– Своих, кроме Артема, больше не было. Но вскоре после смерти Григория Матвеевича померла и родная сестра Инны Гавриловны. После нее осталась дочка Сашенька. Мужа у сестры не было. Но не отдавать же родную племянницу в детский дом.
Мирослава, поняв, что от нее ждут подтверждения, согласно кивнула.
– Ну вот Инна и привезла девочку сюда, взяла над ней опеку и стала растить вместе со своим сынком.
– Они дружно жили?
– Кто? – удивилась Мария Геннадьевна.
– Я имею в виду, дети между собой не ссорились?
– Ну что вы, жили тихо, мирно, как говорится, душа в душу.
– А куда же потом делась эта Саша?
Мария Геннадьевна нахмурилась.
– Уехала она. Вроде как поступила в другом городе в институт и больше носу сюда не казала! – Федоскина осуждающе покачала головой.
– Может, она за что-то обиделась на Инну Гавриловну?
– Да за что ей было на Инну обижаться? Холила ее, лелеяла! Бывало, слышу: вот Сашеньке туфельки купила, Саше пальто новое нужно. Или материал придет мне покажет – посмотри, мол, Геннадьевна, хочу Сашеньке платье шить.
– Действительно… – обронила Мирослава.
– И не поверите, – возмущенно продолжила Фелоскина, – Инна свое кольцо обручальное продала, чтобы девчонке к выпускному балу платье красивое купить и туфли!
– Купила?
– Купила, – горестно вздохнула Мария Геннадьевна, – потом еще хвасталась мне, что ее Сашенька на выпускном балу всех остальных девчонок затмила.
– Может, она и без платья была красивая? – не подумав, предположила Мирослава.
– Что это вы имеете в виду? – подозрительно спросила Федоскина.
– Я хотела сказать, что, возможно, дело не в платье и девушка была красивой сама по себе.
– То, что Сашка красавица, отрицать не стану, – успокоилась Федоскина, – но и платье ей шику добавило. Не зря говорят: «Наряди пенек, и будет паренек».
– А что потом стало с этим платьем?
– А что с ним станется, – вздохнула Мария Геннадьевна, – висит в шифоньере.
– У Солодовниковых?
– Не у меня же!
– То есть Саша, уезжая, платье это с собой не взяла?
– Не взяла.
– И никогда больше к тетке не приезжала?
– Не приезжала.
– Странно…
– Не то слово! – возмутилась Мария Геннадьевна. – Черная неблагодарность!
– Может быть, Саша писала тетке?
– Нет.
– Хотя бы открытки к праздникам присылала?
– Ничего она не присылала! Инна говорила, что первое время она ей звонила и коротенько сообщала – мол, у меня все хорошо. А потом и звонить перестала.
– Мария Геннадьевна, вы же были очень близки с Инной Гавриловной?
– Была, – не стала отрицать Федоскина.
– И неужели она вам ни разу не сказала или хотя бы не намекнула о причине такого поведения Александры?
– И не сказала, и не намекнула, потому как никакой причины и не было. А как я вам уже раньше сказала, одна черная неблагодарность. Тетка выкормила, выпоила, на ноги поставила и не нужна стала. Сами посудите, зачем Инна Сашке?
– Я что-то вас не понимаю.
– Денег у Инны не было. Квартира, ясно было, что Артему достанется. И зачем Сашке нищая тетка?
– Странно вы, Мария Геннадьевна, рассуждаете.
– Это не я так рассуждаю, а нынешние молодые.
– Далеко не все.
– Может, и не все. Но многие. Взять хотя бы нашего соседа Пантелеймона Гордеевича. Старику восемьдесят восемь лет, а сынок его балбес, сам на пенсию вышел, а каждую отцову пенсию приходит из старика деньги вышибать.
– А вы в милицию обращались?
– Мне что? – пожала плечами Федоскина. – Я сколько раз Пантелеймону Гордеевичу говорила, а он этого паразита защищает, говорит, мол, Толик больной с детства. И вы знаете, чем его Толик болен?
– Чем?
– Ленью! Всю жизнь, захребетник, на шее у родителей просидел. Матери-то уже пятнадцать лет как нет, так он из отца кровь сосет.
– Вы меня, конечно, извините, – не выдержала Мирослава, – но в этом конкретном случае ваш сосед сам виноват. Не надо было баловать сына. Дали бы ему родители вовремя хорошего пинка, и полетел бы Толик в самостоятельную жизнь.
Мария Геннадьевна уважительно посмотрела на Мирославу и призналась:
– Я ведь то же самое своим соседям говорила, еще в то время, когда их Толик с грехом пополам школу окончил.
– Мария Геннадьевна, вы мне вот что лучше скажите, а Григорий Томилин знал Александру?
– Гришка-то? – фыркнула Федоскина.
– Он самый.
– Да как же ему не знать ее?! Они же с Артемом дружили, и он постоянно бывал у Солодовниковых.
– Тогда почему же он мне ничего о ней не рассказал? – недоуменно проговорила Мирослава.
– А вот мне ответ на этот вопрос известен, – прищурила один глаз пожилая женщина.
– И почему же?
– Да потому, что Гришка был в Сашку влюблен до беспамятства!
– Вот как?
– Ну да! Он же за ней хвостом ходил с класса восьмого.
– А она?
– Что она? – переспросила Федоскина.
