Сын? Может, и сын… Возраст? Неужели пора подводить итоги и прикидывать, сколько ещё неиспользованных возможностей осталось у тебя в запасе?
Чепуха! Человеку всегда столько лет, на сколько он себя ощущает. И это не расхожая мантра для молодящихся старичков, уверенных, что им ещё хватит спермы для заключительных кавалерийских атак. Я часто встречаю людей, выглядящих старше меня, а на самом деле они почти всегда моложе. Дело не в какой-то генетической предрасположенности к старению. Сравнивая их пессимизм и отношение к жизни, преждевременную, а чаще всего выдуманную усталость, недоверие и подозрительность к окружающим – и свой восторженный инфантилизм, неиссякаемым потоком бьющий из меня, всегда вспоминаю грубоватый, но, наверное, единственно правильный диагноз, поставленный женой: детство у тебя, муженёк, до сих пор в заднице играет! И хоть я каждый раз бурно протестую, в душе-то знаю: она права – кому как не ей известна вся моя подноготная?
А сын? Он совсем другой. Сравниваю себя с ним и всё ясней вижу, что мы расходимся всё дальше и дальше. Пока он был в младенческом возрасте, мне удавалось находить в нём очень много собственных чёрточек, а сейчас этого объединяющего остаётся всё меньше, и всё больше я вижу различий. Его основательность и скрупулёзность, въедливость и аккуратность – это то, чего у меня не было ни раньше, ни сейчас. Наверное, это сегодня особенно важно, жизнь заставляет быть таким и никаким другим. Этому можно только позавидовать. Но это не моё. Остаётся утешаться тем, что имеющееся у меня, может, и не заменит всех этих необходимых качеств, но позволит хотя бы держаться на плаву в нынешних непростых условиях.
Старею, наверное, если стал задумываться о подобных вещах…
Защитный панцирь, который мы надеваем на себя в попытке уберечься от агрессивного внешнего мира, у каждого свой. У одного – это ответная агрессия, у другого – едкая ирония и нигилизм, у третьего – броня неприступности и полная закрытость. Каждый находит свой способ существования. Плохо тому, кто продолжает жить с открытой душой и не перестаёт видеть вокруг себя только светлое и положительное. Эта защита больше не срабатывает…
Вот и мой сын строит свой панцирь, всё реже открывая себя настоящего даже нам, своим самым близким людям. Мы для него в какой-то степени испытательный полигон. Но ведь я отлично знаю, какой он в душе! Иначе что же я тогда отец ему?..
Но только ли панцирь необходим для существования в этом мире? Стены строить несложно, гораздо больней и невыносимей потом остаться внутри них в одиночестве. Поначалу к тебе не смогут найти дорогу друзья, а потом к тебе пропадает интерес вообще у всех. Это страшней всего. Ты, такой хороший и талантливый, добрый и готовый открыть своё сердце любому, кто к тебе потянется, – и вдруг совершенно никому не нужен!
Вспоминаю вчерашний пикник и чувствую, как какая-то мутная пелена спадает с глаз. Теперь мне становится более понятным то, что происходило с каждым из нас, его участников. Как бы мы ни шутили друг над другом, панибратски похлопывая по плечу и переплетая руки в брудершафте, всё равно каждый из нас до конца не осознавал своего одиночества. Этакое мнимое единство, когда сидишь плечом к плечу, ничего не меняет. Отвлекись на миг от застолья – и тут же начинаешь ощущать затылком, как за спиной замерла вечность. Ты в ней всегда одинок и беззащитен, как бы ни цеплялся за чьи-то руки. В какую бы личину записного остряка и компанейского парня ни рядился и какой бы водкой ни заливал своё отчаяние, ты слаб и ничего не можешь противопоставить этому суровому закону природы…
Ужасное изобретение человека – песочные часы. Каждый раз, когда я смотрю, как песчинки сыплются непрерывным потоком, чтобы мелькнуть на мгновенье и потом исчезнуть среди миллионов себе подобных, меня пронзает дрожь. Мы бьёмся, страдаем, пытаемся создать искусственный мир вокруг себя – а для чего? Чтобы оставить след потомкам? И что в результате? Песчинки прессуются в камни, из камней складываются горы, а горы… постепенно перетекают в вечность. Жизни наши – те же песчинки, из которых складывается вечность! Всё, что мы делаем, ничтожно перед ней. Песчинка остаётся песчинкой, даже сверкнув на миг. И следа от неё не останется…
Рано или поздно мы это осознаём, но не опускаем руки, упорно считая, что именно нам удастся что-то изменить, поменять естественный ход вещей. А ведь ничего по-прежнему не меняется. Поколения до нас и поколения после нас делали, делают и будут делать это. С рабской покорностью и обречённостью, но – с надеждой. Нет выхода, но нет и безысходности, пока мы живы…
Чтобы окончательно не впасть в жестокую меланхолию от своих домотканых философствований, вылезаю из машины и иду разыскивать ларёк, чтобы купить пачку сигарет взамен закончившейся, а заодно развеяться. Хоть бы кто-то сейчас позвонил мне, пусть тот же Эдик со своими дурацкими компьютерными проблемами! Лучше уж трепаться о всяких глупостях, как мы это делаем на работе, когда в одиночку сидеть невмоготу, лишь бы не оставаться один на один со своими мрачными мыслями. А я сейчас – разве не один?!
