ся в мои построения. Лучше о природе…
Ну, вот я и в городе. Быстро проскакиваю по улицам, всё ещё разгорячённый после быстрой загородной езды, и подкатываю к своему дому. Как всегда, дети у подъезда будут провожать меня взглядами, пристально разглядывая карабин за спиной. И не только они – пенсионеры, прогуливающиеся вдоль дома, румяные крепыши-кавказцы, проигрывающие в вечный, как мир, шеш-беш, или, по-нашему, «нарды», свои «инвалидные» пособия, юноши полуарабского типа, покуривающие в тени подъездов кальяны, – все они глядят мне вслед.
А я иду домой усталой и неторопливой походкой человека, честно исполнившего свою миссию на сегодня… Хотя нет, мне ещё предстоит охранять виллу «очень богатых и влиятельных людей». Чтоб им пусто было с их богатствами…
Но сейчас важней всего отдыхать, отдыхать, отдыхать, чтобы не так клонило в сон на завтрашнем солнце после предстоящей бессонной ночи. А там как-нибудь выкрутимся – как всегда…
Каждому человеку хочется иметь работу нетяжёлую и комфортную, приносящую в итоге не только материальное вознаграждение, но и некоторое минимальное моральное удовлетворение. Каждому человеку – это сказано, конечно, чересчур смело, потому что существует довольно обширная популяция тех, кто вообще не любит никакой работы, искренне считая, что общество обязано содержать их только за то, что они хитрей и изворотливей тех, кому об этом некогда раздумывать, а нужно вкалывать в поте лица, чтобы обеспечивать себя и кучу стоящих за спиной захребетников с ложками.
Мне и самому хотелось бы каждое утро просыпаться не в пять утра, чтобы, наскоро и без аппетита заглотив надоевшую яичницу, прыгать в машину и нестись к чёрту на кулички за тридевять земель зарабатывать свой чёрствый кусок хлеба, а часиков в восемь-девять, сладко потянуться в кроватке и ещё подремать минут пятнадцать, чтобы до конца развеять остатки сна. Потом неторопливо принять душ и сесть с чашечкой кофе за компьютер, чтобы спокойно и обстоятельно просмотреть утреннюю ленту новостей и строчить свой очередной шедевр. Такая работа подходила бы мне полностью, и разрази меня гром, если бы я хоть раз поморщил от неё нос. Пользы от меня, надеюсь, было бы больше, а вредных выделений в атмосферу в виде скрипов на несправедливость мироустройства – наверняка меньше.
Хотя это ещё вопрос. За мою нынешнюю работу охранника мне платят какую-никакую зарплату, литературные же потуги не принесли пока ни гроша. Не говорю уже о моральном удовлетворении, которого пока тоже не слишком много.
Но мечты о том виде деятельности, который больше всего подходил бы по складу характера, это всего лишь мечты – мои и большинства человечества. Чаще жизнь вынуждает нас работать тяжело и скучно, и удовлетворение приносит лишь каждодневное окончание работы, когда возвращаешься домой, в свою обжитую ракушку, и только там ощущаешь себя тем, кем хотел побывать в мечтах.
Набившая оскомину фраза: счастье – это когда на работу идёшь с удовольствием, а с работы без оного, – в моём случае не играет. Всё как раз наоборот. Хотя несчастным человеком я себя не ощущаю. Если скажу, что испытываю огромную радость по дороге на работу и печалюсь по дороге домой, это будет неправдой. Другое дело, что ничего лучшего в данной ситуации мне пока не светит, потому что в рабочее время я успеваю сделать кучу собственных делишек, которые не вредят основной охранной функции. И одно это уже хорошо, потому что при ином раскладе я и этого был бы лишён.
Как ни странно, но какие-то посторонние вещи, по большому счёту никак не связанные с тем, за что тебе платят деньги, иногда поощряются местным начальством. Один из кабатов – так называют офицеров безопасности объекта – как-то даже обронил вещую фразу, которую я с удовольствием растиражировал среди коллег-охранников: когда на твоём столе ноутбук, то есть уверенность, что ты не дремлешь, если же на столе ничего нет, то рано или поздно ты опустишь на него голову. Этот кабат – несомненно философ, отлично понимающий нашу тягучую и однообразную работу, от которой всегда клонит в сон. Компьютер, книги, кроссворды – у любого, даже самого праведного охранника можно найти в рюкзачке что-то из этого джентльменского набора, и не всегда, вопреки инструкциям, это так вредно, как кажется с первого взгляда.
Посему перед поездкой на виллу «очень богатых людей» набиваю сумку всеми необходимыми атрибутами бессонного стража чужих сокровищ и за пять минут перед выездом выслушиваю очередную инструкцию шефа по телефону.
– Мотек, ты ещё дома? – Голос шефа сладок и тягуч, как патока. – Смотри не опоздай. Сейчас я продиктую ещё раз адрес виллы и телефон хозяев, чтобы ты не ошибся… Только разговаривай с ними по телефону уважительно, потому что эти люди очень-очень… – Шеф немного запинается и выдаёт с театральной слезой в голосе: – Потому я и отдал эту работу именно тебе, а не кому-то другому. Ты меня понимаешь?
– Если ко мне относятся по-людски, а не как к собаке на цепи, то с чего, спрашивается, грубить? – отвечаю заученно. – Да и воспитан я иначе…
– Это я прекрасно знаю, мотек! – хохочет шеф. – Когда останешься один на вилле, веди себя достойно. Там у них везде видеокамеры установлены. Всё снимается.
