты, опередив на добрый час флотский отряд.
Из Новороссийска Кирилл добрался до Керчи на малой миноноске, которую бросало, качало и болтало на волне всего-то в четыре балла самым жестоким образом, так что, сойдя на берег в Заводской гавани, штабс-капитан впервые подумал о сухопутном продолжении пути. Но через пару часов и пару стаканов тёмного Багеровского вина передумал и напросился в попутчики на «Нерпу», которая после успешного патрулирования дозаправлялась в Керчи перед переходом в Севастополь.
В проливе и у побережья до траверза Меганома качка была вполне умеренной, подлодка шла на крейсерской скорости в надводном положении. Но затем был совершён необходимый доворот курса к северу – и бортовая качка настолько усилилась, что Кирилл, отчаянно сопротивляясь бунту организма, всё же то и дело бегал в гальюн. Море и желудок штабс-капитана несколько угомонились, только когда «Нерпа» миновала Сарыч, но в Севастополе лётчик выбрался на пирс бледно-зелёным и на полусогнутых.
И надобно же было такому случиться, что едва ли ни первый, с кем он столкнулся на базе 1-й флотилии подлодок, был младшенький братец Васька Иванов…
Сразу после Георгиевского праздника братья, четыре георгиевских кавалера, отправились в дом Александра Ивановича, где их уже ожидали Арина и сам действительный статский советник. А с вечерним поездом ожидалось прибытие патриарха семейства, профессора Ивана Ивановича, который ради столь уникальной в военное время возможности увидеть всех сыновей и племянника одновременно сдвинул на неделю расписание своих лекций в Университете.
А вот сводные сёстры Ивановы приехать не смогли.
Точнее, не могла приехать Кира – её 68-й санитарный поезд находился далеко и от Петрограда, и от Севастополя, зато близко от линии Западного фронта.
Варвара же сподобилась только на стихотворное послание «всем братьям-героям», достаточно прочувствованное и даже с четырьмя оттисками её губ, – но просто ну никак, тем более на целую неделю, не могла оставить свой невразумительный «Работный дом».
Николай, рассказывая о ней и её «занятости», что-то явно недоговаривал, но расспросить об этом братья и Арина не удосужились: было и так столько всего, что, казалось, и за неделю не переговоришь.
Весь остаток дня до прибытия поезда и приезда Ивана Ивановича, а затем до глубокой ночи шли разговоры вперебивку: что, с кем и как произошло за это время.
Более-менее в курсе Васькиных походов и успехов была только Арина, и намного меньше – Вадим, которому приходилось прежде довольствоваться только краткими по большей части пересказами.
Что касается самого Вадима, то кроме жены (да и то не в полной мере: что там можно сообщить в коротких и подцензурных письмах и в разговорах в краткие увольнительные) никто ничего не знал о его службе в составе Батумского флотского отряда. Пришлось лейтенанту флота – отнюдь не мастеру разговорного жанра – потрудиться.
А уж «Мепаврийские приключения» Кирилла, вкупе с повествованием о его предыдущих и последующих деяниях, тянули на целую самостоятельную повесть. Тем более что в изложении Кирилла настоящий драматизм, а то и трагизм оборачивались занимательными приключениями.
Много чего мог поведать и Николай, но рассказывал и о боях, и в особенности о своём пребывании в плену, немного и сдержанно.
Зато уж в описании эпопеи такого себе инженера Радецки не поскупился, подпустил славную толику иронических красок, оттеняющих драматизм истории русского офицера, который под именем ссыльного поляка преодолевал границы и менял страны, то враждебные, то нейтральные, то дружественные и вновь нейтральные, уходя всё дальше на запад – и возвращаясь на родину…
Назавтра, когда офицеры получили разрешение на продление увольнительных, известив соответствующее начальство и доложив о своём местопребывании, разговор зашёл об «Императрице Марии».
Началось всё с вопроса Кирилла, наименее (за исключением разве что отца) осведомлённого о произошедшем с линейным кораблём.
