– Всего не знаю. – Вадим, как всегда, старался быть точен. – Но никак нельзя такое отрицать. Вы князя Урусова видели?
– Имел честь, – с лёгкой улыбкой подтвердил начальник департамента МИДа.
– Так знайте, что борода у Валерия Николаевича не просто так, а чтобы не светить рубцы от ожогов, полученных, когда он пытался потушить картуз горящего порохового полузаряда.
– Его сиятельство князь не счёл нужным об этом упомянуть на дознании. – Алексея Ивановича, похоже, больше интересовало выражение лица старшего брата. – Хотя сообщал много забавного. Вот примерно так: «Случаи разрыва картузов были… Особенно хорошо помню случай порыва заряда в четвёртой башне – он был предназначен для регулировки зарядника и сдаче в Сухарную Балку». Я не слишком напутал с вашей терминологией?
Офицеры молча покачали головами.
– А «Сухарная Балка» – это что, эвфемизм? – поинтересовался профессор.
Васька, который всегда рад вставить свои пять копеек, тут же принялся объяснять отцу, что это вовсе не эвфемизм какой-то, а флотские артсклады и мастерские, и даже попытался вытащить Ивана Ивановича из кресла и подвести к окну, на предмет показать, за какой такой горкой и мысом эта балка находится.
– И у немцев такие случаи были, – то ли в оппозицию, то ли в защиту своему отцу сказал капитан Николай Иванов. – И представьте, даже у аккуратистов датчан случилось. В какой-то их береговой крепости, вот только не скажу, на северном или южном берегу Скагеррака.
– И, если уж быть точным, – подхватил сам действительный статский советник, – то следует учесть, что в Заключении возможность произошедшей катастрофы от самовозгорания пороха была названа маловероятной. Но не отброшена начисто.
Кирилл, который не был ни свидетелем собственно катастрофы, ни участником расследования, ни даже серьёзного обсуждения (до Лазистана долетело так мало информации, что впору было сомневаться в самой достоверности события), но всё же не большой любитель оставаться в стороне от общего разговора, сказал, эдак поглядывая на старшего брата:
– У вас там, помнится, в башнях чуть не по сотне народу служило в каждой?
– Восемьдесят шесть, считая унтеров.
– Вот и я говорю, – будто даже обрадованно продолжил Кирилл. – Кота нет, на берегу где-то и с кем-то спит, а мыши – в пляс.
Тут он перехватил взгляд Арины и сменил тон:
– Мало ли кто чем в такой ораве ни занимается, без офицерского-то присмотру. Бросил какой-то оболтус непотушенный окурок, или какое другое непотребство с огнём учинил – вот что-то в нехорошем месте и загорелось, а там и господин взрыв недалеко.
Опережая ответ Вадима, Алексей Иванович, поднеся черновик поближе к глазам, зачитал:
– «На линейном корабле имелись существенные отступления от уставных требований в отношении доступа в артиллерийские погреба. В частности, многие люки башен не имели замков…»
– Да, я тоже об этих замках говорил, – махнул рукой Вадим. – Валерий Николаевич объяснил, что замки сняты по его приказу, чтобы в экстренных случаях не терять лишние минуты и быстрее перезаряжать орудия. Но насчёт окурков, спичек, свечек – да быть такого не могло! Чтобы зажечь одну ленту нашего пороха – да, свечки бы хватило. Но чтобы целый картуз – это ж надо целый костёр развести в крюйт-камере. Ни у кого на такое дури не хватит. Зачем он нужен? Греться? Суп из топора варить?
И тут Арина, которая если и вмешивалась раньше в серьёзный мужской разговор, то лишь с обычными вопросами хозяйки (что подать, что убрать, а вот это вы пробовали), вдруг спросила, обращаясь к мужу:
– А что тебе сказал тот матрос, которого ты первого вытащил из воды?
Несколько секунд Вадим припоминал и наконец ответил, ощутимо разделяя части предложения:
– Что погас свет, сказал… Что зашипело резко… Что повалил дым из вентилятора… И что вдруг грохнуло, и его вышвырнуло за борт… Так он же контуженный был, еле языком ворочал. А что?
Вместо Арины отозвался Николай, который первым делом «включил инженера». Соответствующего своему основному образованию:
– Сначала погас свет? Что, в вашей башне его можно просто так выключить, ежели кто спьяну или понарошку?
– Шутишь? Это целая специальная процедура, – удивился Вадим. – При мне, за полгода, ни разу не отключали: не было команды. И есть ещё аварийное питание, на случай повреждения основного динамо.
– Короткое замыкание? – спросил, обращаясь к сыну, Алексей Иванович.
– Наверняка, – кивнул Николай. – Возможно, что и с вольтовой дугой. А это минимум четыре тысячи градусов. Но если и без дуги – всё равно провода нагрелись бы до плавления в зоне худого контакта и отгорели. Они у вас медные были? – этот вопрос был уже адресован двоюродному брату.
– Ну, не золотые же. Все – в изоляции. Разветвления через клеммы… – проворчал Вадим.
Капитан Николай Иванов сказал фразу, по-настоящему понятную только его отцу:
– Нагрева было больше чем достаточно, чтобы сработала «сигара».
– Какая ещё сигара? – едва ли не хором спросили Вадим и Кирилл.
– Да, резкое шипение – это характерно, – кивнул Алексей Иванович, отвечая сыну. – Во всяком случае, при испытаниях с «нашей» горючей смесью. А факел – на добрые два с половиной метра.
– Да о чём это вы? – не выдержал Вадим.
