– Ты только посмотри, какие у нас люди! Ничего светлого в душах, одни меркантильные интересы – как бы с работы пораньше улизнуть, как бы урвать побольше. Никакой теплоты и сердечности! Я им про день рождения, а они мне: во сколько закончится? И ведь с кем ни поговори по душам, сразу начинают плакаться, мол, тяжело без нормального человеческого общения, не с кем словом переброситься, и живём тут, ей-богу, как в волчьей стае. А от кого это зависит? Какой вам начальник нужен, чтобы приказал быть более добродушным и отзывчивым? Нашего Меира, что ли, попросить?
– Ну, брат, с Меиром ты через край хватил! – усмехаюсь невесело. – Шеф как раз заинтересован в том, чтобы мы грызлись друг с другом, как собаки. Если чувствует, что между кем-то устанавливаются дружеские отношения, то это его беспокоит: как бы против него какую-нибудь каверзу ни затеяли. Будто по одиночке нельзя делать гадости! Он уверен, что когда мы ссоримся и жалуемся друг на друга, то так для дела лучше. В результате, владеет ситуацией, не выходя из конторы, и знает, кто чем дышит. Так на белом свете испокон веков заведено – разделяй и властвуй.
– Ну, это прописные истины! – охотно соглашается Эдик. – Ментальность местная крепка, как сталь. Ничего с ней не поделаешь. Плохо лишь, что наш брат-репатриант с удовольствием её перенимает и оскотинивается гораздо быстрей и качественней, чем аборигены…
Возразить ему нечего, хотя и не хочется огульно навешивать на всех ярлыки. Что говорить о ком-то, когда и сам чувствую, как меняюсь не по дням, а по часам: меньше доверяю окружающим, высматриваю в собеседнике не то, чему можно порадоваться и даже позавидовать, а то, чего, в первую очередь, нужно опасаться. Я и представить себя таким раньше не смог бы, а сегодня живу и всё меньше испытываю дискомфорт от подобного существования.
Эдик, как человек более импульсивный, острее меня чувствует подобные вещи, но, как и я, ничего противопоставить им не может. Да и что тут сделаешь? Не уподобляться же лягушке, которая своей грудью пытается остановить бульдозер.
– Короче, – подвожу итог нашим философствованиям, – приговор обжалованию не подлежит, так? Каков общий настрой эксплуатируемых масс? Воодушевлением не попахивает? Революции и свержения твоего самозваного самодержавия тоже пока не намечается?
– Не попахивает и не намечается, – ухмыляется Эдик. – Маленькой скромной вечеринки на природе никто не избежит, разве что отправится пешком за многие вёрсты через горы и пустыни самостоятельно. Но таких безумцев среди нашей публики я не заприметил.
– Знаешь, брат, ты великий грешник, потому что покусился на святая святых человека – свободу и право выбора. Если кто-то откажется участвовать в твоём насильственном празднике, то всё равно будет вынужден стоять в стороне, глотать голодные слюни и лицезреть нетрезвую оргию.
– А нечего отказываться! У нас все равны, и каждому с удовольствием нальют пластиковый стакан пенящейся влаги, а потом дадут кусок прожаренного на огне мяса!
– Ты и в самом деле уверен, что этого будет достаточно для всеобщего счастья?
– А как же! – Эдик явно наслаждается своим тщательно продуманным планом. – Шашлыки будут – объеденье! Фирма веников не вяжет. Я, между прочим, ночью ухо не давил, как некоторые, а за процессом маринования следил, как за собственным здоровьем, и всё необходимое заблаговременно в багажник машины забросил. Не дай бог что-то забыть – меня народ живьём проглотит… Кстати, про шашлыки я никому пока не говорил, пускай это будет сюрпризом. И недовольных будет меньше!
Вообще-то, он прав. Как некогда скитавшиеся по пустыне евреи, изголодавшись и разуверившись в начальстве, повелись на Золотого Тельца и плюнули на святые идеалы свободы, равенства и братства, так и наш брат-охранник, ворчливый и вечно недовольный порядками, вкусит огнедышащего мяса, запьёт хмельным напитком и непременно размякнет снаружи и изнутри. Слаба человеческая натура, особенно если её подмаслить какой-нибудь неожиданно свалившейся с небес манной. Тут уже впору затянуть от избытка чувств что-то протяжно-фольклорное. Тогда из человека можно хоть верёвки вить…
И тут же ледяная мыслишка холодными коготками заскреблась у меня в маковке: уж, не с подачи ли начальства затеял Эдик свой праздник? А что – такое вполне может быть. Прощупать настроения, оценить обстановку внутри нашей маленькой и едва ли сплочённой команды. А Эдик, как доблестный опричник, исполнит любой приказ всё беспрекословно…
Нет, на такое он не способен. Не настолько он гад, чтобы участвовать в подобных заказных мероприятиях. Да и шеф, если ему понадобится, наверняка станет действовать менее изощрёнными, но более грубыми приёмами для подавления растущего инакомыслия. Что касается Эдика, то его порыв отпраздновать день рождения – обыкновенный порыв к нормальному человеческому общению, по которому все мы давно истосковались, попытка хоть на какое-то время выйти из мрачной личины угрюмого сторожа с пистолетом. У других есть семья, где тебя ждут с работы, и тебе рады. А что есть у него? Съёмная квартира хоть и обставлена дорогими вещами, но какой от всего этого прок, если тебя никто в ней не ждёт?
Ох, почему-то мне кажется, что не очень весело будет на этом празднике. Я, может, и догадываюсь, для чего он нужен Эдику, а вот другие поймут ли?