А спросил штабс-капитан о «флейте», которая стоила столько жизней, крови и риска, – не в последнюю очередь риска и для самого Кирилла.
Ответил ему Вадим:
– И задающий валик, и всё уникальное устройство синхронизации наводки орудий главного калибра размещалось у нас в боевой бронерубке. А я сам видел, как рубка и вся носовая надстройка взлетели на воздух.
Затем, чуть помедлив, добавил в чуть непривычной для него, «сухаря», манере:
– До сих пор перед глазами эта картина: будто бесшумно – грохот взрыва осознал я позже – многотонная махина, которую все считали несокрушимой, поднимается на огненном столбе и потом как бы исчезает… Она ушла под воду за правым бортом, но это я уже узнал позже. И что там в ней всё выгорело или размолото взрывом – тоже узнал позже.
– Водолазы обследовали, – добавил действительный статский советник, не официальный, но непременный участник следственной комиссии. – И то, что там ещё осталось, – едва ли подлежит восстановлению.
– Что ж теперь? – спросил Кирилл.
Алексей Иванович только руками развёл.
Вадим, недовольно морщась, как от кислятины, расшифровал жест дяди:
– Повторить устройство, увы, не удалось. Второго такого «Левши», который эту «флейту» сделал и все исполнительные системы наладил, не нашлось. Но Валерий Николаевич, ну то есть князь Урусов, он вроде как главный знаток по флотской артиллерии, сказал, что новая система централизованного управления артогнём, которая сейчас на «Императрице Екатерине», – очень приличная. Не то, конечно, что было на нашем линкоре, но, если бы её установили на «Екатерину» к январю, к тому бою на погоне, – не ушёл бы от нас «Гебен».
Вот тут-то Василий и задал первый из главных вопросов, которые одолевали, хоть и в разной степени, всех присутствующих, разве что кроме действительного статского советника:
– Так что же всё-таки произошло, отчего взорвалась и загорелась «Императрица»?
Алексей Иванович молча встал, прошёл в кабинет и вернулся с парой листков желтоватой бумаги.
– Протоколы заседаний следственной комиссии, да и полный текст заключительных выводов вам, полагаю, ни к чему. Тем более что варианты, представленные Его Величеству и Морскому министерству, несколько различаются. А вот это – тезисы основных положений Заключения, написанного академиком Крыловым. С текстом, подготовленным им, мало того что академиком, так ещё генералом флота и генералом для особых поручений при морском министре Российской империи, все члены комиссии, включая, кстати, председателя, адмирала Яковлева из Адмиралтейств-Совета, согласились. Единогласно, – со странной интонацией закончил начальник департамента МИДа.
– Уверен, что и ты приложил руку к сему документу, – отозвался профессор Иванов, который доселе всё больше слушал рассказы сыновей и племянника, и лишь изредка просил о каком-то эпизоде рассказать подробнее.
– Некоторые вопросы мы с Алексеем Николаевичем и с каперангом Садовским (он, кстати, уже убыл в Петербург, но передал всем «Ивановичам Ивановым» горячий привет) действительно обсуждали. Садовский – в части терминологии, ну а я – в части стилистики. Хотя и сам Крылов – кладезь по технической части, да и по исторической – тоже. И все в комиссии – люди компетентные.
Ответ получился совершенно в духе Алексея Ивановича: вроде и всё подтверждено, и всё как-то косвенно и с побочной информацией.
А Вадим, который был уже знаком с «открытой» частью заключения следственной комиссии, спросил едва ли не с осуждением:
– Уж не вы ли, дядя, подсказали всем этим «кладезям по исторической части», что на российском флоте не было случаев возгорания артиллерийских порохов?
– О, это не вопрос стилистики, – усмехнулся действительный статский советник и давнишний (но из пятёрки лучших в своём выпуске) выученик Инженерного замка. – А что, разве такие случаи были?