– Саша не отвечала ему взаимностью?
– Чего не было, того не было.
– А вы не знаете, в кого была влюблена сама Саша?
– Откуда? Сашка вещь в себе. Откровенничать не любила.
– Может, вам Инна Гавриловна говорила…
– Нет, не говорила. И никого из парней возле Сашки больше не было. Если кто и пытался с ней знакомиться, то она сразу отшивала.
– А это вы откуда знаете?
– При мне один парень летом вечером подошел к Сашке и спрашивает: «Девушка, а вы не скажете, который час?» – так она так на него зыркнула, что парня как ветром сдуло.
– Может, парень плохой?
– Хороший парень, Женька Колупанов, он в соседнем дворе жил, отец его на одном заводе с моим мужем работал.
– А что потом с этим парнем случилось?
– А что с ним может случиться, – пожала плечами Федоскина, – выучился, на работу устроился, женился, теперь детей растит.
– И живет все в том же дворе?
– Нет, они вроде у тещи живут, у нее свой большой дом. И детишкам есть где бегать.
Разыскивать Женьку Колупанова Мирослава не собиралась. А вот поговорить еще раз по душам с Томилиным не помешает.
Мария Геннадьевна тем временем заключила:
– Так что Сашка любила только саму себя, и никто ей больше был не нужен.
– Однако не исключено, что к этому времени она уже вышла замуж и родила детей.
– Не исключено, – согласилась Федоскина и добавила: – Только я что-то сомневаюсь в этом.
– Почему?
Мария Геннадьевна вместо ответа пожала плечами. И Мирослава, поблагодарив женщину за чай и разговор, поспешила откланяться. Все ее мысли на протяжении поездки домой были заняты таинственной племянницей Инны Солодовниковой, некой Сашей.
Но едва она переступила порог коттеджа, как ей навстречу поспешил Миндаугас. В глазах Мориса плескалась тревога.
– Вы опять отключили сотовый? – сердито спросил он.
– Извини, я…
Он не стал слушать ее оправданий.
– Вам несколько раз звонил на стационарный телефон ваш дядя.
– Дядя? – переспросила она растерянно. – Какой дядя?
– По-моему у вас на данный момент один дядя, – фыркнул Морис, – Игорь Коломейцев!
– Но что ему могло от меня понадобиться? – недоуменно спросила Мирослава.
– Мне он об этом не сказал.
Они вошли в коттедж и услышали, что снова звонит телефон. Морис кинулся к аппарату, взял трубку и начал говорить привычное: «Детективное агентство «Мирослава», но прервал фразу и протянул трубку Мирославе.
– Это Игорь. Вас!
Мирослава взяла трубку и произнесла:
– Да.
– Слава! – Голос Игоря дрожал на высоких нотах и грозил сорваться. – Слава!
– Да, это я.
– Ты не могла бы приехать к нам? Немедленно!
– Что случилось?
– Твоя тетя! Она очень плоха!
– Игорь! Скажи толком, что произошло?
– Луи умер.
– Как это умер?
Луи был роскошным и молодым котом. Он появился в доме Виктории и Игоря немногим больше двух лет. Тогда у них умер старый котик, и Виктория не находила себе места. Ее муж, испугавшись за здоровье жены, принес из приюта маленького котенка, который и отвлекал Викторию от горя. Хотя она и продолжала печалиться о прежнем коте.
Мирослава прекрасно помнила стихи, которые тетя посвятила ему:
Цветет сирень. Сиринга плачет…
И тает утренний туман.
Зачем все так, а не иначе?
На дудочке играет пан…
И жизнь мираж? Суть отраженья
Иных неведомых миров?
Но как же больно тем не менее
Хранить в душе своей любовь
К тому, кого уже нет рядом,
Кто не вернется с тех миров!
Бальзам любви, увы, стал ядом,
По капле отравляет кровь…
Да, все пройдет. И мы покинем
Сей мир печальный навсегда…
Но пусть твое сияет имя
В душе, как в небесах звезда!
И свет целительный, быть может,
Хоть чуточку ослабит боль.
Пусть жизнь мираж… Но все же, все же
Ты мне надеяться позволь…
Что я тебя однажды встречу
Там, где печали нет и слез.
Сирень. Сиринга. Майский вечер…
Свирели тихий звук принес…
К малышу она привыкала долго, постоянно вспоминая прежнего котика. Тем более что Луи оказался непоседливым и любознательным. Он не лазил только выше потолка. Однажды, пытаясь достать ветку вербы, свалил с высокого шкафа вазу из советского хрусталя. Все тогда удивлялись, как это ваза не только не пришлепнула котенка, но и не разбилась.
Но постепенно тетя Вика привязывалась к новому питомцу, прощая ему любовь к цветам, которые он вытаскивал из ваз и разносил по всему дому, украшая ими кресла, диваны, кровать.
Еще он любил забираться на стенку и раскачивать музыку ветра, прислушиваясь к мелодичному перезвону трубочек. Для того чтобы удовлетворить страсть Луи к музыке, Виктория привязала к стулу колокольчик, и кот стал с удовольствием его раскачивать.
Тетина душа постепенно успокаивалась, она все крепче привязывалась к Луи, восхищаясь его длинными лапами и роскошным, почти что лисьим хвостом. Прощальным эхом прозвучало стихотворение, посвященное прежнему любимцу: