— Я из музыкальной школы, — быстро нашлась я. — Знаете, мы в детском саду тестирование детей проводили, и Верочка просто великолепные результаты показала. Я думала, новая звезда растет, а тут такое горе. Вот пришла сразу, как узнала.
Признаться, я ожидала всего, чего угодно. Возможно, сейчас женщина разразится бранью и выгонит меня с позором. Но та только молча кивнула. Вдохновленная неожиданным успехом, я перешла к расспросам:
— А что все-таки случилось с Верочкой? Мне как-то скупо рассказали…
— Отравилась она, — вздохнула незнакомка. — Играла с девочками… матери дома не было… — Из глаз женщины закапали слезы, она суетливо промокнула их передником и высморкалась.
— Вы извините, что спрашиваю, — смутилась я.
В ответ женщина безнадежно махнула рукой:
— Да не вы одна. Случай-то особый… Если бы не равнодушие людей, девочка осталась бы жива.
В общем дело обстояло так. Одна из подружек Веры предложила поиграть в больницу. Девочки достали из аптечки лекарства, разложили таблетки по кукольным стаканчикам. Сначала кукол «лечили» да зверюшек плюшевых, а потом сами проглотили таблетки. От них детей стало в сон клонить, и девочки разошлись по домам. У одной мама дома оказалась. Увидела, что обычно шустрая и неугомонная дочь улеглась спать средь бела дня, попробовала ее разбудить — и не получилось. Вызвала «Скорую». У второй девочки бабушка застала внучку спящей. Сначала тоже значения не придала, потом, когда сон слишком затянулся, заволновалась и за соседом-врачом сходила. А про Верочку никто и не вспомнил. Если бы кто-нибудь ее матери позвонил, ребенка удалось бы спасти. А так… Когда мать с работы пришла, девочка уже в коме была.
Видимо, привлеченная нашим разговором, к нам направилась одна из женщин. Судя по внешнему сходству с моей собеседницей — ее сестра. У нее были властный, выдающийся вперед подбородок, цепкий взгляд стальных глаз, уверенная размашистая походка.
«Сейчас меня перекусят пополам и размажут по стенке за ложь», — поняла я.
— Извините, меня, кажется, зовут, — скороговоркой протарахтела я и кинулась в подъезд.
— Эй! — донеслось до меня сверху. Судя по грубовато властному тону, голос принадлежал Мадам-Большой-Подбородок. — Эй, вы кто?
Лучше всего в такой ситуации сделать вид, что ничего не слышишь. Тогда, если тебя схватят за руку, можно с чистой совестью сказать: «Ах, это вы мне кричали? Извините, задумалась». К счастью, криками сверху дело и ограничилось, никто вдогонку за мной не бросился, и я преспокойненько села в машину и укатила. Теперь можно было обдумать то, что я узнала.
Евгений в моем сне сказал, что девочка от него для меня весточку передаст. Но я никак не могла сообразить, что все это должно означать. Верочка отравилась лекарством — меня, возможно, уже пытались отравить. А дальше-то что? Неужели еще раз отравить попытаются?
Дома Даниила еще не было, но не успела я вздохнуть с облегчением, как в подъезде раздался его голос. Пришлось быстро накинуть поверх уличной одежды халат. Он вошел в квартиру, продолжая устраивать кому-то разнос по телефону.
— Так найдите, черт возьми! За что я вам деньги плачу?! Шевелитесь, да поскорее!
Что муж сказал дальше, разобрать не удалось, потому что Даниил заговорил тише и вошел в кабинет. Я на цыпочках подкралась к двери и приложила ухо к замочной скважине, но кроме невнятного бормотания ничего не услышала. Подождав, когда муж закончит телефонный разговор, я осторожно постучала.
— Да, — устало откликнулся Дан.
Я приоткрыла дверь и, не заходя, заныла:
— Данюша, можно мне уже выходить? Ну, пожалуйста! Очень надо!
Я сделала ударение на слове «очень» и, подойдя ближе, по-собачьи преданно уставилась в глаза супруга.
— А? Что? — наконец очнулся он от своих мыслей.
— Я спрашиваю, выходить-то мне уже можно? — терпеливо повторила я. — Или я все еще под домашним арестом?
— Какой домашний арест? — непонимающе спросил Дан.
— Тот, что выражался в твоей бесцеремонной фразе: «Сиди и не высовывайся». И я, между прочим, несмотря на всю оскорбительность данного обращения, как правильная жена все-таки сижу. У меня так анемия начнется, без свежего-то воздуха. Посмотри на цвет моего лица!
— А куда ты хотела пройтись?
— Любимцеву проведать. Ей, должно быть, очень одиноко.
«Статистика — полная ерунда, — угрюмо думала я, наблюдая за тем, как лицо Даниила превращается в маску с двумя морщинками между бровей. — Он явно меня не слышит, а я в десять секунд уложилась. Думаю, он перестал слушать еще на третьей».
— Бедная Любимцева лежит там одна, — продолжала я вслух, — и никому нет до нее дела. Как это ужасно!
«Ой, кажется, я с патетикой переборщила», — занервничала я, наблюдая, как Даниил кружит по комнате с мрачным видом. Но он вдруг остановился, подумал немного и кивнул:
— Ладно, поезжай. Но только туда и обратно.
