Некоторым из наших это не по нраву. Просто не хочется людям, за чьими плечами иная культура и иное мировоззрение, вливаться в общую массу, среди которой существовать проще и комфортней. Масса не отвергает его, потому что уверена в своей мощи и непоколебимости. Она просто перестаёт его замечать. В итоге человек остаётся белой вороной. Ему до конца жизни суждено всему удивляться, наступать на одни и те же грабли, тосковать о покинутой прежней родине и с горечью понимать, что от этой – новой и такой неласковой – никуда не деться. Ты уже сроднился с ней, и назад пути нет…
Это я твёрдо знаю, потому что сам из того же отряда пернатых. Хоть и трудно порой мириться с окружающим миром, но я не стремлюсь что-то в себе изменить. Втайне даже горжусь этим…
Сегодняшний день у меня начался с конфликта с начальством. Подобные баталии происходят регулярно и, как правило, ни к каким печальным последствиям не приводят. Но всё равно неприятно. Кого разделывают под орех в подобных спорах, и кто виноват, уточнять не стоит – и так ясно, даже если никакой моей вины нет. Просто произошла нестыковка, когда мне загодя позвонили из конторы и отправили в одно место, потом перезвонил шеф и отправил в другое, где в настоящее время образовался прорыв. Пропустив мимо ушей мои слова о том, что я, в общем-то, уже ангажирован на сегодня и одновременно в двух местах быть не могу, Меир рявкнул, чтобы я делал то, что он велит, и тут же бросил трубку.
Приказы начальства не обсуждаются, по-солдатски рассудил я, и спокойно завалился спать. Тем более, я сильно устал после вчерашней поездки с сыном на экзамен. Кстати, экзамен он сдал, но результат будет известен позднее.
Утро началось с новых телефонных звонков. Предполагаемый скандал начал набирать обороты. Сперва мне позвонили из конторы и вкрадчиво поинтересовались, почему я не там, куда меня послали, следом позвонил шеф, с пол-оборота взявший верхнюю ноту, дескать, почему я вчера утаил от него информацию. Робких оправданий в том, что слушать меня он вчера не захотел, шеф опять же не воспринял и разразился совсем уже площадной бранью. Мол, я уже не первый раз поступаю так, как выгодно одному лишь мне, а его, моего кормильца, постоянно выставляю дураком.
Я молча слушал его по-восточному цветастую ругань и тоскливо раздумывал о том, что при таком раскладе и такой дремучей организации работы, когда постоянно приходится затыкать очередные бреши, а вся вина перекладывается на простых исполнителей, и дураком никого выставлять не надо. Всё и без того ясно. Тут ты хоть пропеллером вертись, но пока не наведёшь порядка в собственной берлоге, ничего путного не выйдет. Постоянно будут авралы.
Меир, судя по всему, порядка навести не мог и не хотел. Для начала необходимо измениться самому, а это претит его натуре. Наорать, поскандалить, оскорбить попавшую под раздачу жертву, а через минуту великодушно простить, ласково похлопать по плечу и назвать «мотеком» – таков стиль его работы. Так работали его деды и отцы, так будут работать его дети и внуки. Эдакий отходчивый помещик-самодур двадцать первого века. Кнут и пряник в самых экстремальных своих проявлениях. Скотовладелец, одновременно секущий хворостиной и подкармливающий травкой бедных бурёнок, дающих молоко. И это не диагноз временного заболевания, это образ существования.
Исчерпав поток брани и, видимо, решив, что цель достигнута, а я очередной раз унижен и уничтожен, Меир более спокойным тоном сообщает, и раздражения в его голосе больше нет:
– Ладно, езжай туда, куда я тебя отправил…
Инцидент исчерпан. Я не оправдываюсь и не пытаюсь объяснить, что никакой моей вины в чужой накладке нет. Это лишне. Никогда он не признается в неправоте, а только будет орать ещё три дополнительные минуты. Лучше дать ему выговориться до конца, не вслушиваясь в смысл. Через час же, если ему что-то понадобится, я снова превращусь в «сладкого» и «члена его семьи», короче, наступит вселенская тишь да благодать. Никаких воспоминаний о недавней буре.
Но я уже заметил одну странную закономерность: если день начинается с неприятности, то потом до самого вечера всё будет идти наперекосяк. И это наблюдение, увы, оправдывается почти на сто процентов.
Где-то на середине пути, уже на территориях, дорога перегорожена, и с обеих сторон в пробке томятся десятки машин – наших и арабских. Дело в том, что кто-то обнаружил на проезжей части брошенную сумку – «хефец хашуд» – предмет, который может представлять опасность. Прикасаться к нему нельзя, поэтому тотчас вызвали полицию и сапёров, а те всё перегородили и теперь ждут, пока привезут робота, который обезвредит опасную находку. И хоть машина с роботом подъехала почти сразу, и робот, управляемый дистанционно, подхватил сумку своими клешнями, сунул её под бронированный колпак, где тотчас взорвал, не выясняя, что внутри, время стремительно уходит, и попасть на работу к нужному часу я, конечно же, не успеваю.
