Как было сразу установлено, вор или воры проникли в запертую церковь через окно фасада, сдернув предварительно с него решетку и выдавив стекло. Решетку сдергивали, привязав канатом к какому-то автомобилю (во дворе имелись следы протекторов). Ворюга был на «колесах» — либо на собственных, либо наверняка числящихся в последние три дня в угоне — и весьма профессионально укомплектован. Даже скотч, которым он залепил стекло, чтобы выдавить его бесшумно, был у него импортный, липкий, как моментальный клей.
По всему, действовала какая-то профессиональная уголовная морда, как отметил Колосов, отлично знавшая, что нужно брать: с иконостаса были украдены всего три иконы, однако весьма ценные — семнадцатого века.
— Так сигнализацию нужно было в церкви ставить! Что ж ты, отец дорогой, все тут наладил с ремонтом, а о самом главном не позаботился!
У дубовой конторки, за которой продавались свечи, иконки и душеспасительные книги, сейчас вместо старушки-продавщицы восседал один из оперативников «антикварного», а напротив, небрежно облокотившись на гигантского размера жбан-копилку для пожертвований, стоял… Это укоризненное «отец дорогой» относилось к нему — настоятелю храма отцу Дамиану, который с первого взгляда чрезвычайно заинтересовал Колосова.
Во-первых, он был ровесником Никиты, ему стукнуло чуть больше тридцати. Крепкий, плечистый, стриженный по-модному коротко молодец с бритым, выдающимся вперед упрямым подбородком и щегольскими усиками (что явно шло вразрез с общепринятым каноном). Во-вторых, под фиолетовой летней рясой отца Дамиана была.., тельняшка, видневшаяся в раструбы широких рукавов. Отец Дамиан был местной достопримечательностью: бывший кадровый офицер-десантник, принявший сан, окончивший духовную семинарию, а затем направленный в качестве полкового капеллана в войска. Он побывал в нескольких «горячих точках», потом занимался поисками и обменом наших военнопленных в Чечне, сам был пленен, Но, как говаривал близким друзьям, «с Божьей помощью утек» из кавказского плена, таким образом сэкономив для родной епархии деньги, потребованные за его освобождение.
В целях поощрения и повышения его направили «на отдых» в ближний подмосковный приход — в тихое Стаханово, поручив еще раз потрудиться во славу Божью: поднять из руин церковь святого победителя ливонских рыцарей на Чудском озере — как известно, человека тоже военного, бравого и героического.
И отец Дамиан два года сам лично, с топором, пилой, рубанком, стамеской и малярной кистью, во главе бригады добровольцев-сподвижников восстанавливал порушенный храм. И восстановил. А сейчас еще и строил при церкви Дом святого Аники-Воина — общежитие для инвалидов войны, тех из покалеченных в боях за Грозный, кто был в тягость родне и жид тем; что побирался по метро и электричкам «на протез».
Отца Дамиана уважали в Стаханове, и не только одни лишь богобоязненные старухи прихожанки, но и молодежь. А милиционеры местного отдела все сплошь либо крестились у него сами, либо крестили детей. Не раз отмечали вместе после праздничного дежурства Рождество и разговлялись на Пасху и считали отца Дамиана своим человеком, именуя меж собой исключительно Батей.
— Так денег нет у меня на сигнализацию. Епархия не выделяет, — ответил отец Дамиан. — Наши вон с отдела послали бумагу начальству во вневедомственную, мол, чтоб бесплатно установили или за счет отдела. Так ответа пока ждем.
— Ничего, батя, не переживай, найдем иконы. Все до одной найдем. — Это откликнулся мрачный как туча начальник местного розыска. — А тот, кто это сделал, кто сунулся сюда, ох и пожалеет, что на свет белый родился.
— Человек всякий милостью Божией силен, — ответил отец Дамиан. — Что поймаете вора и найдете украденное — не сомневаюсь даже. А потому просьба моя к вам; разрешите мне сначала с тем грешником переговорить. Милость Божия беспредельна. А человек — существо слабое… Не карать его, говорить с ним, разбираться надо сначала.
— Перечислите, пожалуйста, отец, какие иконы пропали. Они в каталог музейных внесены? — начали «разбираться» асы из «антикварного».
Колосов не стал им мешать. Его подозвал для консультации эксперт-криминалист, осматривавший осколки стекла на полу. Потом они перешли к осмотру двери ризницы, которая тоже привлекла внимание вора. В ризнице, как сообщил отец Дамиан, ничего не похитили, однако усилий, чтобы туда проникнуть, затратили немало.
— Он сначала пытался справиться с замком. Фомкой орудовал, — Колосов сбоку на свет посмотрел на вмятины на дверной притолоке. — Просунул ее вот сюда и пытался расширить отверстие, чтобы ригель замка из гнезда выскочил. А когда не удалось…
— Выпиливать начал. — Эксперт елозил на коленях у двери, осматривая выпиленную нижнюю филенку. — Сначала, змей такой, дырки сверлил, затем уж просовывал в них пилу… Сверло стандартное… А смотрите, Никита Михалыч, какой гладкий распил. Ни царапины на поверхности. Рука у подлеца тренированная.