Часть 2
Самое, пожалуй, скучное и изрядно надоевшее в литературном сочинительстве – это начинать повествование с описания природы. Хотя и не так уж это плохо, если автор умеет такое живописать… Эдакая замшелая классическая рутина в толстом томе с золотым тиснением на обложке и неспешным чтением в удобном кресле с чашкой остывающего чая при уютном свете настольной лампы. Хорошее настроение и полное отсутствие каких бы то ни было проблем – как о таком не мечтать?.. Наша нынешняя жизнь ни по одному из параметров не подчиняется законам классики, потому нам ближе что-то экспрессивное, хаотическое. Какой-нибудь, прости Г-ди, поток сознания. Без смысла и без содержания. Как оно, в общем-то, в жизни чаще всего и случается.
Но не начать вторую часть моего «экспрессивного» повествования с описания природы я просто не могу. Когда выбираешься на пикник с друзьями, и не в оборудованный для подобных увеселений парк с удобными столами и местами для мангалов, а на дикую природу, где нужно ещё поискать тень и заслониться от пронзительного ветра, волей-неволей начинаешь посматривать по сторонам с повышенным интересом. Тут-то и обращаешь внимание на окружающий пейзаж, а это, как ни странно, весьма любопытно. Если ежедневно проносишься по шоссе на большой скорости, и над твоей бедной головушкой висят дамокловым мечом тысячи неразрешимых проблем при стандартной нехватке времени, не остаётся ни времени, ни желания смотреть по сторонам и чем-то любоваться…
Когда мы собрали всю нашу публику и кавалькадой из трёх машин отъехали от последнего из поселений километра на два, то основной нашей задачей стало не отыскание живописного местечка, годного для предполагаемого разгула, а места прежде всего безопасного – вдали от чёрных бедуинских палаток и отдельно стоящих арабских домов, и, главное, с хорошим обзором. Дело не в том, что компании из тринадцати хорошо вооружённых и периодически тренирующихся в тире охранников есть чего опасаться со стороны не особо дружелюбных местных жителей, кидающих камни ничем не хуже собственных отпрысков. Просто в этих местах изначально не следует расслабляться, полагаясь на защиту небес и всемогущей полиции. Можно, конечно, поехать куда-нибудь, где спокойней, и уж там кутить по полной программе, когда главная опасность состоит в том, чтобы не подгорело на огне мясо, а в салат не нагадили пролетающие над головой птички небесные. Можно было бы, но… жажда острых ощущений, господа! Охота, как говорится, пуще неволи.
Выбранное Эдиком место оказалось и в самом деле, не взирая ни на что, замечательным. Не уверен, что он не присмотрел его заранее, но оно удовлетворяло всех полностью. Широкая лощина между пологих холмов, усеянная плоскими камнями, на которых можно сидеть не хуже, чем на лавках, длинная узкая полоса оливковых деревьев с одной стороны и какие-то мохнатые местные ёлки с другой, притом лощина плавно переходит в широкую долину с совершенно чудесным степным пейзажем. Неплохо сюда вписалось бы и хрестоматийное озерцо с уточками да берёзовая рощица, но чего, извините, нет, того нет. Сия европейская экзотика никак не вписывается в местную азиатскую панораму.
Ко всем доступным прелестям на солнышко набежали плотные серые облака, а ветерок, на удивление, стал прохладен и свеж. Даже погода пошла сегодня навстречу Эдику, а это лишний плюсик в его карму.
Из первой машины вылезает, естественно, сам именинник с улыбающейся физиономией, а за ним весь женский контингент в количестве трёх девиц. Последним вылезает самый несчастный и неудачливый человек не только среди нас, но и, наверное, на всё белом свете, грузинскую фамилию которого никто выговаривать так и не научился, потому и зовут его просто – Ицик Швили. Ицику не везёт даже в самых беспроигрышных делах, как, видимо, и положено хроническому лузеру. О девушках, две из которых грубоватые и мужеподобные лесбиянки, расскажу позднее, потому что сейчас на это времени нет – внимание приковано к предстоящему пиру в экстремальных условиях.
Из второй машины вылезает Мишка-Машканта, уже оправившийся от шока, нанесённого фотографированием в сонном состоянии. С ним часть мужского персонала – заклятый его враг аргентинец Хорхе, которого мы за глаза дразним Говядиной, потом смуглый до черноты индиец Рахамим и «хитрый молдаванин» Соломон, прихрамывающий на одну ногу и очень любящий хвастаться своими эротическими похождениями как минимум тридцатилетней давности.
И, наконец, я со своими попутчиками: непризнанным компьютерным гением Володей по кличке Энтер, которому никто не рискует доверять ремонт своего компьютера, потому что он также невезуч, как и Швили; следом за ним вылезает мрачный, редко улыбающийся Дима, исповедующий дикую смесь изо всех мировых религий; и последним – бывший кавказский джигит с подбитым сто лет назад в кулачном бою глазом по имени Мишка, который настоятельно требует, чтобы его звали Мишелем, и не иначе. Мишель знаменит тем, что никак не может побороть в себе непреодолимую тягу к краже всевозможных съестных припасов. Ни здесь, ни на прежней родине он не голодал, но ничего с собой поделать не может. Самым последним из машины вылезает рыжий здоровенный детина по имени Ашер, единственный в нашей компании, за исключением Эдиковых лесбиянок, уроженец страны. Большей частью местная публика в наших стройных рядах не задерживается – не подходит им график работы с вечными авралами, а больше всего – невысокая зарплата. Плюс отсутствие кофе на рабочем месте и неотвратимый ежедневный нагоняй от начальства неизвестно за что. Но Ашер пока работает, видимо, ещё не до конца осознав глубину своего падения…