— Как прикажете, Ваша Честь, как прикажете! — обрадовалась я. — Да любой ваш каприз…
Окончание фразы я не договорила, скрывшись в ванной. Там со сноровкой бывалого солдата скинула халат и оправила одежду, бывшую под ним. Затем выскочила, схватила сумку и телефон и понеслась по лестнице.
— Нигде не задерживайся! — догнал меня внизу крик Дана.
Глава 10
Примерно через час, пыхтя и отдуваясь, я волокла сумку с гостинцами на пятый этаж больницы, где лежала Любимцева. Последний этап давался особенно тяжело. «Веселые» все-таки порядки в наших медицинских учреждениях! Если лифт даже и есть, то его все равно что нет: посетителям приходится подниматься пешком. А ведь иногда и больным тоже!
Когда Андрюша был совсем маленьким, мы попали с ним в детскую хирургию. В палате на седьмом этаже оказалось жарко и душно, а на улице, в тени деревьев, все-таки можно было дышать. И я брала сына на руки и шла в больничный двор, наплевав на свою травму шеи, оставшуюся в память об аварии, из-за чего у меня часто случались такие головные боли, что мне трудно бывало открыть глаза.
Вместе со мной те же семь этажей несколько раз в день преодолевали и другие чадолюбивые мамаши. Две санитарки, сидевшие церберами возле лифта, взирали на живой ручеек мадонн с младенцами на руках с тупым безразличием, лениво сплетничая и что-то жуя. Видимо, вредные тетки полагали: пациенты не баре, походят и пешком.
И еще. Врач сказал, что операция, по поводу которой сын попал в больницу, должна длиться полчаса, и я металась по палате, то и дело глядя на часы. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать минут… Я кинулась наверх, но за дверью операционного блока никого не было видно. Следующие полчаса я не жила, а медленно умирала от страха за свое дитя.
Андрюшку забрали у меня из рук, не позволив остаться с ним до тех пор, пока не подействует наркоз. Малыш отчаянно кричал и тянул ко мне руки, а я фальшиво улыбалась, не в силах ничего изменить. Ему было страшно, очень страшно моему ребенку, и я чувствовала себя предательницей.
До сих пор не могу понять, кому это нужно? Почему нельзя дать маленькому пациенту наркоз при матери, чтобы тот уснул в полной уверенности, что она рядом? Я готова была на все, чтобы только мальчик не переживал, но, увы: кроме меня, спокойствие ребенка больше никого не интересовало.
Наконец, ровно через час мучительного ожидания через анфиладу стеклянных дверей я увидела медсестру, толкавшую перед собой каталку. Андрюшенька вдруг вскинул ручки вверх, я кинулась к нему — и почувствовала ледяной холод его кожи.
— Он еще под наркозом, спит, — торопливо произнесла медсестра, увидев мой испуг.
— А почему мальчик… такой холодный? — запинаясь, произнесла я.
— Так холодно же в операционной. Так надо, — словно извиняясь, объяснила девушка.
Личико сына было бело-синим, и на нем застыла гримаса страха и боли. Я ревела, мне хотелось прижать ребенка к себе и согреть своим теплом, а дурацкий лифт все не ехал и не ехал.
Молоденькая медсестричка смотрела на меня с состраданием, сама едва не плача, потом вдруг, видно поняв мое желание, спросила:
— Хотите его взять? Я помогу, тут всего два этажа. И будет даже быстрее, чем на лифте. — И девушка в сердцах стукнула кулаком по кнопке подъемника, застрявшего где-то на первом этаже.
Конечно, я хотела. Я очень хотела! Так, что если бы не боялась навредить своему ребенку, уже бы давно сама схватила его на руки.
Юная медсестра помогла мне взять дитя, подоткнув одеяло так, чтобы оно не волочилось по полу, а я сняла туфли на каблуке и пошла босиком. Двигалась медленно, очень медленно, боясь споткнуться и навредить малышу, и те два пролета показались мне бесконечными…
На пятом этаже больницы, где лежала Любимцева, стоял забинтованный с ног до головы человек и курил. Я поставила на подоконник рядом с ним сумку и полезла в карман за запиской с номером палаты, как вдруг «мумия» повернулась и произнесла голосом Яковлева:
— Здравствуй, душа моя.
От неожиданности я едва не рухнула на пол.
— Игорь Семенович, ты?! Что случилось?
— Пустяки, душа моя. Сломаны два ребра. Все остальное цело, лишь слегка подпорчено.
— О, господи… — только и смогла выговорить я. — Что же ты здесь стоишь? Тебе ведь надо лежать!
— Сколько дней уж лежу, надоело.
— Сколько? Ты же от Вики уходил целый и невредимый!
— Не дошел, — хмыкнул Яковлев.
— Фу, Игорь Семеныч, что ж я из тебя все как клещами тащу? — возмутилась я. — Можешь рассказать толком, что с тобой произошло?
— А нечего рассказывать. Шел домой, собирался сразу лечь спать. У самого дома меня подкараулили. Двое. Свернул за угол и сразу получил дубиной по башке. Упал. Дальше били ногами. Кто и за что — не знаю.
— Но должны же они были хоть что-то тебе сказать?
— Должны, — согласился Яковлев. Подумал и добавил: — Но не сказали.
— Игорь Семеныч, ты мне врешь, — жалобно заныла я, — и тем самым подвергаешь мою жизнь опасности. Я не смогу быть осмотрительной там, где должна. Ну, посуди сам, какой смысл тебя бить, если ты все равно не знаешь, за что?