– Где тебя черти носят? – раздражённо интересуется по переговорному устройству Эдик. Видно, он уже в курсе моего конфликта с начальством, поэтому особо со мной не церемонится. Хоть мы и друзья, но его любовь к начальству превыше дружбы. Приобретённый израильский менталитет…
Пробую объяснить ситуацию на дороге, но недаром он лицо, приближенное к кормушке, посему никаких объяснений слушать не желает. Впереди паровоза, то есть шефа, конечно, не бежит, но и отставать не желает.
– Все люди как люди, – заводится он, и в его голосе слышны знакомые интонации Меира, – успели проскочить до этой пакости, а тебе вечно везёт. Раньше из дома выезжать надо и ехать быстрее, не глазеть на ворон по сторонам!
И тут моему терпению приходит конец.
– Да пошёл ты! – взрываюсь. – Ещё он меня будет отчитывать! Хватит мне Меира на сегодня! Иди докладывай своему хозяину, какой я негодяй, он пускай и доругивает, а ты на меня голос не повышай!
– Между прочим, – идёт на попятную Эдик, – он не только мой хозяин, но и твой – сам ему и докладывай. А меня местное начальство задолбило вопросами: где охранник, почему его на месте нет? Я, между прочим, работаю в другой деревне и никак не могу твою задницу даже на время прикрыть!
– Куда тебе! – всё ещё не успокаиваюсь. – Ты озабочен прикрытием только собственной!.. И учти, у нас уже есть один отец народов, кормилец и благодетель, второго не надо…
– Чего ты на меня взъелся?! – удивляется Эдик. – Я тебе по-дружески, а ты…
– Ладно, замяли! Вон, дорогу уже освободили, можно ехать. На ходу не разговариваю…
С Эдиком мы ругаемся постоянно, не брезгуя обширным арсеналом виртуозных русских выражений, но до глобальных взаимных обид пока не доходит. Как талантливый ученик, он быстро усвоил манеру шефа мгновенно переходить от нормального тона к истошным крикам, а потом опять к ласковому сюсюканью. В некоторых случаях это срабатывает, но только не со мной.
Хоть на перепалку с Эдиком обращать внимание не стоит, но настроение, испорченное утром, портится ещё больше. Закон бутерброда, падающего маслом вниз, неизменен, как каждый фундаментальный закон мироздания: если уж конфликты начались с утра, то не прекратятся до самого вечера. Что-то неприятное ещё случиться просто обязано.
И оно случается. Едва въезжаю в своё поселение, на всех парах подкатываю к садику, в котором сегодня работаю, меня подзывает к себе старшая воспитательница и менторским тоном, каковым, наверное, общается со своими бессловесными нянечками, сообщает неприятную новость. На её бескровных устах ехидная улыбочка, а глаза из-под толстых стёкол очков мечут тихие молнии:
– Между прочим, уважаемый охранник, одна из наших родительниц сегодня пришла с жалобой на вас. Говорит, что её ребёнок боится идти в сад, потому что вы его щекотали!
Более абсурдного обвинения в мой адрес даже шеф выдумать не в состоянии. Не знаю, смеяться от такого сообщения или плакать.
– Я кого-то щекотал? – удивляюсь я. – Когда?
– Когда – не знаю, но щекотал! – На лице воспитательницы торжество поруганной добродетели. – Если родительница говорит, значит, так и было. Ребёнок матери врать не станет!
– Ничего не понимаю, – развожу руками. – Мне и сказать-то нечего… А что за ребёнок? Я могу поговорить с его матерью?
– В этом нет необходимости.
– Это вам кажется, что нет, а мне необходимо! – Начинаю приходить в себя и вспоминаю, что лучший способ защиты – нападение. – Этак меня скоро в педофилы запишете!
– Не говорите глупостей! – При слове «педофил» воспитательница вздрагивает и краснеет, как красна девица, потом бормочет, словно оправдывается. – На самом деле претензий лично у меня к вам нет, но… ведите себя сдержанней. Не приближайтесь к детям. Даже если кто-то из них упадёт и расшибёт себе нос в вашем присутствии, не трогайте его. Мой вам совет, лучше позовите воспитательницу…
Ничего себе совет! Я уже знаю, что к местным детишкам лучше не приближаться. Гипертрофированная любовь израильтян к своим отпрыскам доводит общение с ними до абсурда. Прикоснулся пальчиком – значит, ударил, улыбнулся девочке – сексуально домогался (экие словечки!), отряхнул запачканные при падении ребёнка штанишки – пытался его раздеть… Зато можешь на расстоянии оскорблять ребёнка и поливать его родителей на чём свет стоит. Только не угрожай. В этом случае сердобольные граждане видят криминал и тотчас вызывают полицию, а та без долгих церемоний заковывает тебя в наручники и отправляет в каталажку. Выяснения – завтра…
В полной прострации сажусь на свой стул у входа в сад и долго сижу, не в силах собраться с мыслями. Шеф, Эдик, воспитательница – каков букет? А ведь так хорошо всё складывалось поутру – я выспался, успел позавтракать и выпить кофе, машина завелась с пол оборота, солнце светит не особенно ярко, из города выехал спокойно… И на ж тебе – один подарок за другим.
Твержу себе, как заведённый: сиди спокойно, не лезь больше никуда, пускай они все поразбивают себе носы в твоём присутствии, а ты даже пальцем не пошевелишь! И по телефону ни с кем не связывайся. А там, глядишь, этот дурацкий день закончится без новых приключений.