А Кирилл моментально вспомнил о «гневе Аллаха», едва ли не о самом колоритном эпизоде его Мепаврийской эпопеи, и спросил:
– Это вы не о зажигательной ли бомбе вроде той, что мне прислали?
– Вроде, вроде, – подтвердил Николай и спросил, обращаясь к действительному статскому советнику: – А как могла «сигара» попасть в крюйт-камеру?
Алексей Иванович вместо ответа ещё раз поднёс поближе к глазам листок желтоватой бумаги и прочёл:
– «Во время стоянки в Севастополе на линейном корабле работали представители различных судостроительных и судоремонтных заводов, общим числом свыше пятидесяти душ. Пофамильная проверка мастеровых, в том числе и производящих ремонтно-профилактические работы в носовой башне, не производилась».
– Да, помню, – подтвердил Вадим Иванов. – Их на баркасе с Южной стороны доставляли. Я ещё ждал, пока Володя Успенский их по головам пересчитает, и мы с ним закончим передачу вахты. Так о какой сигаре вы толковали?
Отец и сын Ивановы переглянулись, и Николай пояснил:
– Это мы так немецкий зажигательный снаряд назвали. Латунная сигара, вот такая – в карман, или за подкладку, или в фуражку спрятать можно. В Данциге я с нею… познакомился.
Пауза была связана с тем, что Николай подбирал, но так и не подобрал эпитет, допустимый в приличном обществе.
Алексей же Иванович счёл возможным сказать, с некоторым отступлением от принятых в его департаменте правил:
– Оригинальное германское зажигательное устройство, не сработавшее, в отличие от прочих, обнаружили в ходе расследования причин пожара и взрывов на итальянском линкоре «Леонардо да Винчи».
О том, что итальянская служба безопасности раскрыла, в ходе расследования, прогерманскую диверсионную сеть с центром в Швейцарии, он говорить не стал. Равно как и о том, что итальянские правительственные структуры, избегая работать в чужой и нейтральной стране, вроде бы даже привлекли капо и медвежатников мафии, чтобы добраться в швейцарской головной штаб-квартире до сейфа с диверсионными устройствами. Потому, возможно, говорить не стал, что опирался Алексей Иванович на непроверенные пока что и ещё не подтверждённые сведения, полученные от своей не самой доверенной итальянской агентуры.
Лейтенант Вадим Иванов медленно покачал головой и спросил:
– Если всё с очевидностью указывает на диверсию, почему же в выводах расследования вы написали только: «Осуществить взрыв по злому умыслу было вполне вероятно»?
– Хоть проверяют как следует жандармы, или кому это положено, всех этих ваших «мастеровых», которые лазили по крюйт-камерам и с электропроводкой шкодили? – спросил, сжимая кулаки, штабс-капитан Кирилл Иванов.
– Эта наша расхлябанность… – в голосе действительного статского советника Алексея Иванова сквозила неподдельная печаль. – Рабочие и техники, собранные наспех с пяти заводов, даже не знали друг друга в лицо. Кто на самом деле поднимался на борт линкора – в точности установить не представляется возможным.
Вот тут-то Василий и задал второй свой сакраментальный вопрос:
– Ну а почему не сказали чётко: что конкретно было виною и кто виноват? Почему всё это: «возможно», «нельзя исключить», «существует вероятность»? Даже командира «Императрицы» и старших офицеров вроде осудили, а наказание отсрочили «до конца войны», и они вовсю ещё командуют?
– Политика-с, – за всех чиновников и офицеров разом ответил профессор Иван Иванович.
– Что за политика такая? – воскликнул мичман Василий Иванов. – Не по-нашему, не по-военному это всё!
– А правда, ваше высокопревосходительство отец, – очень серьёзно спросил Николай, у которого доселе не выпадала возможность переговорить о работе следственной комиссии, поскольку Алексей Иванович как уехал срочно в Севастополь, так ещё и не возвращался в Петербург. – Почему так вскользь упомянули о возможности диверсии, да и только? Ты же, уверен, всё понял с самого начала.
– Да, политика, – согласился действительный статский советник. – Посчитали ненужным ещё больше раздувать шпиономанию… И германофобию. После всех отставок и замен в правительстве, после прихода Штюрмера в премьеры, в МВД, и в МИДе на место Сергея Дмитриевича, всякая акцентировка на Германию считается как бы излишней.
– Нижние чины так и говорят, – косвенно подтверждая слова дяди, отозвался Вадим. – Что эти все, с немецкими фамилиями, которых полно в штабах и среди начальства, – как один сплошь предатели, и войну нам не выиграть, покуда их не вычистим.
– А вы с академиком Крыловым молодцы, – неожиданно и как бы с общим настроением не в лад, заговорил профессор Иванов. И даже поднялся из кресла, продолжая, по лекторской привычке, монолог стоя: – Не знаю, господь ли вас надоумил, или выложили на бумаге то, что почувствовали сердцем, да побоялись сами себе признаться. Вы в своём «Заключении» не просто о катастрофе одного корабля написали, а перечислили всё… или многое… что ведёт Россию к погибели. И то, что у нас такого наклепают и произведут, что любая поломка и любая беда может случиться. И что у нас столько на «авось» и на «небось» делается, что так и жди, когда и как аукнется. И что под начальственным присмотром по струнке ходят, а чуть без него – так всяк сам себе голова и что хочу, то делаю. И что враги не сами уж такие хитрые да умные, а на нашей расхлябанности выезжают. И сами мы так заигрались в политические игры, что путаемся, где настоящие друзья и где враги, и не то что правильного шага не делаем, – правильное слово боимся сказать. Вовсе не важно, что там именно сотворилось на этом вашем линкоре. Помянете моё слово – не об «Императрице Марии» вся печал