Но никто не звонит. Каждый, небось, сидит сейчас в своей ракушке и так же, как я, раздумывает о смысле жизни. Или о вечности и своём одиночестве. Или даже о песчинках в песочных часах. А может, заливает отчаяние водкой, чтобы ни о чём не думать…
Ах, как горек почему-то дым от сигареты из новой пачки. И к тому же глаза разъедает. Тру их пальцами, тру, а пальцы – мокрые…
Стоит человеку прицепить на пояс кобуру с пистолетом или повесить на плечо автомат, как у него сразу возникает обманчивое впечатление защищённости и мнимой безопасности. Я даже не говорю о том, что каждому хочется побыть хоть какое-то время крутым ковбоем из американского вестерна. Кажется, возникнет прямая угроза твоей жизни, и ты в считанные секунды сможешь передёрнуть затвор и выстрелить в того, кто тебе угрожает. Никто, конечно, не принимает всерьёз киношные боевики, где стрелок показывает чудеса меткости, и каждая выпущенная пуля непременно находит свою цель. Каждый знает, что обыкновенному нормальному человеку стрельба по живой мишени едва ли доставляет истинное удовольствие. Маньяки и сумасшедшие не в счёт. Таких, хвала аллаху, немного, и оружие в их руки почти не попадает. В наших же руках оно чаще всего служит бутафорией, этаким символом стража, который, согласно Торе, «не дремлет и не спит». Потому и опасаться оружия не стоит.
Если говорить честно, нам, приехавшим сюда не так давно, коренные израильтяне всегда кажутся несколько трусоватыми и склонными к панике. Попробуйте, например, с автоматом через плечо, да ещё с невынутым из него рожком зайти в любой супермаркет. Сразу поднимется крик, и все начнут показывать на вас пальцем. И это после того, как вас уже проверил охранник на входе, имевший возможность убедиться, что если вы и имеете к арабским террористам какое-то отношение, то только тем, что у вас наличествует две руки, две ноги и голова. Правда, мысли в головах различаются резко. В государственное учреждение вас не пустят вовсе – мало ли что у вас в мыслях, даже не смотря на декларируемое нормальное содержимое черепной коробки.
Коренные израильтяне смотрят на нас, репатриантов, несколько свысока, мол, ни черта вы, понаехавшие, не смыслите в наших ближневосточных реалиях, пороха не нюхали, а об арабах вообще не имеете никакого представления. Для них мы прямолинейные и не склонные к компромиссу, каковыми, наверное, и в самом деле являемся. Аборигены уже имели возможность не единожды убедиться, что за чужие спины мы не прячемся, а наши прямолинейность и бескомпромиссность играют всем только на руку – при случае нас удобно использовать в качестве стены, за которую можно укрыться. «Русским», им не привыкать, они выносливые.
Достаточно нейтральное слово «фраер», почерпнутое из лексикона вымерших почти век назад одесских уркаганов, в современном иврите приобрело совершенно иное значение. Фраерами здесь называют тех, кто позволяет себя обманывать и не даёт наглецу должного отпора. То есть, чаще так зовут нашего брата-репатрианта. В то же время здешняя публика отлично понимает, что быть фраерами нас до поры до времени вынуждает ситуация, в которую мы попадаем, не зная языка, местных клановых устоев и не обладая чисто левантийскими качествами – крикливостью, умением вырывать из зубов своё и чужое, выставлять ближнего в невыгодном свете, уважать человека только за наличие денег, но никак не за порядочность. Но мы – к счастью или несчастью – быстро обучаемся, приобретаем навыки общения и изворотливости, ибо в Израиле, как нигде, наверное, актуальна русская поговорка: с волками жить, по-волчьи выть. Учимся выть и так выучиваемся – настоящие волки завидуют…
Но не всё так печально и беспросветно. На низовом уровне, куда попадаешь сразу после приезда в страну, это верно. Каждый проходит азы, ломающие его прежние представления о миропорядке. Упрямую и тупую восточную природу, дипломатично называемую ментальностью, не переиначишь, как ни старайся. Да и не нужно ничего ломать – пускай она остаётся тем, кто с ней родился, сроднился и не может существовать в иных координатах. Впитанное с молоком матери искореняется только с кровью.
Проходит время, – период адаптации и привыкания, – и каждый из нас поднимается на свой реальный уровень. Высокий или нет – не важно, но на свой. Порой и сам не знаешь, на что ты способен в этой жизни и какие скелеты скрываются в твоём шкафу. Местная публика это чувствует, и ей это, естественно, не нравится. Начинается бряцанье копьями раздутых амбиций и дубинками застарелых обид, но ничего сделать уже невозможно. Джинна в бутылке не удержать.
Не то, чтобы наши новые уровни для них недосягаемы, просто для этого нужно прикладывать усилия, а это многим не по силам и… лень. Левантийская, как здесь любят говорить, ментальность. Никуда от неё не денешься. Одно дело, когда она генетическом уровне, совсем другое, когда приобретается и становится второй натурой. Мы и здесь многим даём фору.