– Так уж и всё?!
– Короче, я тебя предупредил. Если возникнут проблемы, сразу звони мне. Но я уверен, что у тебя всё будет… беседер. – Напоследок шеф выдаёт очередной шедевр восточного пустословия: – Езжай, брат мой, с миром!
Солнце уже начало спускаться, когда я выехал из города. Оно не печёт, а только большим остывающим золотым шаром висит над сероватой дымкой, скрывающей далёкий морской берег. Краем шар уже погрузился в дымку, и чем глубже он погружается, тем более прохладным становится ветерок, залетающий в полуоткрытое окно. Ехать сейчас приятней, чем днём, и я с удовольствием разглядываю машины, проносящиеся мимо меня. Чтобы не думать о предстоящей бессонной ночи, ставлю в проигрыватель сидишку своих любимых «Битлс», от которых всегда впадаю в состояние девичьей восторженности. Ни о каких вещах, даже о записи программ для Виктории в эти моменты думать не хочется – впереди уйма времени, и я ещё успею насочинять новых перлов – злых и не очень, – это уже как карта попрёт.
А вот и развилка на дороге. Направо начинается приморское шоссе, тянущееся до самой северной точки нашего неласкового отечества, и по нему мне добираться до виллы «очень богатых людей» примерно час. Налево, мимо кибуца, в котором производят мёд, дорога, уже не такая ухоженная и гладкая, петляет до северного въезда во враждебную арабскую Газу. Контрольно-пропускной пункт Эрез – конечный пункт этой дороги, но мне сегодня нужно не туда.
В своё время мне довелось работать на этом КПП. Пару лет назад, перед тем, как окончательно испортились отношения с нашими арабскими братьями, для окончательной констатации этого неприятного факта пришлось размолотить половину Газы в ходе непрекращающейся войны. Так вот, здесь зачем-то стали строить новый терминал – эдакий прообраз пограничного пункта для досмотра въезжающих и выезжающих машин, а также курсирующего туда-сюда арабского населения. Не знаю, какова была цель строительства, ведь израильтянам делать в Газе не только нечего, но и находиться опасно, а лишний раз дразнить и без того озлоблённых в своей искусственно создаваемой нищете арабов поистине дворцовой роскошью терминала – нужно ли это кому-то? Но строить этот бессмысленный дворец начали.
Нас, охранников, использовали, естественно, не для досмотра машин и публики, пересекающих КПП. Для этого существуют армия и полиция. Мы охраняли стройку и стройматериалы, которые, безусловно, очень нравились арабам. Но, даже стащив что-то, в Газу это никак не переправишь, а вот в бедуинские посёлки поблизости… Потому мы и стерегли, больше поглядывая не в сторону, откуда то и дело прилетали «касамы», а в противоположном направлении – откуда вроде бы по ошибке, но с завидным постоянством подъезжали мирные бедуинские машинки с парочкой плечистых парнишек, хватающих всё, что плохо лежит.
На стройке терминала работало три бригады – бедуинов из близлежащих деревень, затем арабов, каждое утро приезжающих из Газы, и сборная солянка из украинских, молдавских и таиландских гастарбайтеров. Эта пёстрая публика тоже тащила всё подряд. Самыми порядочными оказались рабочие из Газы по вполне понятной причине – через КПП ничего к себе не протащишь. Менее порядочными были гастарбайтеры, которым для переправки на родину украденное приходилось запаковывать в ящики, да ещё каким-то образом доставлять до почтовых отделений в городах, куда попасть в рабочее время затруднительно. Самыми отвязными и нечистыми на руку оказались бедуины, которым почему-то разрешали на собственных машинах въезжать на стройку, и там они могли раскатывать, куда душа пожелает. Досматривать выезжающие в конце дня машины нам не разрешалось, только записывать их номера.
Помню, однажды произошёл курьёзный случай. Работал со мной в напарниках пожилой боливиец по имени Цви, личность достаточно любопытная, дурацкую историю жизни которого при случае расскажу. По утрам мы по очереди сидели на въезде на стройку, держа в руках верёвку, заменявшую шлагбаум. Записав номер подъехавшей машины, мы у каждого шофёра обязаны были выпытать цель визита, хотя всех уже знали наперечёт. Тем не менее, ритуал допроса следовало выполнять неукоснительно. Периодически нас отлавливало на халтуре строительное начальство и каждый раз напоминало, что в своё время по халатности охраны каким-то злоумышленником было украдено тридцать тонн солярки, и похитителей так и не нашли. Правда, это было задолго до нас, но мы ничем не лучше прежних охранников, изгнанных с позором… Я бурно протестовал против незаслуженных обвинений, а Цви каждый раз при виде руководства впадал в ступор, замирал, как статуя, лишь дымящаяся в зубах сигарета выдавала, что он всё ещё дышит. Он вообще боялся любого начальника, даже самого микроскопического.
Бригада бедуинов всегда приезжала на белом тендере «субару» и перед нашим импровизированным шлагбаумом не притормаживала, а наоборот прибавляла ходу. Выбить верёвку из рук охранника, да ещё так, чтобы того ею стегануло, считалось у них признаком геройства и безнаказанности. Цви относился к этому с философским безразличием, мол, что с бедуинов возьмёшь? А меня это безумно злило. И злило даже не выбивание верёвки, а то, с каким нескрываемым презрением бедуины поглядывали из машины на нас, бесправных охранников, не имеющих возможности дать хамству достойный отпор.