— Здоровый парень. — Колосов прикинул на глаз ширину отверстия. — Дырка большая потребовалась, чтобы влезть. Пилил-пилил, а украсть ничего и не поддуло, — сказал он, оглядывая скудную утварь. — Ничем не прельстился тут. Думал, раз дверь на замке, значит, тут ценности, а тут… Бедная церковка, нищета прямо…
— Настоятель все деньги на благотворительность тратит да на общежитие теперь вот для калек. Мне мамаша одна тут местная сейчас поведала. Хвалит попа-то очень. — Эксперт вынул из чехла камеру, намереваясь сфотографировать следы взлома. — Иконы, что украли, — дар прихожанки. Старинные, дорогие. Берегла их в семье, вроде бы с тех пор, как храм тут в тридцатом разорили. Она от матери получила на хранение, потом в церковь снесла, как тут все наладилось. Плачет старуха, говорит, раз иконы в селе украли — быть беде. Либо умрет кто лютой смертью, либо гореть кому, давняя, мол, примета. Никита Михалыч, а вы в приметы верите?
Колосов лишь плечами пожал. Он давно уже к чему-то прислушивался. Гул какой-то доносился с улицы…
— Отец Дамиан, там народ, мужики во дворе собрались. Подите к ним, — звонко, на всю церковь крикнул влетевший с улицы белобрысый паренек в черном стихаре — церковный звонарь из послушников, приглашенный оперативниками в качестве одного из понятых.
А во дворе действительно собралась целая толпа — в основном старики и старухи, но была и молодежь, и люди среднего возраста, причем самые разные: домохозяйки с колясками, группа работяг в промасленных спецовках, два инвалида на костылях, бармен, официанты из кафе, что раскинуло летние тенты «Макдоналдс» у шоссе, кто-то из местной мэрии и даже три каких-то по виду весьма резких и крутых дяди с подбритыми затылками, подрулившие на синем джипе к самой паперти.
— Это кто ж такие будут? — Колосов запнулся — он не знал, как ему называть этого парня в стихаре и в рясе, фактически своего сверстника: ваше преподобие, отец, Батя…
— А это все наш приход. Прихожане. И те, что деньги на восстановление жертвовали, и те, что сами тут по выходным работали. Бармена видите? Он, кстати, и каменщик отличный. Дом себе сам построил.
И вот эту стену, она совсем у нас развалилась, почти заново всю переложил, — ответил настоятель.
Но тут прихожане обступили его — старухи ахали, плакали, жалели иконы, особенно «Матерь Божью, заступницу с младенчиком» и какую-то «Неопалимую Купину». Мужики допытывались: «Ну а што милиция говорит: найдут — не найдут? А когда найдут? Это дело на самотек нечего пускать, жалобу надо Генеральному писать. Милое дело — тока всем миром отстроили церковь, нате вам, какая-то гнида вломилась! Ну, Батя, ежели тока дознаемся, что это кто из нашенских, то…»
Личности с подбритыми затылками говорили мало. Лишь мрачно наблюдали за милицией. Местные стражи порядка их тоже вроде игнорировали. А что цепляться-то? У одного все его кровные три судимости погашены;, другой, хоть и рожа протокольная, по закону чист — бильярдную на станции содержит, и все у него вроде легально, сколько раз во время рейдов проверяли…
— А эти лбы, отец Дамиан, — осведомился Колосов, улучив момент, когда настоятеля прекратили осаждать вопросами и советами. — Тоже ваша паства? Вы и у таких деньги на церковь берете?
— Да, — отец Дамиан посмотрел ему в глаза. — Дайте вы — возьму у вас. Не имею права отказать человеку, который хочет отдать свою лету Богу, лишь потому, что лицо его и образ жизни мне не по душе. Он Богу, не мне дает. И если его благотворительность идет от сердца…
— У них? У этих вот? — Колосов недобро усмехнулся, — Ну, вы, батюшка, я скажете тоже… Не удивлюсь, если выяснится, что один из них или их корешки и грабанули у вас тут все хозяйство.
— Они не трогали иконы. — Отец Дамиан отвечал спокойно. — Не надо пустословить вот так… А насчет того, от сердца или нет идет у кого-то жертва Богу, это он сам без нас разберется. И зачтет на том суде, где и я, грешник, и вы, и эти вот из джипа, и все другие рядом стоять будем.
— На каком еще суде? — не понял Никита.
— Да уж не на уголовном. На последнем. Когда труба архангела позовет. — Отец Дамиан смотрел на начальника отдела убийств. — В Писании он Страшным зовется. Но мне что-то не очень то название нравится. Нет, там уже нас пугать не будут. Просто разберутся с каждым. И каждому воздадут.., на орехи с изюмом.
— И вы.., и ты веришь в такой суд? Серьезно веришь? — Колосов тоже смотрел на этого стриженного по-модному парня в рясе: ну и поп в Стаханове, чудной какой-то… Не поймешь — говорит как: то ли насмехается, то ли… И вообще тема разговора такая: кто из наших ровесников говорит о каком-то Страшном суде?
— Я уже верю. А ты еще нет? — Отец, Дамиан усмехнулся, хотя усмешка была какая-то странная — дрогнули лишь углы губ, а глаза остались серьезными. — Что ж, значит, тебе, дорогой мой, брат мой, еще верить в него время не приспело.
Кто-то из прихожан окликнул его, и он, кивнув Колосову, отвернулся — лишь мелькнули полосы исподней десантной тельняшки в раструбах рукавов… А Никита только хмыкнул: во дает поп, наловчился проповеди читать перед этими своими «овцами». Его отчего-то задевало, что этот «поп», этот бывший офицер, побывавший в чеченском плену и явно много чего повидавший, словно поучает его. Ненавязчиво, но поучает чему-то… Чему?